Мелитриса.
     Но Фаина не удосужилась ответить,  мысли ее были заняты другим. Давеча,
пока  Лядащев  с Мелитрисой катались  в карете, она успела сбегать в лавку и
приобрести многие  метры премиленького  оранжевого гроденаплю,  из  которого
собиралась  соорудить себе новое платье. Заработанные частным  трудом деньги
жгли ей пальцы, и в качестве приклада к материи она купила не только пуговиц
( лент, но и моток немыслимо дорогих кружев "шантильи" из  черного крученого
шелку.   Фасончик   Фаина  решила   переснять   с  Мелитрисиного  бирюзового
"полонеза",  наивно полагая,  что  если заузить  лиф  и обозначить  талию  с
помощью складок и защипов, то даже такая сытуха *, как она,  будет выглядеть
стройной. А почему нет? Мелитриса в своем "полонезе", что селедка...

     * Сытуха -- толстая женщина.
     _______________

     --  Вы,  Мелитриса Николаевна, только  подскажите,  куда мне "щантильи"
присобачить и как лиф выкроить.
     Вначале  они  кроили  вдвоем  и  работа  кипела,  ножницы со  скоростью
пиратских фрегатов сновали в оранжевых волнах гроденапля, но как только дело
дошло до иголки,  с ниткой, Мелитриса начала зевать, смотреть по сторонам и,
наконец, созналась,  что  ненавидит  шить,  а  от  одного вида  иголки у нее
начинают болеть глаза.
     -- И не следи за мной. Я пойду в свою комнату.
     -- Опять будете у окна сидеть?--  обиженно  заметила Фаина,  поражаясь,
что   девушка   отдает   предпочтение   скучнейшему   занятию,   пренебрегая
интереснейшим.
     Мелитриса строптиво повела плечом:
     -- Спать я буду, спать!
     За работой время  бежит как сумасшедшее,  сжирая  все физические  силы.
Далеко, на ратуше, часы пробили  семь. Фаина потянулась,  размяла  косточки,
погладила  пустой  живот  и пошла искать служанку -- пора бы  той подать уже
кофе с бисквитом. По  дороге на кухню она  с раздражением представляла,  как
будет  кричать в  лицо грубиянке немецкие нелепые слова (неучтивый язык!) --
объясняясь с иностранцами, люди  часто  помогают  себе натужным  криком,-- а
служанка на  все будет отвечать  по-русски "не можу знать",  и трясти наглой
головой.
     Служанки Фаина не  нашла, а когда вернулась в свою комнату,  обнаружила
на столе в  опасной близости  от материи  чашку  кофе и что-то  вроде булки.
"Значит, сама вспомнила",--  примирительно  подумала  Фаина  о  белобрысой и
опять  принялась  за работу,  умудряясь  одновременно  пить,  жевать,  шить,
мурлыкать себе под нос и от полноты чувств притопывать в такт ногой.
     Какой-то  незначительный   звук  вывел   ее  из  состояния   блаженного
равновесия,  это  был  далекий  хлопок, словно  пробку  кто-то  выдернул  из
огромной бутылки, да и сама пробка должна быть размером с малую тыкву. Фаина
подбежала  к  окну,  все  тихо,  гостиничные  звуки  были  привычны,  кто-то
ругается, звенят посудой, а  вот колеса  прогрохотали  по  булыжнику,  потом
тревожно закричала какая-то птица в кустах...
     Фаина опять было села шить, но вскоре встала, решительно толкнула дверь
в соседнюю комнату и  замерла  на пороге с  квадратными от  ужаса глазами. У
окна на полу в  луже крови лежала Мелитриса.  Дурной крик  только  потому не
вырвался из  глотки  дуэньи,  что  она  запечатала  отверстый  рот  кулаком.
"Мелитриса,  бедная,  бедная...-- пронеслось в голове и  тут же где-то рядом
тооненьким  ручейком:-  Вот и  кончилась  моя заграничная  жизнь,  завтра  в
отчизну отошлют, будь она неладна..."
     Надо   бы  ее  поднять,  Мелитрису   бедную,  но  как  это  страшно  --
перепачкаться  в   крови.  Может  быть,  она  еще   живая?   Фаина   сделала
нерешительный шаг к окну. В этот момент в дверь постучали и сразу вошли.
     -- Эт-то еще что?-- услыхала она голос Лядащева.
     -- Уби-или! Вот... уби-или! -- заголосила Фаина.
