а лица, словно дождь, накатывающие из необъятной дали
соленые волны, увенчанные белыми султанами  пены,  зачаровывали  -  подобное
трудно было себе и представить.
   На песке лежали люди. По окрику верзилы все поспешно поднялись и  застыли
навытяжку. Когда из поросли показались пауки, люди разом опустились на  одно
колено, выражая своим видом полное повиновение. Затем великан гаркнул что-то
неразборчивое, и все снова вытянулись, прижав руки к бокам.
   Найл с удивлением обнаружил, что среди них  есть  и  женщины  -  сильные,
большегрудые, волосы еще длиннее, чем у матери. Они  стояли  уставясь  перед
собой, ветер трепал их кудри, отдельные пряди хлестали по щекам, но ни  одна
даже не  попыталась  убрать  их.  Даже  когда  Найл  с  Вайгом  остановились
напротив, никто и бровью не повел.
   Совершенно  незнакомому  со  строевой  дисциплиной  Найлу   ритуал   этот
показался причудливым и странным: люди словно пытались притвориться  камнями
или деревьями.
   Сразу бросалосьв глаза, что все сложены не хуже здоровяка-распорядителя -
такие же мускулистые руки и сильные бедра. А вот в лицах - пускай приятных и
с изысканными чертами - недоставало того, что делает  человека  неповторимой
индивидуальностью.
   Женщины (их было три) все как одна красавицы:  сильные,  стройные,  черты
броские. До пояса, как и мужчины, они  были  обнажены,  и  Найл  разглядывал
женщин с нескрываемым восторгом, словно голодный - лакомство.
   Распорядитель выкрикнул нечленораздельную команду (во всяком случае, Найл
ее не понял). Мужчины и женщины, нарушив строй, начали стаскивать  небольшие
суда на воду, каждое из которых было метров пятнадцати в длину.
   Когда  ладьи  уже  покачивались  на  плаву,  к  кромке  берега  осторожно
приблизились пауки и боязливо остановились шагах в десяти от линии прибоя.
   Затем они сложили лапы, с боков к ним подступили по двое мужчин,  подняли
их и бережно понесли к ладьям, держа так, чтобы пауков не доставали волны.
   Следом за ними на ладьи забрались женщины, по  одной  на  каждую.  Найлу,
Вайгу и Сайрис также велели раздеться. Сам Найл оказался на одном  суденышке
с вожаком и одним из его подручных.
   Изящные ладьи  эти  были  подобны  тем,  на  которых  в  далекие  времена
бороздили северные моря викинги (об этом Найл, конечно, знать не мог).
   Борта из положенных внахлест досок, глубокий киль.
   К середине судно расширялось, к носу снова сужалось,  что  придавало  ему
сходство с лебедем. В середине ладьи находился полотняный навес, под который
поместили  вожака.  Его  подручного  посадили  во  что-то   вроде   корзины,
расположенной возле кормы. Найл чувствовал, что обоим паукам очень  неуютно:
море - чуждая и враждебная стихия для насекомых.
   Юношу приводило в восторг решительно все из того, что он видел на  ладье.
Людям,  плавающим  на  таких  судах  постоянно,  они  казались   тесными   и
неудобными; Найл же не переставал дивиться, что  за  руки  построили  этакий
чудо-корабль.
   Палубы здесь не было, равно как  и  места,  где  можно  укрыться,  помимо
навеса. Поперек тянулись доски, а вдоль каждого борта  -  семь  проемов  для
весел с уключинами. В середине,  прямо  на  днище,  лежали  мачта,  а  также
бочонки и канатные бухты.
   Найлу велели устроиться в носовой части, сумку сунули ему на колени.
   Так  он  и  сидел,  стараясь  не  привлекать  внимания,  всматривался   и
вслушивался во все, что происходит.
   Мужчины сидели на поперечных досках к  нему  спиной,  приноравливались  к
веслам. Женщина стояла на деревянном с ограждением помосте лицом к гребцам.
   Один из мужчин начал отталкиваться от дна длинным шестом, пока  ладья  не
отошла от берега метров на семь - дальше, чем два других  судна.  Затем,  по
команде женщины, гребцы одновременно подались вперед и налегли на весла.
   Женщина размеренно, нараспев задавала голосом темп, отбивая такт руками.
   Гребцы работали безукоризненно четко.
   При виде волн, катящихся навстречу, Найл едва не задохнулся от  восторга,
и ему захотелось завопить от радости.
