илась во дворец. Хозяйка дома предложила ей легкий экипаж, сопровождали
великую  княгиню Нарышкин  и Понятовский.  Когда до  дворца  осталось метров
двести, Екатерина решительно вылезла из кареты.
     -- Дальше я сама, не провожайте меня.
     -- Но найдете ли вы нужную дверь, ваше высочество?
     -- О, да! Я хорошо ее запомнила, главное, чтоб она была открыта.
     -- Она не закрывается никогда-- нежно пропел Левушка.
     На повороте  Екатерина оглянулась, громадина кареты все еще темнела под
вязом,  рыцари  сторожили  ее шаги.  Но  почему так  болит живот? Врач Гюйон
говорит,  что прогулки при  беременности только полезны. Значит,  и  бег  не
может быть им вреден.
     Решетка ограды была  мокрой  от росы.  Тень от деревьев была темна, как
чернила. Теперь пересечь двор,  вот она -- дверь. Екатерина уверенно взялась
за ручку, дернула... Может,  она открывается  внутрь? Тоже безуспешно. Дверь
была заперта.
     Это было  столь  нелепо и  чудовищно,  что  Екатерина  даже  не  успела
испугаться. В  конце концов  она может пройти к главному  входу.  Караульные
отдадут ей честь и с поклоном проводят  до  ее покоев. Но завтра весь дворец
будет знать, что она в четыре часа утра... Нет, это невозможно!
     Над  дверью  для  прислуги находилось  крохотное  оконце,  видимо,  оно
выходило на пролет лестницы.  Может быть, попытаться  найти окно ее спальни,
где в соседней комнате на сундуке спит верный  Парфен.  Если найти окно,  то
можно бросить камень...  Но стекло разобьется, на шум сбегутся караульные...
Да добросит ли она камень до второго этажа?  Только бы найти нужное в тысяче
темных, безгласных окон. Боже  мой, что  Делать? В  трудные минуты Екатерина
всегда призывала на помощь русского, православного Бога.
     Она  почувствовала,  как  заломили, заболели  глаза под веками, сейчас,
хоть  она и не хочет этого, появятся слезы. Как это унизительно! Она топнула
ногой и замерла. Не ухо, а все ее существо  уловило  какой-то  неясный звук,
который  творился там, за смотровым оконцем в глубине  коридора. А может, ей
только   показалось,   что   в   окошке   мелькнуло   чье-то  бледное  лицо.
Щелчоктишайший, словно шорох сверчка в ночи, и дверь распахнулась.
     -- Пожалуйте, ваше  высочество,-- прошептала, казалось, сама темнота на
чистейшем, восхитительном  немецком, потом  показалась  хорошенькая  девичья
головка в ночном чепце, нежная ручка поманила Екатерину, и та последовала за
девушкой.
     Вначале они шли в темноте, потом в руках у девушки появилась  зажженная
свеча,  очевидно, она  стояла где-нибудь на подоконнике или столике. Девушка
быстро шла вперед, прикрывая от сквозняка пламя, ладошка ее нежно светилась.
     Они  миновали покои  великого  князя. Веселье  в  его покоях  сменилось
симфонией  храпов,  кто-то  по-детски  беспокойно  вскрикивал  во  сне. Вот,
наконец, ее гостиная. Екатерина упала в кресло.
     -- Ты кто?
     --  Помощница акушерки, ваше  высочество,-- и девушка  низко присела.--
Меня прислали к вам десять дней назад.
     -- Как тебя зовут?
     -- Анна... Анна Фросс.
     Как грациозна, и голосок  звенит... как  флейта, как сказал бы  великий
князь. Надо будет узнать, кто ее порекомендовал на эту должность.
     -- Объясни мне, Анна, почему ты  открыла мне  дверь? И почему не спишь,
как все?
     -- О, ваше высочество, простите мне мою нескромность.  Я видела, как вы
уходили,
     -- Тебе велели следить за мной?
     --  Помилуйте,  ваше  высочество,  от такой напасти! --  с непритворным
испугом сказала девушка, упав на колени.-- Я  случайно оказалась в коридоре.
Мне велели принести воды их высочеству, чтобы разбавить вино...
     --  Разве  это входит  в обязанности помощницы  акушерки?--  насмешливо
спросила Екатерина.-- Разве, кроме тебя, никого не было?
     --  Я не знаю... на этом  настояли их высочество,--  она  заторопилась,
смущенно теребя оборку на юбке.
     "Приставал к бедной девочке",-- подумала Екатерина.
     -- Продолжай...
