ты  господину Цейхелю?  --  и
барон Диц повернулся всем корпусом к переводчику.
     Цейхель, так и евший глазами начальство, с готовностью кивнул головой и
вдруг  закашлялся.  Да,  конечно,  он готов,  он поедет куда угодно,  только
подальше от  Кенигсберга,  бубнил он, борясь с кашлем и страшно пуча  глаза.
Aлюм от смущения, казалось, хотел залезть под стол, потом не  выдержал и что
есть силы ударил Цейхеля по  спине кулаком. Переводчик сразу смолк, испустив
вздох облегчения.
     --  Господин Цейхель  прав,--  подтвердил  Сакромозо,-- ему  необходимо
уехать. Но  он  не  может  оставить  город  официально,  так  сказать,  быть
командированным в  армию, поскольку у нас произошли некоторые неприятности с
некой особой... русской...
     -- Подробности после,-- перебил рыцаря Диц, поднимаясь.
     По выражению  лица барона Дица видно было, что встал он,  чтобы не ноги
размять,  а  перевести тон  обыденности, которым  говорил дотоле,  в  другую
высокую стихию и акцентировать этим важность своего сообщения.
     -- Господа, как вы знаете, война затянулась. Известные успехи России, а
главное,  завоевание ею королевства Прусского, весьма заботят их величество.
Да, да,-- он возвысил голос,-- их величество поклялся, что ногой не ступит в
Восточную Пруссию,  которая с такой легкостью отдалась противнику. В Берлине
считают, что Россия опасный  противник. Она не умеет воевать, но государство
это слишком обширно, а насельники его слишком многочисленны. Однако есть
     способ  помешать  успеху России, способ,  к которому мы  не  относились
достаточно  серьезно.  Я имею в виду  женщину,  известную по  шифровкам  как
"племянница  леди Н.". Ее  первый, как говорится, опыт,--  лицо  его приняло
неожиданно игривое  выражение, он даже ухмыльнулся криво,-- был э... э... не
совсем удачен.  Но при связях этой молодой особы  и, прямо  скажем, таланте,
опыт может быть повторен. Господа, я еду в Россию.
     Блюм  шумно вздохнул,  он  уже видел во  всех подробностях, как  пойдет
дальнейший разговор. Сакромозо вдруг покраснел, насупился.
     -- С  девицей работал, как мне известно, барон Блюм.  Я хотел бы, чтобы
он ввел меня в курс дела. Что представляет собой эта... Анна Фросс?
     "Шлюха",-- хотелось крикнуть Блюму, но он сдержался,  умоляюще глядя на
Сакромозо.
     --  Девица Фросс способный  агент,-- тихо  сказал  рыцарь,-- но  у  нас
возникли некоторые осложнения. Дело в том,  что положение племянницы леди Н.
стало ненадежным.
     И  он в самых общих  чертах, без подробностей, Боже избавь, рассказал о
недавних   событиях,  о   приезде  фрейлины   Репнинской,  о   ее  внезапном
исчезновении и подозрительной шифровке.
     И  вот  тут  разразился  скандал.  Добродушнейший Диц вдруг стал топать
ногами, потрясать кулаком и ругаться  сдавленным голосом, почти шепотом, что
было  особенно  страшно. Потом вдруг  обмяк,  рухнул  в кресло и  неожиданно
спокойно спросил:
     -- Вы точно знаете, что Фросс не арестована?
     -- Точно, у нас  в Петербурге  есть в осведомителях малый чин из Тайной
канцелярии.
     -- И эта Репнинская подсадная утка русских? И она исчезла?
     -- Именно так.
     -- Ну что ж, фрейлейн Репнинскую необходимо найти.
     -- И убить! --  хищно блеснул  глазами Цейхель,  он  опять  был  смел и
решителен..
     -- Ни в коем случае! -- барон  Диц  окинул всех рысьим  взглядом.-- Эту
особу  надо  расспросить  самым  тщательным и умным образом.  Здесь какая-то
тайна. Почему Фросс, если они вдвоем  с Репнинской осуществляли свой "опыт",
не  арестована? Видимо,  Репнинская  работает на  русских по  принуждению...
видимо, она  не  захотела  открыться до конца, и  русские  не подозревают  о
соучастнице.  В  любом  случае,  Репнинскую  надо  найти  и  допросить. А  я
разберусь на месте. Кто поедет на поиски означенной девицы?
     -- Цейхель,-- твердо сказал Сакромозо.
     -- Но почему опять Цейхель? Почему не Блюм? -- не понял барон Диц.