   Гребли  не  все.  Половина  гребцов  просто   сидела   на   скамьях   или
прогуливалась по проходу, некоторые непринужденно беседовали друг с другом.
   Найл тоже привстал и выглянул за  борт.  Похоже,  никто  не  имел  ничего
против.
   Вскипавшие за кормой буруны показались ему самым изумительным зрелищем на
свете. Затем он внимательно прислушался к  разговору  гребцов  и  постепенно
уяснил, что чужим их язык назвать нельзя. Говорили они явно  на  его  родном
языке, только слова произносили  как-то  странно,  приходилось  напрягаться,
чтобы понять. И женщина выкликала команды как-то очень неразборчиво.
   Вскоре Найл догадался, что эта женщина  -  главное  лицо  на  борту.  Все
мужчины относились к ней с почтением,  если  не  с  подобострастием.  Вполне
понятно - такая рослая, шелковистые волосы, зубы ровные, белые. Но, пожалуй,
дело было не только в ее красоте.
   Примерно через полчаса она поманила одного из мужчин и велела  занять  ее
место на возвышении. Тот встал на одно  колено,  приложился  губами  к  руке
женщины и не поднялся на ноги до тех пор, пока она не сошла вниз.
   Когда она  проходила,  моряки  спешили  уступить  ей  дорогу.  Стоило  ей
щелкнуть пальцами, как один из них тут же почтительно подал кожаное одеяние,
которое она накинула на плечи. Ветер становился ощутимо холоднее.
   Через какое-то время женщина приблизилась к Найлу и  скользнула  по  нему
взглядом, в котором читались и любопытство, и холодная усмешка. Прочесть  ее
мысли было не сложно: "С этого немного будет проку". Что-то в ее насмешливом
взгляде напомнило юноше Мерлью, и ему стало горько и обидно.
   Пауки совершенно раскисли и полностью вверили свою участь  людям,  о  чем
женщина, похоже, догадывалась.  Хозяйкой  на  этом  судне  была  она,  а  не
насекомые. Задержав внимание на забившемся под навес вожаке,  Найл  удивился
беспросветности его страха и тоскливого смятения. Бедолаге казалось, что его
безудержно несет на какой-то утлой скорлупке по совершенно неподвластной ему
стихии. При каждом грузном  взлете  и  падении  ладьи  насекомое  испытывало
приступ тошноты. Оно могло думать только об одном: скорей бы очутиться снова
на суше.
   По истечении примерно двух часов вахту приняла свежая смена гребцов.
   Те, кто уже отработал свое, падали на доски центрального прохода в полном
изнеможении. От них, словно теплые волны, исходило ощущение  расслабленности
и покоя.
   Ближе к полудню ветер утих,  затем  сменился  на  юго-восточный.  Женщина
выкрикнула очередную команду. Дремавшие на солнце моряки вскочили на ноги  и
водрузили мачту, проворно вставив  ее  в  углубление,  сделанное  из  полого
древесного ствола. Затем подняли  треугольный  парус.  Ладья  шла  в  строго
заданном  направлении,  хотя  ветер  дул  совсем  с  другой  стороны.   Найл
зачарованно наблюдал за подвижным брусом,  помогавшим  парусу  двигаться  по
окружности, захватывая ветер под нужным углом. Юноше вполне  по  силам  было
вчитываться в умы занятых делом моряков,  и  он  понимал,  кто  из  них  что
делает.
   Теперь ладья шла под парусом, и  гребцы  могли  отдохнуть.  Всем  раздали
пайки, вручили чашку  и  Найлу.  Он  очень  проголодался,  а  еда  оказалась
необычайно вкусной:  мягкий  белый  хлеб,  орехи  и  жирный  белый  напиток,
которого прежде он никогда не  пробовал  (коровье  молоко).  Подойдя,  рядом
опустился один из моряков и попытался затеять разговор, но из-за его акцента
юноша почти ничего не понял. Вникнув в его  мысли,  Найл  прекратил  попытки
разобрать слова: ум гребца был  словно  полым  и  отражал  чисто  физические
ощущения.
   Вскоре  и  моряк  (истощив,  видимо,  терпение)  пошел   искать   другого
собеседника. Найл рад был остаться один. Странно:  такие  красивые,  сильные
люди - и столь квелые, блеклые умы.
   После сытой кормежки потянуло  ко  сну,  и  Найл.  устроившись  на  полу,
задремал, положив под голову сумку.
