.
     Ночью в туалетной, запершись на крючок, Екатерина  прочитала записку от
матери:   вопросы,  просьбы,  тон  тревожный  и  требователь-ный.   Главное,
объяснить  им  ее  теперешнее  положение,  как  они  бес-толковы там все,  в
Берлине!
     Но вот нелепица! Держать в руках путеводную нить для прямого  общения с
матерью  и зависеть  от  таких  мелочей, как бумага  и  черни-ла. Чоглакова,
ссылаясь на Бестужева, запретила Екатерине держать в своих покоях письменные
принадлежности. В конце концов в  каче-стве бумаги был использован вырванный
из книги передний чистый лист, а чернила тайком принес камердинер.
     Дважды  отдавала Екатерина  Сакромозо  письма  для  матери. Как  уж  он
переправлял их в Берлин, это его дело, но ответы от Иоганны она получила.
     Отношения с Сакромозо сложились самые дружественные. Они встречались на
куртагах  и в театре,  премило беседовали,  танцевали,  иногда  обменивались
книгами.  Бдительная  Чоглакова  всегда  находи-лась  рядом,  и  каждый  час
Екатерина ждала от нее  нареканий, но по-чему-то  не получала. Она  относила
это  на  счет  Лестока.  Наверное, он  заступился  за  великую княгиню перед
государыней.
     С приятными мыслями о Сакромозо Екатерина заснула. Ей при-снился остров
Мальта, такой,  как  о  нем рассказывал  рыцарь:  высо-кие  дома из  желтого
песчаника, скалы и очень  мало земли в расще-линах, из которых  пучками, как
зеленые  стрелки лука, растут паль-мы. "Плодородную почву на Мальту привозят
в  мешках,--  рассказал ей мальтиец.--  Был даже  обычай привозить  землю  в
качестве пошли-ны".  На Мальте было весело, никакой Чоглаковой, ни мужа,  ни
пья-ной Крузе, только бабочки и удивительно синее море.
     Ночью был  кризис.  Медики  столпились у  кровати  Екатерины  и шепотом
ругались по-латыни. Лесток горячился  больше всех. По его  настоянию явились
горничные,  переодели Екатерину в сухое белье,  а потом перенесли  в другую,
более теплую комнату.
     На утро у больной еще был жар, но значительно более слабый, чем прежде.
Гюйон оказался прав,  это была не  оспа, а  корь -- же-сточайшая,  но  и она
отступила.  Хотя  тело  Екатерины ото лба до  пяток  было покрыто не  просто
сыпью, а пятнами, величина некоторых была с монету,  за  жизнь ее можно было
не опасаться.
     Екатерина первый раз за эти дни поела и попросила переставить кровать к
окну. Настроение окружающих заметно улучшилось. Все знали,  что коревая сыпь
не оставляет на лице рубцов и оспин.
     Когда слухи о  выздоровлении Екатерины достигли  ушей  Елизаве-ты,  она
сама навестила  больную, разговаривала очень  милостиво и пробыла у  постели
около получасу.
     -- В субботу в зимнем дворце  будет маскарад. Вам надлежит блистать  на
нем.
     Екатерина хотела возразить, что вряд ли она оправится настоль-ко, чтобы
облачиться в костюм и танцевать, но государыня упредила ее слова:
      Маскарад  следовало бы  дать  в честь  вашего  дня рождения,  но корь
помешала  это  сделать.  Но  теперь  мы  устроим  праздник  в  честь  вашего
выздоровления. Мы не будем объявлять  об этом открыто,  но и  вы, и  я будем
знать -- это бал в вашу честь!


        -5-

     Герман   Лесток,  граф,  действительный  статский   советник   и  глава
Медицинской коллегии,  стоял в гардеробной  перед зеркалом, приме-ряя  новый
костюм. Рядом с ним, с зажатым в губах мелком, весь утыканный булавками -- и
на лацканах, и на рукавах -- суетился модный портной Аманте.
     Платье  сочиняли  к  летнему сезону. Штаны сидели  отменно, кам-зол же,
пурпурный с  серебряным позументом,  жал  под  мышками, и Лесток  недовольно
морщился, расправляя с показной натугой плечи.
     -- Уж не хочешь ты  ли  сказать, что я располнел?!.-- Далее шло  весьма
крепкое выражение.
     -- Ни в коем  случае,  ваше сиятельство!  -- истово  вскричал порт-ной,
быстро  подпарывая  рукава.-- Моя  вина!  Не извольте  беспокоить-ся.  Мигом
поправим!