     --  Блюм поплывет со мной в  Лондон,  а  Цейхель совместит свое  первое
задание со вторым. Я дам ему людей, связи, я все ему дам...
     -- Ну  что  ж...  уточним пароль,--  барон Диц  поворотился к Блюму, он
опять был добродушен и величествен.


        Оленев

     Только  в конце июня любимец государыни Елизаветы принц Карл Саксонский
двинулся из Петербурга в Пруссию на театр военных действий *.
     Он   ехал   в   сопровождении   огромной   свиты,   охраны,   обоза   с
продовольствием,  палатками-шатрами,  мебелью,   посудой.  Словом,  это  был
роскошный  поезд,  пугавший,  а  может  пленявший,  обывателей   и  крестьян
барабанным боем, звуками труб, парчовыми вельтрапами на  лошадях  и  обилием
курфюршеских гербов, от  которых пестрело в глазах, даже  тюки на мулах были
украшены этими геральдическими символами.
     Князь Никита Оленев отбыл из Петербурга в  Кенигсберг несколько раньше,
и хоть весьма поспешал, двигался гораздо медленнее роскошного кортежалошадей
на  станциях  было  не  достать,  все  подставы  предназначались  для  Карла
Саксонского-   Дорога  совершенно  измучила  самого  князя  и   его  старого
камердинера  Гаврилу,  который,  конечно,  увязался  за  барином  в  опасное
путешествие.  Теперь страдай! Мало  того что  лошадей  нет,  так  еще дорога
разбита, трактиры отвратительны, за плохую еду в них ломили  такую цену, что
у Гаврилы делалось сердцебиение.
     -- Господи, яви нам свою милость, покарай мошенников плохими болезнями,
в карете, камердинер.
     -- А ты их сам и вылечишь, Никита.
     -- Ни за что! Харчевник -- мерзавец, плут, хахаль, мздоимец и надувало!
Брашно * вчерашнее, прокисшее. Разве сие  брашно? Голодные едем!

     *  Напомним  читателю, что это июнь  1758 года, в  Европе  идет  война,
прозванная впоследствии Семилетней.  На одной стороне воюют Россия, Австрия,
Франция и Швеция, на другой -- Пруссия и Англия.
     * Брашно -- еда.
     _______________

     --  Думай лучше о  брашне духовной,-- вздыхал князь,  а сам  озабоченно
думал, что как только они въедут  в  разоренную  войной  Пруссию,  то вообще
могут остаться без еды и лошадей.
     Словом,  в Риге,  где наших путешественников  нагнал  Карл  Саксонский,
Никита  счел за  благо присоединиться к  его кортежу, хорошо,  имелась такая
возможность.
     В  поезде  Карла  Саксонского  все  изменилось.  За  принцем  следовала
великолепная кухня, обслуживаемая десятком  поваров. Останавливались  теперь
не  в трактирах,  а  в опрятных домах обывателей или  прямо в чистом  поле в
шатрах,  которые в момент  ставили  проворные солдаты. Ужины и завтраки были
похожи на роскошные пикники.
     А потом опять  дорога мотала  свои  версты. Карета Никиты  следовала за
экипажем лекаря их  высочества -- надутым и чванливым господином, совершенно
непригодным  для  общения.  "Он  неуч, он пиявки  через руку  ставит..."  --
брезгливо  пояснил  Гаврила, наблюдавший  как-то  вечером  искусство  лекаря
(одному из свитских стало плохо). Никита не понял, как это -- "через  руку",
но  выяснять  не  стал,  и  так  видно --  противный  старик. Зато  полковой
священник,  его   повозка  следовала  за   каретой  князя,  был  приятнейшим
человеком. Он и опекал Оленева и слугу его в течение всего длинного пути.
     Принц  Карл  торопился в  Кенигсберг, чтобы принять  участие  в  летней
кампании под предводительством  нового  фельдмаршала Фермера.  Случайный его
попутчик  ехал в  Пруссию  за другой  надобностью. Оленев вовсе не собирался
стать волонтером. "Задача  моя проста,-- говорил он.--  Я  должен  выполнить
долг  перед Богом  и  людьми".  Так,  окрашивая слова свои  торжественным  и
несколько ханжеским тоном,  объяснял он себе и другим,  почему отправился на
поиск своей подопечной- фрейлины Мелитрисы Репнинской.
     Гаврилу  несказанно раздражал такой подход к делу,  и, хотя путешествие
их  в  обозе  Карла  было  не  только  сносным, но и  вполне  комфортным, он
продолжал ворчать с  ясным намерением не дать барину хоть  на минуту обрести
душевный покой.