   Однако дремота, вначале приятная и безмятежная, незаметно переродилась  в
кошмар, от которого юноша едва не задохнулся. Очнувшись, он понял,  что  это
его сознание отражает тревожную, болезненную бесприютность, бередящую сейчас
пауков. Причина, как вскоре выяснилось, была в том, что ладью швыряло  вверх
и вниз со все возрастающей неистовой силой, а ветер разошелся так, что парус
приходилось сдерживать уже троим. Небо затянули сизые тучи.
   Поднявшись, Найл внимательно посмотрел  по  сторонам.  Две  другие  ладьи
отчетливо виднелись примерно в полумиле. Ветер гнал их вперед со  скоростью,
которая возрастала с каждой минутой. Внезапно через борт судна  перекатилась
волна, обдав всех солеными брызгами. Но морякам, судя  по  всему,  это  было
нипочем. Они видали и не такое, да и вполне полагались на свой корабль.
   Когда гулко ударил  очередной  порыв  ветра,  угрожая  опрокинуть  ладью,
старшая приказала мужчинам убрать парус. Гребцы снова заняли свои  места  на
сиденьях.
   Тут зарядил дождь, мелкий, холодный,  густой.  Найл  при  этом  испытывал
неуемный восторг, бесхитростную радость жителя пустыни,  для  которого  вода
всегда была чудом из чудес.
   Еще одна волна сшибла нескольких гребцов со скамеек. Ничего, на  подхвате
уже были другие, которые тут же  начали  не  спеша,  размеренно  грести,  не
обращая внимания на морось, покрывавшую их мускулистые тела. Те, кто не  был
занят, похватали деревянные  ведра  и  принялись  быстро  вычерпывать  воду,
плескавшуюся в проходе.
   Вот судно чуть ли не встало на корму, и вода устремилась  под  полотняный
навес. Через секунду матерчатые створки  раздвинулись,  и  наружу  показался
пауквожак. Ворсистый мех был прижат водой, а сам  восьмилапый  излучал  лишь
тоскливую и беспомощную жалость к себе.
   Женщина, увидев, что происходит, немедленно запихала бедолагу обратно под
навес и задернула створки. Паук, что на корме, поджав  лапы,  лежал  на  дне
корзины, из которой ручьями  хлестала  вода,  и  только  блеск  черных  глаз
показывал, что он еще жив.
   Обернувшись посмотреть,  как  там  другие  суда,  Найл  увидел  неумолимо
надвигавшийся мощный  вал.  Уцепившись  за  первый  попавшийся  крюк,  юноша
пригнулся: все-таки смягчит удар. Ладью накрыло волной, как шапкой.
   Казалось, еще секунда - и она перевернется. Но суденышко  каким-то  чудом
выправилось. Неожиданно Найл почувствовал, что его кто-то держит.
   Обернувшись, он увидел, что его обхватил лапами  паук.  Волна  вытолкнула
того из-под навеса наружу. Чувствовалось, что тварь ошалела от ужаса;  стоит
сейчас шелохнуться, и она неминуемо хватит юношу  клыками.  И  Найл  застыл,
вцепившись в крюк и стоя по пояс в воде. Вдруг паук отцепился, и его тут  же
понесло вдоль прохода: ладья с силой ухнула в образовавшееся между  водяными
горами ущелье.
   Найла пронзило безотчетное желание кинуться на жалобный  крик  о  помощи,
мысленно исторгаемый пауком. Любопытно, но  юноша  совсем  не  боялся  воды,
кипящей вокруг и норовящей сбить его  с  ног.  Он  уже  заметил,  что  ладья
благополучно прошла сквозь захлестнувший ее гигантский  вал,  и  понял,  что
ничего ей не сделается: плавуча как пробка. Даже если вода  наполнит  ее  до
краев, она и тогда не утонет. А  широкое  округлое  днище  и  глубокий  киль
означают, что перевернуться практически невозможно. Главное - чтобы не смыло
за борт. И когда, чуть не сбив его с ног, по лодыжкам ударил  большой  моток
веревки, Найл, не промедлив ни секунды, обмотался одним ее концом, а  другой
привязал к деревянному якорному вороту.
   Когда паука опять понесло в его сторону, Найл  схватил  его  за  передние
лапы и потащил к себе. Тот расценил это как жест помощи и попытался обвиться
вокруг юноши остальными конечностями, чего никак нельзя  было  сделать,  так
как тварь была крупнее Найла.  Когда  судно  подпрыгнуло  в  очередной  раз,
восьмилапый страдалец насилу удержался.  Беда  в  том,  что  туловище  паука
отличалось большой плавучестью, а потому каждая волна мотала,  его  по  всей
длине ладьи, как поплавок. Когти же на концах лап в отличие от рук человека,
увы, никак не годились на то, чтобы хвататься за борта.