     Про  Аманте  говорили,  что он француз, только  год как  появивший-ся в
России.  Это   было   откровенное  вранье.  Заказчикам,  что   попроще,   он
замечательно  дурил голову,  коверкая русские  слова и вставляя иностранные,
может  быть, и  похожие  на  французские. С Лестоком портной не  осмеливался
вести подобную игру и  говорил на  чистей-шем русском  языке, из которого не
мог, да и не старался убрать московский акцент.
     В кабинет заглянул долговязый, носатый, постный Шавюзо,  по родственным
отношениям -- племянник, по деловым -- секретарь Лестока.
     -- Звали, ваше сиятельство?
     -- Когда придет господин Сакромозо, проводи его в китайскую  гостиную и
сразу предупреди меня.
     Шавюзо понимающе кивнул. Лесток  ждал мальтийского рыцаря с самого утра
для важного разговора. Сакромозо появился в северной столице месяца  полтора
назад  как частное лицо, но тем не менее  был  принят при  дворе  и обласкан
государыней.  Впрочем,  о  нем  быстро  забыли,  а  рыцарь  не  набивался  к
государыне за карточный стол, предпочитая быть незаметным.
     -- Теперь не давит? -- услужливо спросил портной.
     -- А что пола торчит? Вытачки перепутал?
     --  Последняя  французская модель,-- легким  вздохом  отозвался Аманте,
мол, разделяю ваше негодование, но так вся Европа но-сит.
     -- Может, на мальчишках, у которых фигура, как древко у знаме-ни, это и
хорошо сидит, а при моем телосложении...
     -- Убавить?
     -- Оставь.
     -- Кафтан изволите сегодня примерить?
     Лесток  вопросительно посмотрел на дверь  в секретарскую,  ожи-дая, что
вдруг она  откроется и  ему  доложат о  прибытии  мальтийского  рыцаря. Часы
отстукали пять, пропиликали дрезденскую мело-дийку.
     -- Давай кафтан.
     Кафтан был простой, суконный, дикого цвету, то есть  серого  с го-лубым
оттенком, пуговицы и петли украшал  черный  гарус.  Заказан он был  с единой
целью: если государыня вдруг изволит гневаться, что приближенные экономии не
знают, а такое случалось, кафтан будет очень кстати.
     Когда вещь сидела не то чтоб плохо, а так себе, Аманте начинал суетливо
одергивать полы и  рукава. Здесь же он с  достоинством ото-шел  от  Лестока,
предоставив  ему   возможность   без  помех  любоваться  в   зеркале   своей
величественной фигурой.
     -- Хорошо,--сказал Лесток и, снимая кафтан, добавил,--а от  желчегонной
болезни одно средство хорошо -- кровопускание.
     Это  был  запоздалый  ответ на  невинный, заданный  час  назад  во-прос
портного. Лесток  любил примерки. Вид драгоценных тканей, кружев, разговор о
форме  обшлагов на рукавах и  прорезных  петлях на  карманах  повышал у него
настроение,  и он даже  разрешал  порт-ному  несколько  фамильярное  к  себе
отношение, которое выражалось в том, что Аманте как бы между  прочим задавал
вопросы  касательно  болезней и  способов  лечения оных. Беседа  велась так,
словно  всем  этим  болел  сам портной, и трудно было  понять,  желает ли он
полу-чить  бесплатную консультацию, или, наоборот, пытается подольстить-ся к
вельможному лекарю.
     Когда  за  портным закрылась дверь, Лесток прошел  в  кабинет и  сел за
стол,  намереваясь написать пару  писем, но потом  вдруг  пере-думал и велел
принести большую чашку кофе.
     "Зачем  этому  болвану знать про  желчегонную болезнь?  --  думал  он с
раздражением, помешивая  кофе.-- В тридцать лет не болеют желчным пузырем. И
почему я сказал ему про кровопускание? По привычке..."
     Что  умел Лесток делать  отменно, так  это пускать кровь.  Пиявок он не
признавал.  Легкий  удар  ланцетом,  гнилая  кровь  спускается   в  таз,   и
облегченный  организм  сам  легко  перебарывает  болезнь.  Мно-гие  годы  он
пользовался привилегией пускать кровь только особам царской семьи.
     "Рудомет" Ее Величества! Вхож к  государыне днем  и ночью, а это значит
--  любой  разговор   доступен.  Он  пользовался   неограни-ченным  доверием
Елизаветы еще  и  потому,  что  был в  числе немно-гих, кто  посадил  ее  на
престол.