     --  Хорошо  едем, но принц Карла-то  не торопится.  Зачем  ему под ядра
спешить? А мы торопимся. Не хвастая отъездом, хвастай приездом.
     Гаврилу злили и  обижали важные слова барина  о "долге  перед. Богом  и
людьми", и  раздражал его не  столько  лицемерный и высокопарный их оттенок,
сколько  неправильное направление скорби  барина. Богу,  Никита Григорьевич,
сейчас не до нас, а люди здесь и  вовсе ни при чем. Главное в нашем деле  не
долг  исполнить,  а   девочку  от  супостатов  спасти...  Цветок   невинный,
астразвездочка... В  то, что Мелитриса сбежала с мужчиной по любовным делам,
Гаврила не верил ни на минуту. "Не побег  сие есть, но  плен.  Пленили  нашу
жемчужинку,  а теперь везут по  диавольским своим нуждам  в  горнило войны и
мрака",-- негодовал старый камердинер.
     Никита и сам так же думал, примерно так, но молчал. Не его вина, что он
полтора  месяца  бездействовал,  не  предпринимая  попыток найти  Мелитрису.
Маршрут его поисков  зависел от принцессы Курляндской --  наставницы фрейлин
Ее Величества,-- только она могла узнать подробности исчезновения Мелитрисы.
Но как на грех принцессе приспичило заняться своими делами: она окончательно
собралась выйти замуж за графа Черкасова, своего старого обожателя.  Великой
княгине  поторопить бы  принцессу, косвенно они  обе были  заинтересованы  в
получении сведений о пропавшей  фрейлине, но Екатерине тоже было  недосуг --
любовь с Понятовским отнимала все ее физические и моральные силы.
     Но всему свое время, пришел июнь, и вновь  испеченная графиня Черкасова
нашла время встретиться с тем самым подпоручиком,  который производил  обыск
во  фрейлинских покоях.  Сведений о  Мелитрисе было до смешного  мало.  Юный
подпоручик, млея от внимания столь  высокой  особы  и  весело  тараща глаза,
божился, что ничего не знает и узнать не может.
     -- А начни я любопытствовать, тут же на губу... а то и того хуже -- под
суд! Служба у нас такая.
     -- Ну  уж-  и под суд...-- приговаривала с улыбкой принцесса.-- Спасу я
вас от суда-то,-- а сама совала деньги (и не малые).
     Решающую роль, однако, сыграли не монеты, а обещание добиться повышения
в  чине. Обещание было высказано  не  только подпоручику, но и его маменьке,
женщине  весьма  неглупой.  "От  подпоручьего-то  звания кто хошь  взвоет,--
сказала  маменька  принцессе,--  уж  я  на  моего  надавлю..."  И  надавила.
Подпоручик носил сведения  малой толикой,  видно, доставались  они  нелегко,
юное  личико его  похудело,  глаза смотрели с  опаской и  все время косили в
угол.  Как  только  принцесса  поняла, что осушила этот сосуд тайных  знаний
досуха,  она  добилась  свидания  с  великой  княгиней  и  была  внимательно
выслушана.  Далее события развивались стремительно- Через камердинера своего
Шкурина Екатерина позвала князя Оленева во дворец.
     -- Благодарю вас за аудиенцию, ваше высочество,-- почтительно склонился
Никита.
     Екатерина удовлетворенно кивнула, разговор начался правильно, он ничего
не  требует,  только просит.  Надо  сказать,  начало  их  беседы было  полно
недомолвок, почтительных поклонов и удовлетворенных кивков. Учтивые слова их
плавали на поверхности  некоторого водоема, величественные, словно лотосы, а
смысл разговора несли невидимые глазу резвые придонные струи.
     --  Наша  встреча  состоялась  как  нельзя кстати.  Завтра  я  уезжаю в
Ораниенбаум, а  оттуда  в Петергоф. Государыня  Елизавета намечает  отметить
праздник  Петра и Павла в  этом году особенно пышно,--  она замялась, как бы
спрашивая  себя-  о  чем мы?--  и легко вернулась к  разговору.--  Помнится,
князь, вы имели до меня просьбу касательно некой молодой особы?
     Никита  всем  своим видом выразил полное  согласие, даже руками  сделал
эдакий жест, обозначающий восхищение памятью их высочества.
     -- Оная девица  жива и благополучна. ЕЙ не грозит беда. Некоторое время
назад- какое именно,  мне  не известно,  упомянутая особа  оставила столицу,
чтобы в сопровождении господина Икс посетить могилу отца.