     -- Потом  я  ушла  из  покоев  их  высочества,  но мне велели  ждать  в
коридореМне не  хотелось, чтобы  меня нашли,  и я спряталась. И тут увидела,
как горничная  статс-дамы...  я  забыла,  как  ее зовут,  кажется,  Варвара,
закрыла дверь... И ушла. Я решила дождаться вас.
     -- И правильно сделала, милая Анна. Но как ты нашла ключ?
     -- Его не  надо искать. Он висит  на гвоздике. Каждый, кто хочет, может
открыть и закрыть эту дверь.
     --  Но ты же могла открыть дверь и уйти спать? -- Екатерина внимательно
рассматривала девушку, впрямь ли она так простодушна или хитрит.
     -- А если бы ее опять закрыли?
     -- Ты оказала мне  услугу.-- Екатерина решила, что  хватит экзаменовать
юную  акушерку.--  Я уходила  из дворца по делам милосердия, потом сломалась
карета... Но я не хотела, чтобы кто-то лишний знал об этой поломке.
     -- Конечно, ваше высочество.
     -- Раздень меня...
     Ласковые  руки ловко  освободили тело  от одежды. Екатерина обнаружила,
что рубашка  натерла  ей  под мышками,  видно,  стала тесна.  Анна  принесла
склянку с жирной  мазью, стала ласково и  осторожно  смазывать покрасневшую,
воспаленную кожу.
     -- Давно из Германии?
     -- Три месяца.
     -- Откуда ты, Анна?
     -- Из Цербста.



        Мелитриса

     В  тот день, когда приехали дамы из Пскова, шел сильный дождь,  который
кончился градом. Обыватели были напуганы не столько продырявленными листьями
на  деревьях и  битой капустой  на огородах, сколько необычайностью явления.
Град-  то  же  самое,  что   комета,  то   есть   предзнаменование  каких-то
значительных неожиданностей, от которых добра не жди.
     К счастью, псковские дамы под град не попали, что было весьма кстати --
дорожная    их    карета    не    вызывала    доверия.     После    выгрузки
багажанемногочисленного -- обе гостьи предстали перед Никитой.
     -- Опочкина Лидия Сильвестровна,-- представилась басовито старшая.
     Голос ее должен был принадлежать другому, более мощному телу, поскольку
Лидия  Сильвестровна была похожа на ожившую и сбежавшую  из саркофага мумию.
Обилие  камней,  украшавших  бледные,   с  подагрическими  шишками   пальцы,
прозрачные мочки  ушей и  плоская грудь тоже вызывала в памяти Египет, но не
подлинный,  а балаганный, в котором актеры мажут мелом  лицо и вешают на шею
разноцветный стеклярус.
     -- Мадемуазель Мелитриса,-- гулко представила мумия девицу.
     Вторая гостья выглядела не менее  экзотично. Она была в трауре, гладкое
платье плотно  облегало ее худощавую  фигуру, иссиня-черные  волосы украшала
наколка с длинным, наподобие фаты, крепом,  но что особенно поразило Никиту,
так это круглые очки в  роговой оправе. До  сих  пор  он  считал,  что  очки
прилично  носить только старикам да старухам, да и  то их носят от случая  к
случаю, когда читают или пишут- письма-  Но в  семнадцать лет украшать  себя
подобным образом!  Мелитриса склонила  голову набок,  стекла,  отражая свет,
вспыхнули, и на миг  показалось, что величина  ее  глаз точно  соответствует
черепаховому ободку очков.
     "Глазаста,--  подумал  Никита.--  Вылитая  стрекоза,  и  креп за спиной
вздувается, как крылья. С ними надо о чем-то говорить..."
     -- Как вы перенесли дорогу?
     О!  Дорогу они перенесли  отвратительно! Лошади  --  клячи,  смотрители
постоялых  дворов   --  воры,  тракт-   сплошные  лужи,  рытвины  и   ухабы,
лесастрашны, темны и кишат разбойниками, кучер --  плут, гостиница  в Опочке
полна тараканов, клопов и мышей.
     Все  это дама произнесла  на одной пронзительной ноте, а потом внезапно
смолкла,  ожидая  новых  вопросов.  Девица  сидела  молча,  таращась  своими
окулярами. Видно, она простыла  в дороге, потому что застенчиво сморкалась в
платок. Не исключено, что воспоминания о покойном родителе вызывали слезы, и
она старалась скрыть их  таким  способом. На  розовом безымянном пальчике  у
ногтя сидела маленькая серая бородавка, на сгибе мизинца -- вторая. "У нее и
цыпки, поди, есть,-- подумал Никита.-- Она еще совершенный ребенок..."