     Но  прошли  те  времена, когда Лесток был советником в государст-венных
делах,  вел  самые  тайные  переговоры,  и хоть  дорогой  ценой (взятки в те
благостные  времена назывались пенсией), но добивался успеха там, где другой
отступился бы, считая дело невозможным.
     Лесток был французом  и  хотел  служить Франции, не  напрямую, конечно,
Боже избавь, ему нужна  была дружба,  самая тесная дружба между  Францией  и
Россией. При такой ситуации он был бы на пер-вых ролях в государстве.
     Пять  лет  назад французскую  политику  в  России  представлял  мар-киз
Шетарди.  Кроме  обязанностей  посла,  в его  задачу входило  все-ми  силами
ослабить Россию,  дабы не вмешивалась  она в  политику Европы и не диктовала
своих условий. Воцарение на престол Елиза-веты тоже произошло не без участия
Шетарди.  Вдохновленные  успехами  маркиз  и  его правая  рука  Лесток  были
уверены, что смогут навязать России политику, угодную Франции.
     Все поломал Бестужев. Из-за него, тогда  еще вице-канцлера, Ше-тарди не
смог  помешать  России заключить мир  со  Швецией  на вы-годных  для Франции
условиях и был со скандалом отозван в Париж.
     Получив нарекание от кардинала  Флери,  фактического правителя Франции,
Шетарди решил  взять  реванш и  отправился  в  Россию  вто-рой раз, уже  как
частное лицо.  Он  не мог поверить, что не вернет  расположение императрицы.
Тем более (вопрос  крайне  деликатный) Елизавета  не была равнодушна к чарам
красавца-маркиза.  Балы,  танцы,  карточная  игра -- все было  пущено в ход.
Шетарди сопровож-дал  государыню на  молебен, ездил  с ней в Троице-Сергиеву
Лавру,  а поскольку Елизавета ходила в святые места пешком, путь этот за-нял
не один день.
     Ошибка  Шетарди  состояла в  том,  что,  не получив  желаемое, то  есть
активного  улучшения  отношений  России с  Францией,  он  позво-лил  себе  в
дипломатических депешах беззастенчиво жаловаться на Елизавету: она и ленива,
и беспечна, помешана на своей красоте, чулках да бантах...  Депеши попали на
стол  Бестужеву,  как  и  прочая дипломатическая почта,  были  расшифрованы,
отсортированы, подо-браны в нужном порядке и поданы государыне.
     Шетарди был выслан из  России  в двадцать  четыре часа.  В  доку-ментах
сохранилась эта дата--б июня 1744 года. На квартиру Ше-тарди явились генерал
Ушаков,  князь  Петр  Голицын  и чиновники  Иностранной  коллегии Неплюев  и
Веселовский.  Они  объявили  Шетарди волю  императрицы.  Маркиз не  поверил,
изволил  артачиться, тогда  ему предъявили экстракты из  его  же собственных
писем.
     Под  конвоем из шести человек  Шетарди  повезли к  границе.  По-следнее
испытание  ждало его в Новгороде. Специальный курьер с депешей  от Бестужева
потребовал,  чтобы  он  вернул  подарок  госуда-рыни  --  усыпанную алмазами
табакерку с  ее портретом. Сей  подарок Шетарди получил из царственных рук в
самые дорогие  для  него  ми-нуты, в шелковом шатре, где  он провел  ночь  с
Елизаветой во время  богомолья.  Шетарди решил, что это подвох, что Бестужев
нарочно хочет вырвать у  него изображение государыни, чтобы потом веролом-но
сообщить Елизавете, что он сам отказался от дорогого подарка.
     Шетарди  не  отдал  табакерку  курьеру,  сказав,  что   оставил  ее  на
петербургской квартире,  а  сам  тайно  переправил ее Лестоку с надле-жащими
указаниями.
     Мы бы  не  останавливались  на  этой  мелочи  столь подробно,  ес-ли  б
табакерка не сыграла в нашем повествовании отведенную ей ис-торией роль.
     А пока она лежит под замком в кабинете  Лестока, напоминая каждый раз о
страшном поражении, которое потерпела в России французская политика.
     После падения Шетарди Лесток потерял  прежнее влияние при дворе. Теперь
Бестужев мог нашептать государыне все, что ему за-благорассудится, и в конце
концов состоялся разговор, который мож-но было  предвидеть.  Бестужев всегда
обвинял  Лестока,  что тот берет взятки  и от французов, и от пруссаков,  то
есть ото всех, кто ему их предлагает. Знала об этом и Елизавета, но смотрела
на иностранный  пенсион  своего лейб-медика сквозь  пальцы.  Пусть  уж лучше
получает чужие деньги  (не  обеднеют  там--в  Европе!), чем  грабит  русскую
казну.  Но на этот  раз  канцлер  сумел  убедить  Елизавету,  что  подоб-ная
неразборчивость  в выборе средств Лестоком  -- вещь опасная.  Уж кто-кто,  а
Бестужев умел и мыслить логически, и придать разговору высокий  политический
смысл.