     -- Молчи!  --  коротко  крикнул  Лядащев,  и  она  опять  заткнула  рот
кулаком.-- Доигрались, недоумки,--  прошипел он  сквозь  зубы, и нельзя было
понять, ругает ли он всех тех же врагов или себя с сотоварищами.
     Меж тем он подошел к убитой.
     -- Кто это?
     -- Стрелял кто?-- не поняла Фаина.-- Я не видела.
     -- Да я не об этом...
     Только тут у Фаины словно пелена с глаз упала  -- это же  не Мелитриса!
Мантилья на плечах убитой -- Мелитрисина, а все остальное... святый  Боже...
да это же служанка!
     -- Тише... она жива. Стреляли из окна,-- Лядащев указал на небольшое, с
опаленными краями отверстие в мантилье.-- Где Мелитриса?
     -- Не знаю,-- Фаина  всхлипнула.-- Понимаете, мы шили... Да не смотрите
вы  на меня  так,  сударь! Мы шили, а  она вышла.  Говорит,  спать хочу. Ой,
лишенько! Может, ее похитили?
     -- Немедленно беги  к хозяину. Надо  лекаря. Ничего не объясняй,  скажи
только, мол, барыне плохо. И позови его сюда.
     "Уж я-то позову. Только бы понял..."- всхлипнула Фаина.
     Хозяин "Синего осла" был умным  человеком.  Ему  было достаточно одного
слова "лекарь", а  самым  внятным  пояснением  к происходящему  служило лицо
Фаины. Он поспешил в апартаменты русских.
     --Все волнение  и  испуг хозяина уместились  в коротком возгласе:  "Ах,
Марта!", в нем  звучало явное осуждение, только не понятно -- кому. Разговор
с Лядащевым был беглым.
     -- Она умрет?-- хозяин безрезультатно пытался нащупать пульс Марты.
     -- Не знаю.
     -- Помимо лекаря надо бы...-- он замялся.
     --  Вы  хотите  упредить  полицию?  Это ваше право. Может  быть.  Марту
подстрелили из ревности? Хозяин диковато посмотрел на Лядащева.
     --  Я  так  понимаю,  что  стреляли   как   раз  в   вашу  барышню,  но
промахнулись... попали в мою.
     --  А  вот  об этом  забудь,-- Лядащев вдруг  перешел  на "ты",-- в мою
барышню стрелять совершенно некому и не из-за чего.
     Появился лекарь- толстый, надменный и решительный.
     --  Господа,  ее  надобно  уложить  в  постель. Вот тут  все  забегали,
засуетились. Лекарь осмотрел раненую и поставил диагноз: рана тяжелая. Марта
без сознания и может пребывать в таком состоянии до пяти дней, после которых
либо умрет,  либо  очнется. Шансы,  как говорится, пополам. А  пока надо  ее
унести из комнаты постояльцев.
     К  общему  облегчению решено было  до прошествия  пяти дней  полицию  в
известность не ставить. А там видно будет...
     -- Одеяла, носилки, простыни!
     Лядащев смотрел на безжизненное лицо раненой. Какого  черта этой дурехе
понадобилось в комнате Мелитрисы? Не  иначе, как пропажа туфель ее рук дело.
Но хотелось бы знать:  на  постоянной ли  она службе у известных  людей  или
выполнила разовую, случайную работу...
     Подробности происшедшего Лядащев  узнал много,  позднее, да и то  не до
конца. Случилось все  так. В то время, как Фаина направилась на кухню. Марта
с  подносом  в руках пошла в их апартаменты. Оставив на столе  Фаины чашку с
кофе,  она  прошла   в  комнату  Мелитрисы.  Отсутствие  хозяйки  позабавило
служанку, загадочные  русские  давно не  давали  ей покоя. Кто они? И почему
вчерашний господин  расспрашивал о  них  с таким  любопытством? И  уж совсем
смешно-  попросил  достать  туфли  этой  гордячки.  "Но  господин  мой,  это
воровство!"
     "Воровство, если бы ты  их забрала себе.  А это услуга...",-- и  достал
золотой.
     Скажите, какой щедрый! Можно  подумать, что  она таких монет не видела.
Еще и подмигивал многозначительно. А вообще ничего себе на лицо, только худ.
"Когда русские  съедут,  я  подарю эти  туфли  тебе",-- сказал  господин при
расставании. Жаль, что  ему эта  мантилья  не понадобилась. А то он бы  и ее
подарил...
     Она  и не  заметила, как  стала  играть в барышню,  накинула  на  плечи
мантилью, села к окну. Здесь и поймала ее пуля.