     -- Я решил разместить  вас на  жительство  во флигель.  Там  вам  будет
покойно. В большом доме ремонт. Так что не обессудьте.
     -- О, князь! Тетушка ваша Ирина Ильинишна тысячу раз рассказывала нам о
вашей  доброте и бескорыстии.  Она прямо говорила-  на этого  человека можно
положиться во всем.
     --  Я бы не  доверял уж слишком  словам моей тетушки,-- заметил Никита,
косясь  в  окно,  дамы   ему   уже  смертельно  надоели.--  Ей   свойственны
преувеличения.
     Лидия  нетерпеливо  повела  головой,  дескать,  помолчите,   князь,  не
перебивайте.
     --  Мир  зол,-- продолжила она с  угрозой  в голосе,-- кругом  столько,
знаете, негодяев.  Все норовят  перебежать дорогу  и схватить тебя за горло.
Лучшего опекуна, чем вы, бедной девочке не найти. И опекунский совет того же
мнения,-- закончила она твердо.
     -- Ка-а-к? Меня  хотят сделать опекуном этой девицы?-- вскричал Никита,
напрочь забыв, что девица смотрит на него во все глаза.-- Но  для этого надо
хотя бы мое согласие!
     -- Мы его  получим,-- заверила  мумия, сложив руки лодочкой, как  перед
молитвой.
     Девица вдруг отчаянно зашмыгала носом.
     -- Ну будет, будет,-- безучастно сказала Опочкина.
     --Простите, а вы кем приходитесь нашей  милой...-- он не сообразил, как
назвать девушку, и просто показал на нее рукой.
     --  Я-то?-- переспросила Лидия Сильвестровна.-- Седьмая вода на киселе.
Знакомо вам такое родство?
     Она  было пустилась в  объяснения: Мелитриса живет из милости у  старой
графини... не Репнинской, нет, а  Лепниной, только Мелитриса ей не настоящая
племянница, а она, Лидия Сильвестровна, настоящая...
     Никита прервал поток этих излияний.
     -- Я  сейчас  же  поеду к  благодетелю и  другу  моему Ивану  Ивановичу
Шувалову. Думаю, что на этой неделе мадемуазель Мелитриса будет представлена
государыне.
     Девица  за всю беседу  так  и не  сказала ни  слова. "А сколько было бы
переполоху,--  подумал Никита,-- если бы дочь героя оказалась немой! Но  что
я, дурак, ерничаю. Бедную  девочку пожалеть надо...  сирота".  Всю дорогу  к
графу  он  думал в  этом направлении, однако ни  жалости, ни  сострадания  к
девице Репнинской так и не появилось.
     Шувалов, к удивлению, был дома, но разговор  не получился. Он торопился
в Царское.
     --  Хорошо, что девица быстро  приехала. А то потеряла  бы фрейлинство.
Государыня  стала забывчива...--  он улыбнулся грустно.--  О  дне  аудиенции
извещу с курьером.
     --  Аудиенция  будет на  этой  неделе?--  в  голосе Никиты  против воли
прозвучало нетерпение.
     -- Торопишься отделаться от родственницы? -- засмеялся Иван Иванович.--
Что,  лицом дурна, красива или дурочка?--  Видя, что Никита молчит,  он  еще
пуще  развеселился.--А что  ж не спрашиваешь  о своей первой протеже? Девица
Фросс, как  и предполагали, пострадала безвинно, и страдания  вознесли ее на
небывалую высоту,-- он стал строг, назидателен, заговорил в нос, неосознанно
копируя брата Александра.
     --  Она,  оказывается,  сведуща  в  медицине,  а  потому  определена  в
помощницы повивальной бабке самой великой княгини.
     -- Быть не может! -- прошептал Никита, потрясенный.
     -- Удивлен? -- грустная улыбка вернулась к Ивану Ивановичу.-- Вот  и  я
удивлен... Но, видно, во всем есть  свой смысл,-- он задумался на мгновение,
затем  встрепенулся,  заглянул собеседнику  в  глаза,  доверительно взял  за
пуговицу.--Завтра  у  Бестужева  бал на Каменном. Государыня  туда  ехать не
хочет... Но это я так, к слову, может, еще и поедет. Пятого сентября именины
Их Величества: с утра в  Троицкий монастырь, вечером  торжество. На этот раз
предполагается  устроить  все  самым  скромным  образом.  Седьмого мы  будем
отдыхать, восьмого  --  праздник Рождества  Богородицы.  Этак  до Репнинской
никогда  дело не дойдет,--  Шувалов рассмеялся.-- Знаешь что... привези свою
девицу прямо  к  службе восьмого в Царское. Именные пригласительные билеты я
вам вышлю. В церкви у государыни всегда хорошее настроение, а после службы я
оную девицу и представлю. Сейчас прости, друг... Ехать пора...