   Найл ясно сознавал, что существу необходимо за что-нибудь зацепиться.
   Самым подходящим местом на судне, совершенно определенно,  была  корзина,
накрепко вделанная в просторную нишу на корме. Когда  ладья  возносилась  на
гребень волны, корзину  заливало,  но,  по  крайней  мере,  там  можно  было
удержаться.
   Найл тяжело протопал на корму (движение стеснял паук,  клыки  у  которого
все  так  же  топорщились)  и   закрепился   напротив   кормового   подъема,
напоминающего готовую к броску кобру.
   Несколько секунд угодившая во впадину между двумя валами ладья  держалась
ровно. Намеренно идя на контакт, Найл попытался втолковать  пауку,  что  ему
лучше всего остаться здесь и держаться за  плетеную  корзину  -  в  нее,  по
крайней мере, можно запустить когти.
   Чудом удержавшись  от  удара  накатившей  следом  волны,  тварь,  похоже,
смекнула, что ей советуют, и, оставив юношу в покое, полезла в корзину,  как
тяжелая, неуклюжая кошка. Секундой позже обрушилась еще одна  громада,  едва
не закинув в корзину и Найла. Корма, вся как есть,  заполнилась  водой,  но,
когда та схлынула, паук держался-таки за борта корзины.
   Кто-то хлопнул юношу по плечу - старшая. Она протянула деревянное  ведро,
указав жестом: дескать, вычерпывай. Найл послушно взялся за работу,  но  это
оказалось делом непростым. Остальные моряки были намного выше Найла,  а  ему
приходилось  полное  ведро  поднимать  над  головой,  и   почти   вся   вода
выплескивалась обратно. Парень сел и ухватился за скамью.
   Неожиданно раздался треск, и Найл очутился в тесных и  холодных  объятиях
мокрого полотнища. Под напором ветра лопнули два крепежных каната,  а  навес
разорвало сверху донизу.
   Теперь  ткань  хлопала,  как  гигантский  парус.  Из-под  навеса,  словно
пущенный из пращи камень, вылетел паук и, стукнувшись об одного из  гребцов,
сшиб его со скамьи. Доля секунды - и  тварь,  пролетая  мимо,  уцепилась  за
Найла. Тот  попробовал  высвободиться,  в  тот  же  миг  ладья  накренилась,
полотнище хлестко ударило юношу в плечо, и Найл ощутил, как медленно,  будто
все происходит во сне, летит через борт.
   На самом  деле  все  произошло  так  быстро,  что  юноша  не  успел  даже
испугаться. Вздев  на  гребень,  волна  с  размаху  швырнула  его  вниз,  на
двухметровую глубину, затем снова подхватила - ослепленного, хватавшего ртом
воздух - и вынесла наверх.
   Когда зрение  наконец  возвратилось,  он  увидел,  что  ладья  постепенно
выправляется. Упруго дергалась обмотанная вокруг талии веревка, да так,  что
едва не поднимала Найла над водой. Улучив момент, когда волна поддаст сзади,
юноша ухватился за веревку обеими руками и начал подтягиваться к судну.
   В этот миг он почувствовал, что сзади, силясь утянуть  его  вниз,  что-то
скребет спину. На мгновение его ослепила вспышка  ужаса  -  к  шее  тянулась
волосатая лапища. Совершенно бездумно Найл дернул ногами в яростной  попытке
отделаться от гадины. Море довершило  дело:  хватка  паука  ослабла,  и  его
отнесло в сторону.
   В эти напряженные секунды взгляд парня случайно скользнул по непроницаемо
черным глазам паука,  и  юноша  почувствовал  все  отчаянье  и  обреченность
горемыки так ясно, будто тот взывал к нему вслух. Совершенно внезапно  страх
за себя у Найла исчез.
   Тварь молила о помощи, ясно сознавая, что от человека  зависит,  жить  ей
или сгинуть. Юноша в безотчетном  порыве  метнулся  к  насекомому,  отпустив
веревку.
   Когда вокруг пояса и плеч обвились  мохнатые  лапищи,  его  опять  одолел
страх, и тут он вспомнил о веревке. Схватив ее обеими руками. Найл попытался
подтянуться к ладье.
   Нагрянувшая волна  захлестнула  с  головой,  но  и  тогда  он  не  бросил
спасательный конец. И вот его уже поднесло к  деревянному  борту,  а  сверху
потянулись руки. Паук так и не отцепился даже тогда, когда их вытягивали  из
воды.