     -- Не  хотите  ли  вы  сказать, ваше высочество, что княжна  Репнинская
поехала на Гросс-Егерсдорфское поле?-- вне себя от изумления и явно выпав из
законов этикета, воскликнул Никита.
     -- Я  думаю, что это только условное обозначение цели их путешествия,--
невозмутимо отозвалась Екатерина.-- Сейчас они, очевидно, в Кенигсберге. Кто
сопровождает  девицу --  я не  знаю. Зачем они поехали в  Пруссию --  мне не
известно. Отношения  сей девицы с означенным господином  -- для меня  полная
тайна. Одно достоверно -- она путешествует под чужим именем. Ее зовут теперь
графиня Грауфельд.
     Никита встрепенулся было, тысяча  вопросов ульем жужжала  в  голове, но
великая княгиня остановила его движением руки.
     -- Милый князь, я не могу вам сказать больше, чем мне удалось узнать. И
не хочу строить догадок. Они принесли бы больше вреда, чем пользы.
     Она улыбнулась,  и  этой улыбкой  словно ширму поставила, в  довершение
всего  в руках  ее появился  большой веер, на  котором  французский художник
изобразил Дафниса и Хлою предававшимися радостям любви, а также пейзаж, овец
и   собак.   Екатерина   обмахивала   неразгоряченное   лицо  значительно  и
неторопливо, нимало не тяготясь возникшей в разговоре паузой.
     --  Не  будет  ли  нескромностью с  моей  стороны  узнать,  какие  ваши
дальнейшие планы?-- спросила она наконец.
     -- Ехать в Пруссию.
     -- А может так случиться, что вы там вдруг встретите полковника Белова?
Он ваш друг?
     -- Он мой  друг, и я  его непременно встречу.  Лицо ее оживилось, и она
сказала уже совсем другим тоном, в котором не было и тени наигранной
     значительности.
     --  Передайте  Белову,  что  я помню  о  нем.  И  еще  передайте:  дело
фельдмаршала  Апраксина  отнюдь не  кончено. Оно движется к  своей развязке,
которая, как мне кажется,. очень  будет зависеть от успехов нашей доблестной
армии.
     "Кому это она: говорит? При чем  здесь Сашка и какое отношение он имеет
к Апраксину? -- пронеслось в голове Никиты.-- Нет, это скорее информация для
меня. Она намекает на письма..."
     -- Мне не совсем понятны мотивы, коими руководствуется ваше высочество,
давая мне подобные...
     -- А вам и  не нужно  знать мотивов,-- перебила его Екатерина.-- Просто
запомните и передайте Белову,  что особой опасности для него сейчас  нет. Но
его  могут вызвать в качестве свидетеля. Но лучше бы, чтобы его искали  и не
нашли. Уж очень-то  искать не  будут. Так пусть ваш  друг... от греха нырнет
поглубже.
     Зачем она улыбается? Что значит -- Белову  не угрожает опасность. Какая
-- не  угрожает? И какая могла угрожать? Ясно  одно  -- своим поручением она
оказывает любезность и мне и Сашке, она выказывает доверие... но держит меня
за болвана...
     Он был не  далек от истины.  Если бы Никита мог читать чужие мысли, его
наверняка обидели  бы насмешливые размышления великой княгини: "Милый князь,
зачем вы так таращите глаза? Вы ничего не поняли... И вы, и ваш друг служите
мне, а потому оба связаны с этим именем -- Репнинская. И все это втайне друг
от  друга... А как  же -- честь  не позволяет!.. Право слово, будь вы  менее
щепетильны, может  быть,  больше  было бы  толку. Встретитесь  с  Беловым --
обсудите все. Я предоставляю вам эту возможность..."
     И  опять   веер  неспешно  заходил  в  руке,  сидящая  на  камне   Хлоя
взволнованно  заколебалась,  нарисованные  собаки  занервничали,  овцы  тоже
пришли в волнение, словно рябь на реке.
     Аудиенция тянулась, хотя все было сказано. Нет... не все. Она явно ждет
от меня каких-то  слов... или поступков.  Ясно каких, ей нужны  письма... ее
тайные послания к Апраксину. А может быть, для дела выгоднее отдать их прямо
сейчас? Или  сказать,  мол,  как только фрейлина Репнинская найдется, письма
станут   опять   вашей  собственностью?  Уж  Сашка  бы   знал,  как  надобно
поступить...
