вучен.  Более  того,  поскольку теперь их  несло вместе с  воздушным
потоком,  ветер,  казалось, ослаб до едва ощутимого дуновения. Небывалое
ощущение:  висеть вроде бы неподвижно в полной темноте, сознавая, что на
самом  деле  их  несет  в  сотнях  метров над  землей со  скоростью миль
тридцати,  если не  больше.  При таком ходе Дельту можно достичь часа за
четыре с небольшим.
     Постепенно темень осветлилась в  серый сумрак,  и Найл смог различить
стоящего на  том  конце корзины Манефона -  расставив руки,  тот  прочно
держался за стропы шара.  На секунду подумалось, что это глаза привыкают
к  темноте,  но  затем Найл  с  удивлением понял,  что  свет  исходит от
западного  горизонта,  где  заходящее солнце  подсвечивает облака  снизу
розовым.  Прошло еще несколько секунд,  и стало возможным разобрать, что
набранная высота  расширяет окоем,  позволяя заглянуть за  округлившуюся
поверхность земли.
     В  неверном свете стали видны и два другие шара,  летящие примерно на
одной высоте.  Ближний шар,  с  Доггинзом и Милоном,  находился где-то в
двадцати метрах,  и  соединяющая их  веревка  провисала дугой.  Доггинз,
указав  рукой,  прокричал что-то,  но  из-за  ветра  ничего  нельзя было
расслышать.  Через  десять минут солнце скрылось за  горизонтом,  и  все
опять погрузилось во тьму.
     Под ногами ощущалась твердь: в подвесной мешок была предусмотрительно
втиснута большая  круглая  доска-днище;  получалось навроде корзины.  На
днище разместились два пузатых холщовых мешка с  дорожным припасом;  оба
прочно прихвачены к стропам на случай,  если порыв ветра вдруг опрокинет
их на днище.  У себя между ногами Найл держал сумку поменьше,  где лежал
жнец  и  запас зажигательных бомб.  Поверх днища были расстелены одеяла;
чтоб не сбились и не скатились, их подвернули под края доски. Подготовка
к  отлету была в  основном делом Космина и  Гастура,  и они справились с
задачей,  проявив замечательную смекалку и предусмотрительность.  И надо
отдать должное, держались молодцом, узнав, что им придется остаться.
     Одет  Найл  был  тепло.   Женское  окружение  Доггинза  снабдило  его
балахоном с  меховой опушкой,  достающим без малого до лодыжек.  Обут он
был в башмаки (обувь,  к которой совершенно непривычен -  из парусины, с
толстыми каучуковыми подошвами).  Вначале  ногам  в  них  было  жарко  и
неудобно,  но,  посидев в  шаре  с  полчаса,  Найл  оценил  их  сполна -
температура на такой высоте близка к нулю.
     Внезапная искра выхватила из темноты лицо Манефона, склонившегося над
огнивом.  Через  несколько секунд затлел сухой трут.  Манефон запалил от
него  маленькую масляную плошку и  поднес зыбкий язычок огня к  компасу.
Найл опустился рядом на корточки.
     - Ну как, идем по курсу? - Манефон кивнул.- Когда поднимется луна?
     - Мы ее не увидим, - Манефон указал наверх. - Видишь, как застелило.
     Найл  посмотрел в  темноту.  На  протяжении нескольких секунд  вверху
несколько раз проглядывали звезды, но тут же исчезли.
     - Что будем делать? - спросил Найл.
     - Что  делать?  Одно:  надеяться,  -  ответил Манефон угрюмо и  задул
плошку.
     - Зачем ты?
     - А вдруг перевернется, тогда что? Да и смотреть все равно не на что.
     - Может, перекликнемся с остальными?
     - Пожалуй. Я все сделаю сам. Ты не шевелись, иначе дно накренится.
     Все  было предусмотрено и  на  этот случай.  Вокруг каждого из  шаров
петлей была пропущена веревка,  она же  проходила и  вокруг строп.  Если
шары надо было сблизить меж собой,  оставалось лишь перебрать веревку на
себя.  По  подергиваниям мешка Найл  понял,  что  Милон как  раз  тем  и
занимается.  Через  несколько  минут  раздался  приглушенный удар:  шары
столкнулись. Послышался голос Доггинза:
     - Ты не ориентируешься, где мы сейчас?
     - Нет.  Хотя должны быть,  по меньшей мере, милях в десяти от берега.