     Ночью Никита долго не мог уснуть, а когда  уснул наконец, одним глазком
успев всмотреться в странный  и  несуразный сон,  то  тут  же и был разбужен
цокающим равномерным звуком -- по улице кто-то шел.
     В связи с  ремонтом левого крыла, где размещалась его  спальня,  Никита
перебрался  в  правое, примыкающее торцом к проулку,-- кто  же знал,  что он
будет  слышать  здесь  каждый уличный звук. Очевидно, что  шла  женщина, шла
быстро, однако в  звуке  шагов ее не угадывались  взволнованность или страх,
просто  она  торопилась.  Куда? И  тут  же  возник следующий вопрос --  кто?
Например,  дама... она может в  ночной  час  спешить от  тайного любовника к
нелюбимому  мужу, или наоборот  -- от нелюбимого  к любимому. А может  быть,
камеристка,  горничная,  или швея,  или купеческая  дочь...  или шлюха,  или
помощница акушерки, шаги были гулкие и  долгие, все шла и  шла, словно не из
одного конца улочки в другой, а  по самому Млечному Пути стучала каблучками:
цок, цок, цок,
     Никита  вылез из жаркой постели, подошел  к  окну... никого. Понимание,
что он никогда не узнает, кто эта неизвестная,  было неожиданно мучительным.
"Более того,-- подумал  он с раздражением,-- от этого можно сойти с ума". Он
словно  стал  невольным  свидетелем  каких-то  событий, чьей-то  жизни,  мог
поучаствовать  в них, поймать  их за  хвост- и не успел. Никита понимал, что
такие бредовые  мысли могут прийти только со сна, в состоянии растрепанности
и оторопи, но чувство раздражения не проходило.
     Ах,  Анна, прелестная  Анна,  не  будем  скрывать,  сообщение  Шувалова
взволновало  его... чуть-чуть. В  конце  концов он рад за девушку,  искренне
рад, что весь этот ужас кончился, плохо только, что свидеться с Анной теперь
будет трудно. И не потому, что окружение великой княгини недосягаемо. У него
a ,  Екатерина под запретом --  не  искать с ней встреч, не измышлять бесед.
Даже случайных- Никита давно дал себе такой зарок и свято его соблюдает.
     Он опять  лег,  закрыл глаза. На  этот раз  ему  представилось,  что по
проулку идет Мелитриса в очках и  испанской  вуали. Цок, цок... слушайте, да
она хромает. Какую  сложную мелодию выстукивают  ее шаги. Мало  того что она
похожа  на  сушеную  стрекозу,  так у нее еще и  ноги разной  длины. Видение
спешащей  куда-то  Мелитрисы  было  столь   реально,  что  Никита   невольно
рассмеялся. А еще говорят, что не бывает звуковых галлюцинаций!
     И вдруг  все исчезло, через  высокий, серый забор совершенно  беззвучно
прыгала огромная  собака с висячими ушами, крепкими лапами и могучей,  как у
быка в корриде,  грудью. Никита знал, что  через мгновение собака уткнется в
него лапами, это  будет не  больно, но он все равно .окажется поверженным на
землю в  цветущий газон, а когда встанет на  ноги, то  опять увидит медленно
перемахивающую через забор собаку  с черными  ушами.  Никита успел подумать,
что собака  во  сне  -- к другу,  потом  все  исчезло, осталось забытье  без
сновидений.
     А на следующий день  объявился  Сашка. Никита узнал  об этом из наскоро
написанной записки, буквы в ней так и прыгали: "Встретимся у  тебя,  скажем,
завтра,  скажем, в  шесть  вечера.  Алешку я  предупредил". В этих  "скажем"
Никита почувствовал, что Другу смертельно  надоела армия с  ее  дисциплиной,
любовью  к субординации,  точности,  глуповатой значительности  и  прочая...
Следовательно, тут же известить Белова, мол, письмо получено, а также виват,
ура, согласен! Все  это он сообщил, только изменил место встречи, сославшись
на ремонт в своем дому.
     Дело было,  конечно,  не в ремонте. Оленеву очень не хотелось знакомить
друзей  с  Мелитрисой.  Избежать  этого  он  не  мог,  она была дочь  героя,
обласканная государыней,  он  просто  был  обязан  ее  представить. И все бы
хорошо, но фрейлина обязана быть хорошенькой, это, так сказать, закон жанра.