     --  Я не  забыла  и  второй  вашей  просьбы,-- голос  Екатерины  звучал
попрежнему   насмешливо,  словно  просьба  эта  касалась  какой-то  светской
мелочи.-- Вы, кажется, интересовались нашим общим другом с острова Мальты?
     Это была уже щедрость -- королевская! --  вспомнить сейчас о Сакромозо.
Никита  замер,  боясь  каким-либо жестом или даже  дыханием  своим  спугнуть
прихотливый бег мыслей в умной голове собеседницы.
     -- У Сакромозо карие  глаза... родинка, вернее, пятнышко без выпуклости
вот  здесь,-- она коснулась  своего острого подбородка,--  лицо бледное... и
еще,  очень  характерный жест.  Когда он нервничает или чем-то  озабочен, то
начинает тереть  свои руки -- оч-чень красивой формы...  так,  словно  они у
него  чешутся,--  она  показала,  проиграла  всю сцену,--  потом  опомнится,
смутится, сядет как ни в чем не бывало.
     -- О, благодарю вас, ваше высочество, за вашу милость и доверие ко мне.
     -- Вот именно, доверие,-- сказала она  строго.-- Я  могу  быть уверена,
что бумаги мои будут в сохранности?
     --Да.
     Никита расстегнул пуговку потайного кармана в  камзоле, достал письма и
с поклоном протянул их Екатерине.
     И тут на глазах свершилось  чудо, исчезла чопорная и  надменная великая
княгиня,  перед ним  сидела  прежняя  Фике  -- испуганная,  взволнованная  и
счастливая. Ей  и  в голову не  пришло стесняться князя  Оленева.  Она цепко
держала  свои  письма, читала их  с  жадностью, мяла  от нетерпения, чему-то
усмехалась.  Потом  перевела  дух,  как  после  быстрого  бега или  утоления
любовной лихорадки. Письма были аккуратно сложены и спрятаны за лиф.
     -- И еще скажу вам, князь. Я знаю вас уже четырнадцать лет. Это большой
срок, поэтому я с полным правом  могу дать оценку вашему поведению- Я нахожу
его  безупречным,--  она  улыбнулась кокетливо, обнажившийся  надломленный с
уголка  передний  зуб не  только  не  испортил этой  улыбки,  но  придал  ей
домашний, интимный характер.
     Никита вспыхнул,  чувствуя, что  не только лицо  его покраснело,  кровь
прилила и к шее, и к рукам, даже икры ног вспотели.
     -- Поэтому  я по-прежнему  ваш  должник,--  продолжала  Екатерина.--  В
случае нужды  обращайтесь ко мне всегда- я помогу,-- в  последних словах уже
не было никакого кокетства, это были посулы царицы, небожительницы,  которая
обратила  взор  свой на  смертного  и обещала вспомнить о нем, когда  придет
срок.
     Никита склонился чуть ли не до полу.
     --  Ах,  да,  чуть  не  забыла.   Попробуйте  поискать  вашу  девицу  в
Кенигсберге в гостинице "Синий осел". Не правда ли, странное название?
     Когда Никита уходил, вслед ему прозвучал звон колокольчика.
     -- Иван, затопи камин,-- приказала великая княгиня вошедшему слуге.
     "Даже спрятанные  на  груди  письма  жгут  ей кожу,-- подумал Никита.--
Сейчас бумаги пойдут в огонь. И все будет забыто".
     Через три дня Никита был уже в дороге.


        "Синий осел"

     Оленев не застал в Кенигсберге друга. Белов отбыл  в армию, в  какой-то
польский городишко,  название которого квартирная хозяйка фрау  К., постная,
некрасивая  особа,  конечно,  запамятовала. Во  время их короткого диалога с
лица ее  не  сходило  выражение подозрительности, словно неожиданный  гость,
хоть и выглядел приличным  человеком, в любую  минуту может посягнуть  на ее
собственность или, того хуже,--  честь. Но как только Оленев сообщил, что он
друг ее постояльца,  что намеревается дождаться  его здесь и готов заплатить
вдвое  за уже  оплаченное жилье,  эта  сухая роза  сделала  неробкую попытку
расцвести, обнажив в  улыбке бледные десны  и дурные  зубы.  О,  она обожает
русских!  Они   так  щедры,   приветливы  и  нетребовательны!  Оленеву  были
предоставлены  Сашины  апартаменты, Гавриле  отвели  крохотную комнатенку  с
балконом.  Камердинер  сразу  же  взял  бразды правления  в  этом  маленьком
хозяйстве в свои руки. Но фрау  К. не  сдалась. Пытаясь закрепить  только ей
видимые  и  понятные права на  постояльца,