     --  Никто  не платит деньги  просто так,-- сказал он государыне.--  Кто
знает,  каких  услуг  требуют от  лейб-медика  иностранные  мини-стры?  -- И
добавил угрюмо: -- В этой ситуации я не могу поручиться за ваше здоровье.
     И  Елизавета  уступила. Видно,  пришло  время пожертвовать  чело-веком,
который  когда-то  был  ее  верным  другом,  советником  и, как  ут-верждают
некоторые  документы,  любовником. Лесток сделал  послед-нее  кровопускание,
получил за это 5000 рублей, вдвое больше обыч-ного, и вышел в отставку.
     Негодяй канцлер  за  каждым карточным  столом, когда  сводил их случай,
глядя  мимо Лестока, говорил с  усмешкой: "Да, нет теперь достойных лекарей,
все  неучи и плуты, то ли дело покойный  Блюментрост, врач  Петра I". Лесток
зубами скрежетал от  негодования,  но  не возражал.  Придет время, и он свое
возьмет!
     Блюментрост,  врачевавший  по  методу Парацельса,  лечил метал-лами,  и
Лесток  в  свое  время  даже пробовал  у  него  учиться  и делал выписки  из
рукописного  лечебника.  Найти теперь эти выписки стоило  большого труда,  и
Шавюзо переворошил груду старых бумаг. Зачем они  понадобились, Лесток и сам
толком не  знал,  но  в  глубине души  теплилась  надежда на внезапный недуг
государыни. Новая, неведо-мая  болезнь, и он будет признан, и предложит  уже
не кровопускание, нет, а совсем новую методу.
     Скажем, сердцебиение... Вот оно  -- толченое  в  порошок золото, давать
его с рейнским или  с водкой коричной по пять зерен. От  лихо-радки сухотной
лечат составы олова, в рвотный порошок входит не только сулема ртутная, но и
загадочный "меркуриум  дулцие"  и еще водка с  лягушачьим млеком.  Но где их
взять, новые заболевания  го-сударыни?  Разве что меланхолическая  болезнь и
печали, которые хоть и редко, но настигают ее среди пиров и маскарадов.
     Лесток не заметил, как стал искать в старых рукописях раздел "яды".  Не
для государыни, упаси Бог, но  уж Бестужеву, доведись ему  врачевать, он  бы
изготовил  рецепт,  даже если  бы ему понадо-билось не  лягушачье  млеко,  а
птичье. Но ядов в записках он не на-шел, может,  неприлежно  учился, а может
быть, у Блюментроста не было такого раздела в лечебнике.
     Правда,  при дворе и по сию пору к его  должности прибавляют  приставку
"лейб", но  это  только  по  старой  привычке.  Государыню  теперь  пользует
голландец Бургав,  а  Лесток довольствуется  практи-кой  у  великой  княгини
Екатерины  и ее  царственного  супруга.  Но  Екатерина  редко  болеет,  Петр
предпочитает других лекарей, и теперь  у  Лестока масса свободного  времени.
День он начинает с проклятия Бестужеву, этим же и кончает его.
     Лесток не  сдался, нет! Завел дружбу с прусским  послом  Финкенштейном,
присланным в Россию  вместо Мардефельда, изгнанного  за шпионаж, женился  на
девице  Менгден,  с  Екатериной  он   давно  нашел  общий  язык,  придворные
продолжают быть почтительны... Он может появиться  при  дворе в  любое время
суток, вот  только в покои госу-дарыни не смеет  как прежде войти без стука.
Но отношения у них остались теплые, Елизавета верит в его преданность, верит
и, черт побери, в Бестужева!


        -6-

     Мальтийский рыцарь Сакромозо появился только к вечеру, как раз к ужину,
и  Лесток  пригласил  его к столу. Тот  охотно согласился:  о поваре Лестока
ходили по Петербургу легенды.
     Рыцарь был  молод, хорош  собой, во всем, что касается жизнен-ных благ,
обладал  отменным  вкусом.  Благородная  бледность  лица  и надменность  его
выражения  придавали  рыцарю  загадочность, из-за которой Лесток при  каждой
встрече одергивал себя:  "Друг  мой Гер-ман -- осторожнее... Этот человек --
черная лошадка!"