     В тот  момент, когда раненую переложили на носилки, в комнате появилась
Мелитриса.  Она  посторонилась, давая носилкам пройти.  Независимое  и  даже
дерзкое выражение лица, с  которым она явилась, остывало на  глазах, и когда
Лядащев спросил с металлом в голосе: "Где вы были, Мелитриса Николаевна?",--
она ответила не только растерянно, но и виновато:
     -- Я вышла погулять... То есть  не вышла, вы правы.  Вылезла в окно. Но
что у вас тут происходит?
     -- == Служанку подстрелили,-- всунулась вдруг Фаина.
     -- Придержи язык!
     Фаина  тут  же  отошла в  угол, совершенно стушевавшись. Видно,  шок от
недавних событий еще не прошел, если  она взялась  давать пояснения,  и  при
ком?  --  при  Василии  Федоровиче.  Мелитриса  с  ужасом смотрела  на  свою
простреленную, окровавленную мантилью, что валялась на полу.
     -- Фаина, соберите все. Мы переезжаем,-- сказал  Лядащев и, обернувшись
к Мелитрисе, бросил: -- Пошли.
     По  темным  улицам  шли молча.  Лядащев  явно  торопился,  девушка  еле
поспевала  за ним. Так вот,  оказывается, чем кончаются шпионские игры? Кому
помешала эта белобрысая клуша и зачем ей понадобилось напяливать на себя  ее
мантилью?  О том, что  чья-то злая  рука  метилась не  в  служанку, а в нее,
Мелитриса старалась не думать -- глупо, нелепо, страшно!
     Наконец, дошли.  Маленький, словно в землю  вросший дом, дубовая дверь,
фонарь над входом чуть теплится. Сложный, условный стук молотком...
     Глухой голос спросил по-немецки:
     -- Кто?
     --  Я  бы хотел  видеть господина Гука.  Дверь отворилась. На пороге со
свечой в руке стоял Аким Анатольевич собственной персоной.
     -- Ну вот мы и  опять вместе, княжна,--  сказал он почти  ласково. Круг
замкнулся.


        Маленькое пояснение

     В жизни то и дело происходят таинственные и страшные события- убийства,
похищения, предательства- слов  не хватит перечислять. Сторонний наблюдатель
не  в  силах  разобраться  в  подоплеке  этих  страшных  дел,  но  в  романе
таинственный сюжет  разжевывают и в рот кладут. Вопрос только -- разжевывать
ли сюжет  по ходу повествования или  для пущей заинтересованности выдать все
тайны залпом  в конце романа. Сознаюсь, автор более  любит,  чтобы все  было
понятно. Когда  читатель не  бредет в  потемках, право, это  очень  помогает
чтению.
     Сакромозо сидел  в захваченном  русскими Кенигсберге,  потому  что  был
координатором поступающей из России информации. Информация шла о войске, его
численности  и  передвижениях,  об  умонастроениях  населения,  об  интригах
царствующего двора, но более всего  о флоте,  как русском, так и английском.
Фридрих очень  хотел, чтобы адмиралтейская коллегия Британии расщедрилась  и
запустила свой флот в балтийские воды. Для того, чтобы подтолкнуть чванливый
Альбион на столь решительный поступок, им регулярно  высылалась информация о
тяжелом положении  русского флота, о полной разрухе его,  что,  кстати, было
.не далеко от истины. Все эти сведения,  как вы уже догадались, присылал  из
Петербурга маленький барон Блюм.
     Когда  немецкая  агентура  пронюхала,  что  Брадобрей пойман  русскими,
Сакромозо немедленно отозвал Блюма из Петербурга. По-хорошему  нужно было бы
позаботиться  и об Анне  Фросс, но та шла  как бы по  другому  ведомству, ей
удалось занять в России  совершенно особое место,  и к тому  же Блюм клялся,
что Брадобрей ничего не знает о "племяннице леди Н." -- такую он придумал ей
кличку для шифровок. Главное, кто-то  в Берлине был  категорически против ее
возвращения  на родину,  очевидно боясь, что  не сможет  защитить девицу  от
тюремных стен.
     Теперь у Сакромозо была одна  забота  --  немедленно передать в  Лондон
привезенную Блюмом информацию о  намерениях русского и шведского флотов. Тут
же вставал  вопрос --  как это сделать? Не посылать  же  с  курьером  эдакую
простыню, да  и опасно.  В случае провала под угрозу ставилась вся операция.
Наиболее разумным казалось перевести послание Елизаветы на язык цифр, но при
таком объеме работы здесь на полмесяца.