Облачность тревожит. Если не рассеется, можем вовремя и не заметить, что
летим над землей.
     - А ты уверен, что мы еще не долетели?
     - Это легко можно проверить.
     Манефон,  очевидно,  полез  в  сумку:  тускло  звякнули зажигательные
бомбы.  Ухватившись за одну из строп, Найл осторожно привстал и выглянул
через край.  Корзина покачнулась:  Манефон метнул бомбу.  Шли мгновения;
начало  уже  казаться,   что  не  сработало,  и  тут  внизу  разразилась
ослепительная желтая вспышка.  Султан огня летел вниз, пока не отразился
в черной маслянистой глади.  На миг открылась черная вода и белые гребни
волн,  затем  сияние  исчезло  как  не  бывало.  Этих  нескольких секунд
хватило,  чтобы  уяснить:  всюду  море.  Впервые с  момента взлета Найла
охватил страх.  Окруженный темнотой,  он  ощущал  себя  в  безопасности;
теперь до него дошло, что они подвешены среди бездны.
     - Можно было бы  подняться над облаками,  но от этого,  по-моему,  не
легче. Ты как считаешь?
     - Наверное,  нет смысла:  все равно земли не увидим, пока не долетим.
Единственное:  можно скидывать бомбы,  если кажется, что подлетаем. Их у
нас сколько?
     - По дюжине на каждого.
     - Нормально. Получается, семьдесят две - точнее, семьдесят одна, одну
я уже скинул. Хватит с лихвой.
     - Раз так,  то пока не мешало бы и  поесть.  Есть охота,  аж в  брюхе
урчит.
     Манефон выпустил веревку и  сел на дно мешка.  Через несколько секунд
шар слегка качнуло: веревка вытянулась до конца.
     Манефон снова взялся за огниво и зажег масляную плошку, которую цепко
удерживал,  пока  усаживался Найл.  Манефон  был,  по  меньшей мере,  на
двадцать килограммов тяжелее  Найла,  поэтому дно  постоянно кренилось в
его  сторону.  Пришлось-таки постараться,  прежде чем  они с  величайшей
осторожностью установили равновесие,  сев вперемежку с  поклажей.  Тогда
Манефон передал плошку Найлу,  а сам взялся развязывать один из холщовых
мешков.  Из  него он  достал плетеную корзину с  едой.  В  ней оказались
лепешки,  мед,  жареная птица, козий сыр, яблоки и графинчик золотистого
вина.  Так,  сидя скрестив ноги,  они принялись за еду. Стены подвесного
мешка  никогда  не  предназначались  для  человеческой  спины,   поэтому
постоянно хлябали, стоило о них отпереться.
     Закрыв глаза, можно было представить себя чуть ли не в родной пещере.
Вино и  пища вызывали отрадное чувство безопасности и оптимизма.  Теперь
даже  не   очень  тревожило,   что  они  висят,   покачиваясь  в   полом
пространстве,  в  пятистах метрах над океаном.  Вместе с  тем это давало
понять,  насколько он сам,  Найл,  изменился: мальчуган из пещеры словно
принадлежал какой-то быльем поросшей эпохе.
     Слепящая вспышка заставила,  вздрогнув,  прийти в  себя.  Это Доггинз
сбросил еще одну бомбу. Она осветила такую же в точности панораму, что и
предыдущая:  простершееся внизу  бескрайнее  море  -  темное,  с  белыми
барашками волн.  Вдвоем они  опорожнили графинчик,  и  Манефон вышвырнул
пустую  посудину.   Найл  со  странной  отрадой  представил,   как  она,
кувыркаясь, летит в холодной темени. Манефон опять задул плошку.
     А  вскоре  зарядил  дождь.  Найл  поднял  капюшон  отороченного мехом
балахона,  затянув вокруг шеи  тесьму.  Одежда была из  дубленой шкуры и
нисколько не намокала.  А  пошлепывание о капюшон капель вывело Найла из
дремотного состояния.  Это,  в  свою очередь,  настроило на трезвый лад:
нельзя  убаюкивать себя,  поддаваясь чувству мнимой  безопасности.  Если
курс верный,  то они должны быть,  по меньшей мере, на полпути к Дельте.
По словам Симеона,  слияние двух рек где-то в миле от побережья.  Идя на
такой  скорости,   легко  перескочить  заданный  рубеж  и   приземлиться
где-нибудь в пустыне на этой стороне Дельты...