     Сакромозо  был  прямо  нашпигован  тайнами.  При  первом  их  свидании,
фактически -- знакомстве, рыцарь отвел Лестока за штору и вручил в несколько
раз сложенную плотненькую записку, которая ока-залась письмом  от высланного
из  России Брюммера,  бывшего вос-питателя  великого князя Петра Федоровича.
Брюммер был выслан со  скандалом, на имя его был наложен запрет, а теперь  в
письме  он сообщал ничего не значащие банальности. Главным  было  то, что он
рекомендовал господина Сакромозо как человека надежного и  по-рядочного.  Но
помилуйте, зачем рыцарю Мальтийского ордена реко-мендательное письмо, да еще
вынутое из потайного кармашка?
     Двести лет назад родосские рыцари получили у Карла V во владение остров
Мальту,  дабы  защитить  в  Средиземном море  хрис-тианский мир от турков  и
африканских корсаров.  Рыцари  с честью выполнили возложенную на них задачу,
слава Мальтийского ордена столь безупречна, что они не нуждаются в чьей-либо
рекомендации, тем  более  в протекции  бывшего обер-гофмаршала  Голштинского
дво-ра.  Лестоку  пришла  в  голову  мысль,  что  в  недрах модного  костюма
Сакромозо кармашков не  меньше, чем  потайных  ящиков  в  бюро,  и  что если
славного  рыцаря взять за  ноги  и  потрясти,  то на пол посыпятся не только
записки из Германии или, скажем, Франции,  но  так-же от турок и африканских
корсаров.
     То,  что Сакромозо  рыцарь,--  это ясно, вот только с Мальты ли? Понять
бы, чего он добивается, чего хочет? И какая ему может быть выгода от бывшего
лейб-медика? Лесток  сейчас  не  та фигура,  на  ко-торую  ставят  в большой
политической  игре. Но  очень скоро  Лесток понял, что Сакромозо  послан ему
самим  небом. Рыцарь был как раз тем человеком, через которого  можно  будет
возобновить   обрубленные   связи  с  европейскими  домами.  Только  надобно
закрутить  хорошую  интригу  и  доказать Елизавете, что без его, лестоковых,
услуг ей не обойтись. А  если будет чуть-чуть  шпионства, так это только  во
благо России.
     Пытаясь запродать себя подороже, Лесток так оформил их  от-ношения, что
рыцарь  сам  искал  встреч  с  лейб-медиком,  последнему  оставалось  только
назначить час и место свидания.
     Между  делом  Лесток  помог  сближению рыцаря  с молодым дво-ром.  Петр
Федорович  отнесся  к  далекой  Мальте  без должного  инте-реса,  зато  юная
Екатерина была в восторге от экзотического знаком-ства. Их живые беседы были
посвящены тайнам мальтийского ры-царства:  "А правда ли, что орден  сказочно
богат? А  какие они,  воины-иоанниты?  Расскажите,  о1 расскажите  о великом
магистре Ла-Валетте!" И Сакромозо рассказывал...
     В  иные  минуты  Лесток готов  был  поклясться, что рыцарь видел Мальту
только во сне, а сведения о ней  почерпнул из книг.  Но с другой  стороны...
"Ах, Герман,--  говорил он себе.-- не доверяй инту-иции,  верь факту! Что ты
знаешь о ближайших задачах ордена? Понять бы, кому Сакромозо служит?"
     Первый их  разговор был посвящен  Франции, О,  искусство тонкой беседы,
когда по гостиной порхают сама простота и доброжелатель-ность,  когда каждое
слово собеседника воспринимают с восторгом и тут же дают понять, как он умен
и  остроумен, а тот, простак, и распахнет душу! В такой беседе Сакромозо был
бесподобен. Но Лес-ток, старая лиса,  сам играл с ним в поддавки. Еще только
что  говори-ли о  том, как  велики сосульки  на здании сената,  какой дивный
эки-паж у графа  Разумовского  и как искусно разрисован плафон в при-хожей у
Анны  Алексеевны  Хитрово,  и вот  уже  Лесток должен отве-тить  на невинный
вопрос:
     --  Правда  ли, что Шетарди в бытность свою  в Москве  пробил  бутылкой
голову послу д'Аллиону? Говорят, посол прячет под пари-ком огромный шрам.
     --  Пустое,-- рассмеялся Лесток.--  У  них  действительно  была  ссора.
Д'Аллион  устроил  из  посольства  мелочную  лавку,  накопил в нем товаров и
принялся торговать.  Ш