     Изучая послание, Сакромозо не переставал удивляться, сколько в нем было
лишнего, необязательного, воды,  как  говорят русские.  Решение пришло  само
собой -- отжать,  составить короткий экстракт  послания,  в который вошло бы
самое главное, а конспект потом зашифровать и послать в Лондон. Сакромозо не
учел,  что в законспектированном  виде  документ приобретал совершенно новое
звучание-  четкое и деловое,  чего  в подлиннике не  было и в помине.  Это и
сослужило  впоследствии  дурную  службу  Фридриху,  но  об  этом  пока  рано
говорить.
     В разгар  работы над шифровкой, а  ведь надобно было  еще и банковскими
делами заниматься, по обычной почте на Торговый дом Малина пришло  маленькое
письмецо. Писала Мелитриса Репнинская, бывшая фрейлина,  которая под  именем
графини  Грауфельд  обреталась  сейчас  в  гостинице  "Синий  осел", что  на
Сакгейме. Мнимая графиня просила тайной аудиенции.
     Что за черт? Сакромозо с трудом вспомнил имя --  одна  из отравительниц
Елизаветы. Носятся с этими отравительницами, как будто они подвиг совершили,
а  те  и дела не  сделали, и репутацию тайной  немецкой службы поставили под
удар. Теперь поди проверь  -- .с их порошков Елизавета заболела  или сама по
себе  --  по  воле  Божьей.  И  ведь  так  надежно  заболела...  только  вот
выздоровела.
     Какая это, однако, гадость -- сыпать отраву в еду. Может быть, во время
оно  во  Флоренции  или в  Милане  это было  нормой,  но  сейчас  XVIII век,
простите.  Уж  если  надо  убить  человека,  выберите цивилизованный способ.
Сакромозо искренне обиделся за шпагу и пистолет.
     Для прояснения ситуации был призван Блюм.
     --  Но в  шифровке,  очутившейся  в руках  русских,  названо  одно  имя
Репнинской. Так?
     -- Именно,-- почтительно прошептал Блюм.
     -- Тогда понятно, почему она убежала и живет под чужой фамилией. Вопрос
только  в  том, действительно  ли она бежала из  Петербурга, будучи, скажем,
предупрежденной, или, наоборот, не успела бежать, так как была арестована.
     -- Но как же тогда она попала в Кенигсберг? -- робко осведомился Блюм.
     -- Под охраной русской разведывательной службы. Чтобы ломать перед нами
комедию.
     -- Да... может  быть, вы и правы, но в этом случае и Анна Фросс была бы
арестована. Уж Репнинская не стала бы утаивать имени соучастницы.
     -- В любом случае с этой авантюристкой следует встретиться,-- Сакромозо
быстро расхаживал по комнате, оживленно беседуя не столько с Блюмом, сколько
с  самим  собой.--  На встречу  пойдете  вы,-- он стремительно повернулся  к
маленькому барону.
     -- Осмелюсь заметить, что вижу в этом некоторую целесообразность. Вдруг
девица меня  знает.  А если предположить, что она  заслана  русским,  то это
повлечет за собой мой немедленный  арест. Или я что-нибудь не  понимаю?-- он
пожевал губами.-- И потом, я боюсь, что буду для нее неубедителен.
     Сакромозо надоело слушать это сбивчивое кудахтание, он не любил трусов.
     -- Хорошо. Пойдет Цейхель. А вы-то фрейлину,-- он  заглянул в бумагу,--
Репнинскую... знаете в лицо?
     -- Видел один раз в церкви,-- неохотно сознался барон.-- Издали... Анна
Фросс показала.
     -- Вот и отлично. Вы пойдете с Цейхелем для опознания,-- и тут же, видя
протестующие  жесты  Блюма, который так и  засучил нарядно обутыми  ножками,
добавил: -- Да не трусьте вы... Сидеть будете за ширмой или за шторой.
     Как  мы уже знаем, встреча  состоялась и  не дала никаких  результатов.
Решено  было  проверить намеки  девицы  на спрятанную в  каблучке  шифровку.
Правда, Сакромозо говорил о полной  бессмысленности этого дела. Если бы была
шифровка,  то Репнинская либо отдала  ее сразу, либо не  сказала бы о ней ни
слова. "Слишком глупо, слишком  по-женски",--  негодовал рыцарь. Но  Цейхель
настоял на своем. Похитить туфли в "Синем осле" особого труда не составляло.
     Как только шифровка оказалась в руках Сакромозо, все стало ясно- обман,
провокация. Скоропалительное решение убрать девицу было, конечно, глупостью.