     Пытаясь сдержать гнетущее волнение, он пошарил под туникой и повернул
медальон.  Сонливость мгновенно улетучилась.  Сначала,  особой выгоды от
этого вроде бы не наблюдалось,  просто четче стал ощущаться стук дождя и
покачивание шара.  Затем внимание случайно соскользнуло на порифида, что
в метре с небольшим над головой. Найл тотчас же осознал его присутствие.
Порифид  казался  точкой  невнятного света,  опутанной  длинными  нитями
энергии,  цедящимися в  темноту.  В  самом центре светящейся точки,  где
сходились  все  эти  нити,  наблюдался устойчивый импульс,  напоминающий
биение сердца. Найл неотрывно всматривался, и пульс словно начал втекать
в  него самого,  становясь его частью;  создавалось любопытное ощущение,
что порифид пытается установить с Найлом связь.  Затем Найл и сам вжился
в  пульс.  Собственное  тело  будто  перестало  ему  принадлежать,  став
отчужденным, посторонним.
     И  тут  тьма  неожиданно исчезла.  Найл сознавал,  что  глаза у  него
закрыты,  тем не менее,  казалось,  что это не так. Он словно брел через
красноватую дымку, а когда напряг чутье, картина проступила так же ясно,
как  при дневном свете.  Он  различал над собой толстое одеяло из  туч и
ущербную луну,  плывущую по небу.  Видно было,  как далеко внизу пучатся
волны.   Дальнейшее  усилие  дало  даже  проникнуть  в   пучину  вод   и
почувствовать дно  -  такая же  бездна,  что  и  высота над морем,  даже
расстояние примерно то же.
     Найл почувствовал, и двух других порифидов, что на соседних шарах: их
энергетические "нити"  неуловимо переплетались с  нитями,  исходящими от
него  самого.  Теперь понятно,  отчего шары  держатся примерно на  одной
высоте и  не сталкиваются.  Порифиды интуитивно чувствовали друг друга и
соблюдали меж собой примерно одинаковое расстояние. Создавалось забавное
впечатление,  что  они  регулируют не  только  высоту  шара,  выделяя  и
поглощая газ, но в какой-то степени и его направление.
     Теперь,  когда сознание слилось с  порифидами,  вроде и страх за себя
перестал как-то донимать.  Ушло и нетерпение. Какая, по сути, разница, в
воздухе он или на земле -  ведь так приятно плыть да плыть между морем и
облаками.  Человеческая сущность,  с  ее  вечно настороженным вниманием,
воспринимались теперь как нечто отдаленное; он плыл плавно и безмятежно,
словно во сне, хотя сам полностью бодрствовал.
     Находясь в  таком состоянии,  он  понял,  что  испускаемые порифидами
энергетические "нити"  представляют  собой  меленькие  вспышки  какой-то
низкочастотной энергии,  и что,  отражаясь от любого живого предмета,  с
которым сталкиваются,  они  придают ему способность "видеть" их.  Найл с
удивлением отметил,  что  и  сам  не  лишен такой способности -  правда,
развита она во много раз слабее.  В отличие от порифидов, у него никогда
не  возникало необходимости ее  совершенствовать:  он  всегда  обходился
зрением и  слухом.  То  же  самое и  Манефон,  осоловело поглядывающий в
темноту. Поскольку сам Манефон изнывал сейчас от скуки, воля у него была
расслаблена, отчего мозг почти прекратил источать энергетические "нити".
     И это,  осознал Найл с неожиданной четкостью, является основной бедой
для  всех людей.  Едва их  одолевает скука,  как  они тут же  раскисают,
расслабляя волю.  Пауки никогда не  допускали этой  элементарной ошибки.
Вот  почему  они  стали  хозяевами мира.  Они  не  способны  проникаться
скукой...
     Доггинз вынимал из  сумки очередную бомбу;  Найл  наблюдал,  как  он,
сорвав чеку, бросает ее вниз. Было отчетливо видно, как она, кувыркаясь,
летит через красную дымку и,  наконец,  разрывается -  на  этот раз были
видны даже летящие веером осколки.  За  онемевшими веками ярко полыхнуло
желтым,  а  вот  порифиды различили лишь  тревожащий выход  разошедшейся
залпом  энергии  -   будто  звук,   породивший  в   пространстве  гулкое
вибрирующее эхо.