В противном случае он выглядит  смешно. Этакий  неудачник: покупал лошадь, а
обнаружил, что это  верблюд, выиграл огромную сумму денег и  тут же выяснил,
что играл  с  шулерами, принял  в доме фрейлину,  а ею  оказалась неказистая
стрекоза  в  очках.  И,  конечно,   явится  Лидия  Опочкина  и  брякнет  про
опекунство.  Алешка  начнет  трунить,   Белов  подмигивать,  мол,  вот  они,
холостяки,  поумнее  нас,  женатых,  а  он  как  хозяин  дома  должен  будет
поощрительно на них поглядывать, круглить грудь,  похохатывать глупопошлость
непереносимая.
     Может, кто-то и скажет, что подобные  мысли подходят юноше, а взрослому
мужу  они  вроде  бы и  неуместны.  Но  душа  человеческая  --  омут, полный
странностей и неожиданностей. Не хотелось ему даже вспоминать про московскую
тетушку, Мелитрису, опекунский совет.
     Встреча   прошла   в  лучших  традициях,   с   множеством   междометий,
восклицательных  знаков, заздравных  тостов, это вина  может не  хватить,  а
тостов всегда в избытке. Однако кончился вечер на неожиданно  грустной ноте,
даже как-то рассорились... Корсак и Белов, перепив, конечно, зачали разговор
или спор на  патриотическую  тему. Собственно, говорил в основном Алексей, а
Сашка только поддакивал ему лениво, а потом и поддакивать перестал. Разговор
шел  о нации,  народе, естественно,  родине и  об  удивительном бескорыстии,
свойственном русскому человеку.
     Никто  и  не  возражал-  бескорыстный  так  бескорыстный.  Потом  опять
перекинулись на Гросс -- Егерсдорфскую баталию.
     --   Ты,   Сашка,  скажи,  какое  у  тебя   самое  сильное...  самое...
впечатление... расскажи...
     Белов  помрачнел,  взял  с  блюда маслину, аккуратно  сжевал,  выплюнул
косточку в кулак и только после этого начал:
     -- Битва  кончилась во второй половине  дня. Кто  на поле бился, кто во
фрунте стоял, кто с обозом или при  штабе. Словом, как трубы протрубили, все
на  поле  и бросились.  Крики:  "Виват!  Победа!" Теперь  представьте...  на
горизонте лес, пологий  косогор, широкий, места  много...  и  везде, сколько
хватает глаз,  мертвые тела... прусские. Здесь была  линия  обороны. Тысячи,
тысячи мертвых тел в самых разных позах. И все голые.
     -- Почему голые? -- не понял Никита.
     -- Потому что наши мародеры обработали.
     -- А может, это их мародеры? -- обиделся за русских Алексей.
     --  Их мародеры бежали вместе с остатками армии. Отступление было столь
поспешно,  что  любая  минута  промедления стоила  бы  им  жизни.  Это  наши
постарались.  Все  сняли.  Не  только  башмаки  и мундиры, но и чулки, порты
исподние, саму ленту из косицы, которой цена четверть  копейки. И  лежат они
голые, как в чистилище. Вид -- ужасен! Ужасен! У кого ноги нет, у кого руки,
у кого все тулово разворочено. Это шуваловские гаубицы постарались.
     -- Мародеры, это я понимаю, гнусно,-- резким тоном сказал Алексей.-- Но
гаубицы-то наши чего так уж ругать?
     -- Какие гаубицы?-- пытался потушить надвигающуюся ссору Никита.
     --  Орудия  тайные,--  пояснил  Александр.-- Конструкция  их  придумана
Петром Ивановичем Шуваловым. Все страшно засекречено. Они такие длинные, все
в чехлах, дула закрыты медными  сковородами. Около гаубиц  всегда часовой. К
ним даже в бою близко подходить нельзя -- застрелят.
     -- Кто же из этих гаубиц тогда стреляет?
     -- Особая канонерская команда. Им под страхом смерти запрещено что-либо
про эти гаубицы рассказывать.
     -- А наших покойников тоже раздели?-- вдруг хмуро спросил Алексей
     --  Нет, наши лежали одетые. И вид у них  был такой,  словно  спали. Но
тоже очень их было много...
     Проникновенный тон  Александра  подействовал  на  Корсака, Никите  даже
показалось, что глаза его заблестели. Но  скоро  Алексей совладал с собой, и
когда обратился к Белову, голос его звучал, как обычно.
     -- Ты надолго в Петербург?
     -- Бестужев  вызвал. Пока  будет держать