Но  уж  очень  Цейхель  выставлялся,  играл  в героя, желал  совершить  "акт
возмездия".  Непонятно, зачем  он  взял на себя эту  грязную  работу.  То ли
деньги  были нужны, то ли карьеру делал, но разговор с Сакромозо он повернул
так,   что  ежели   он  Репнинской   подставился,   то  ему  ее  и  убивать.
Первоначальное предложение воспользоваться кинжалом он отверг категорически.
     -- Мое оружие -- пистолеты! -- заявил он значительно.
     Пистолеты  так пистолеты,  но и  к ним не мешает иметь голову, чтобы  с
десяти шагов, или сколько там их было, не спутать служанку с госпожой.
     Цейхель шел  на  убийство  с гордо поднятой  головой,  у  него  и капли
жалости не  было  к  жертве,  а  потом, узнав, что не попал в  кого следует,
превратился  в  мокрую  мышь,  весь  от  страха  потом  изошел. Это  что  же
получается? Мелитриса Репнинская сбежала, и теперь он у русской  разведки на
особом счету? Вот тут-то и приключилась с ним истерика.
     -- Я говорил  вам, что надо воспользоваться кинжалом,-- не без ехидства
посочувствовал ему Сакромозо.
     Вот уж  нет! Цейхель, оказывается,  вообще крови  боится.  Кровь -- это
отвратительно!
     --  Веревку с  собой  носите,--  брезгливо бросил рыцарь.-- Самое  ваше
оружие.
     В  это  время, как водится,  в  самый  неподходящий момент,  нагрянул с
ревизией из Берлина барон Диц. Он  приехал в Кенигсберг открыто,  как богач,
собиратель живописи и древностей, остановился в самой дорогой гостинице, тут
же  нанес  визиты  в самые  известные дома,  был даже  представлен  русскому
губернатору  графу  Корфу  -- и  всюду  очаровывал,  разговаривал, улыбался,
подмигивал. Словом, никому в голову не могло  прийти,  что этот весельчак --
крупный чин тайной  агентуры Берлина, что за выражением приязни -- не только
к собеседнику,  но ко всему  мирозданию -- скрывается твердый расчет. Только
глазам  он  не  мог придать  добродушного выражения,  они смотрели  остро  и
напряженно. И хватит о свойствах барона Дица, право, он не заслуживает более
подробного описания.
     Сакромозо  был очень недоволен появлением барона. Ревизия сама по  себе
вещь неприятная, а Диц  к тому же позволял себе тон приказа, на что  не имел
никакого права, а также любил загребать жар чужими руками.
     Но на этот раз все было иначе. Барон никак не посягнул на перехваченное
послание  русской  императрицы,  более  того,  порадовался такому  успеху  и
посоветовал немедленно везти это послание в штаб короля.
     -- Я думаю,  их величество по заслугам оценит ваш вклад в  справедливое
дело Пруссии.
     --  А мне кажется,-- возразил Сакромозо,--  что сия  бумага  должна как
можно скорее лечь на стол английского министра Питта.
     И  опять   барон  Диц  согласился.  Эта  уступка   настораживала.   Все
разъяснилось вечером, когда после  приватного разговора Сакромозо представил
барону  (по его же  просьбе) двух  своих агентов,  а именно Цейхеля и Блюма.
Агенты  были очень взволнованы  встречей -- их приблизили к  самым верхам, к
самому интимному столу!
     Вначале  обсуждали  текущие  дела,  не  опускаясь,  однако, до мелочей.
Агенты Великого Фридриха, как трудолюбивые  пчелы,  чуть  ли  не каждый день
приносили  информацию о  поведении  русской  армии,  о командирах полков,  о
лазаретах и прочем. Обсуждать эти  подробности  никакого  времени не хватит.
Только  раз барон Диц позволил себе заострить внимание  на донесение некоего
топографа,  который  достал  план  размещения  русских магазинов.  План  был
составлен
     еще при Апраксине, то есть в прошлогоднюю кампанию, но топограф уверял,
что два помеченных  крестиками склада еще не вскрыты, видно, о них забыли по
безалаберности. А  в этих складах хранятся не только фураж и  пшеница,  но и
оружие.
     -- Где расположены склады?
     -- Где-то вдоль Вислы. На карте точно обозначено.
     -- Но ведь там русские! -- воскликнул Сакромозо.
     -- Если  план  топографа  верен, то их  величество пошлет  в означенный
район  боевой разведывательный отряд. Он же будет, в случае удачи,  охранять
обоз. Порох, овес и хлеб- главное, что необходимо нам для продолжения войны.
Может быть,  мы поручим проверить верность  кар