   Гребцы подхватили юношу под мышки и  потащили  через  борт.  Резкий  крен
опрокинул их на спины, Найл повалился  сверху.  Паук  все  еще  обвивал  его
лапами. Одна из них, ударившись о скамью, хрустнула и переломилась.
   Легкие, казалось, были полны воды.
   Найл  встал  на  колени  и  опустил  голову  на  скамью,  содрогаясь   от
неудержимого кашля и рвоты.
   Но несмотря на качку, от которой вода вокруг ходила  ходуном,  он  ощущал
глубокое облегчение, а возможность держаться  за  какую-то  опору  придавала
сил. Он и через полчаса, когда шторм  уже  прошел,  так  и  держался  за  ту
скамью.
   Все, казалось, длилось совсем чуть-чуть:  секунду  назад  его  безудержно
швыряло вверх-вниз, а потом вдруг настала тишина. Подняв голову,  он  увидел
среди косматых, всклоченных туч синюю прогалину неба.
   Ветер ослаб до кроткого,  ровного  дуновения.  Вода  в  ладье  больше  не
плескалась, она стала тихой и безмятежной, будто в пруду. Неприкрытую  спину
ласково припекало солнце. Найл давно не испытывал такого блаженства.
   На судне царил полный кавардак. Все  плавало:  канатные  бухты,  бочонки,
сундуки, весла.
   Найл, поднявшись, долго всматривался через борт, но  ни  одной  ладьи  не
было видно. А вот у горизонта на севере постепенно проступала полоска суши.
   Подняли парус, закрепили в нужном положении румпель.
   Затем все, кто был на борту, принялись вычерпывать из ладьи воду.
   Через полчаса в центральном проходе осталась лишь узкая лужица. Вместе со
всеми трудился и Найл, орудуя деревянным черпаком.
   На его душе было тепло, отрадно: вот так работать  рядом  с  мускулистыми
красавцами-моряками, внося посильную лепту в наведение порядка  после  того,
что  наделал  шторм.  Вот  теперь  (опасность-то  миновала)  все  благодушно
улыбались. Приятно было видеть, что  им,  Найлом,  больше  не  пренебрегают,
обращаются как с ровней.
   Один из моряков вручил  юноше  сумку.  Вся  еда  в  ней,  кроме  опунций,
безнадежно раскисла.
   Но, главное, увесистая металлическая трубка  была  на  месте,  из-за  нее
сумку не унесло волной.
   Теперь происшедшее казалось сном.  Как  ни  в  чем  не  бывало  палило  с
пронзительно синего неба солнце, и на досках  вскоре  не  осталось  и  следа
сырости. Впитывая  вожделенное  тепло,  на  обоих  концах  ладьи  неподвижно
распластались пауки. Одному из них, которого спас Найл, вышибло от  удара  о
скамьи клык, а из сломанной ноги сочилась струйка крови. Невольно  бросалось
в глаза, что моряки стараются не подходить к паукам близко, скорее всего, не
из боязни, а из уважения та, благоговейного  трепета.  Эти  твари  для  них,
похоже, были едва ли не символом религиозного поклонения.
   Встав на скамью, юноша пристально вглядывался в приближающуюся землю.
   Тут кто-то похлопал его по плечу - опять  старшая.  В  руках  у  нее  был
металлический кубок, который она протягивала юноше.
   В кубке искрилась на солнце золотистая  жидкость.  Найл  принял  кубок  с
улыбкой  благодарности  (наглотавшись  соленой  воды,  он  теперь  испытывав
свирепую жажду) и обеими руками поднес его к губам. Это оказался сладковатый
перебродивший напиток, похожий на тот, что настаивался у отца,  только  куда
крепче, душистее и,  разумеется,  вкуснее.  Женщина  взяла  кубок  у  Найла,
заглянула юноше в глаза и начала пить с другого края.
   Тут до Найла дошло, что, оказывается, моряки побросали работу  и  смотрят
на него. Напиток, понял он, был не просто щедрым подношением.  Это  какой-то
ритуал. Но что бы это могло означать? Лишь бросив взгляд  на  распростертого
под солнцем вожака с перебитой, неестественно выгнутой лапой, он догадался.
   Это своеобразный жест благодарности за спасение жизни.
   Выпив пьянящий сок, служительница  улыбнулась  юноше,  затем  перевернула
кубок вверх дном, стряхнула последнюю каплю на доски прохода  и  повернулась
спиной. Только тогда моряки опять взялись за работу.
   От