     Бомбу можно было и  не метать:  Найлу в  теперешнем его "расширенном"
состоянии было  вполне ясно,  что  береговая линия  находится примерно в
двадцати милях к югу.  Дальше лежит пустыня.  Если придерживаться курса,
которым они идут сейчас,  Дельта останется милях в шести к востоку. Даже
с  такого расстояния различалось,  что  участок берега,  к  которому они
приближаются,   невзрачен  и  неприветлив,  с  загноинами  болот,  и  на
протяжении нескольких миль  переходит  в  каменистую пустыню.  А  вот  в
дюжине  миль  к  западу  расстилается длинная песчаная коса,  защищенная
естественным заграждением из  коралла и  известняка.  По словам Симеона,
это и есть участок, наиболее подходящий для высадки.
     Найлу  не  было  необходимости передавать мысленную команду порифиду:
его  смутно теплющееся сознание находилось с  ним в  полном контакте.  И
порифид с естественностью меняющего направление пловца стал поворачивать
по  плавной,  длинной дуге,  пока не  взял курс прямо на косу.  Механика
процесса сбивала с толку: порифид, похоже, игнорировал естественную силу
ветра, вместе с тем по своему эту силу используя. Как понял Найл, секрет
лежал в его неспособности понять, что он нарушает закон природы.
     Найл открыл глаза и  с  удивлением обнаружил,  что темень рассеялась.
Дождь прекратился,  и  из-за  туч выглянула луна.  Найл подался вперед и
потряс за руку Манефона; тот, вздрогнув, проснулся.
     - Идем к берегу,- сообщил Найл.
     Манефон неловко привскочил и выглянул наружу.
     - Что-то не заметно.
     - Это потому, что до него еще миль двадцать.
     Манефон встал неподвижно,  как статуя,  не отрываясь, глядя в сторону
горизонта. Минут через пять он сложил ладони рупором и зычно прокричал:
     - Впереди  бе-е-ерег!-  К  Найлу  обернулся  довольный,  с  улыбкой:-
Гляди-ка, верно идем.
     Когда вдали на  белом песке стали различаться пальмы,  Найл  приказал
порифиду понемногу сдавать высоту. Все это время луна по большей части с
трудом пробивалась через тучи.  Когда она  выявилась окончательно,  шары
находились в  мили от косы;  слышен был шум крушащихся о  берег волн.  В
мешок  задувало  мелкую  водяную  взвесь.  Найл  облизнул губы;  на  них
чувствовалась морская соль.  Через  несколько секунд  мешок  качнулся от
столкновения с волной.  На миг он набрал высоту,  протащился на скорости
по берегу и, скрежетнув, замер в двадцати метрах от тесно растущих вдоль
берега  пальм.  Шар  тотчас  начал  жухнуть,  оседая  прямо  на  голову.
Выбираясь,  Найл на секунду замешкался,  стукнувшись о  мускулистые ноги
Манефона, затем выбрался на податливый песок.
     Доставляло странное облегчение вновь  чувствовать под  ногами твердую
опору и  видеть,  как  волны бессильно бьются о  белый песок -  чего  уж
теперь,  летевшая сверху добыча упущена.  Каждый шаг по берегу доставлял
удовольствие,  даром что Найл не шел,  а  ковылял на затекших от долгого
сидения ногах навстречу Доггинзу и  Милону.  В полусотне метров возились
Уллик с Симеоном,  силясь вытянуть свой шар, угодивший при посадке между
двух пальм.
     Доггинза лихорадил дикий,  неистовый восторг.  Порывисто обняв  Найла
одной рукой за плечи,  он другой водил по залитому лунным светом ровному
берегу:
     - Ну что, а?! Прямо в точку! Говорил же, что повезет!
     С  полчаса ушло на  разгрузку шаров.  Туго скатав,  их  отволокли под
благодатную сень деревьев. Милон успел отыскать в сотне метров крохотное
озерцо с каменистым дном,  обмелеть которому не давал ручей; туда сунули
порифидов,  опорожнив им  вслед  колбу  личинок.  После долгого перелета
путешественники начинали испытывать к зловонным моллюскам даже некоторую
привязанность.
     Пальмовая роща  тянулась вдоль  оторачивающего берег  гребня,  дальше
вглубь  суши  шла  поросшая песколюбом песчаная впадина;  туда  оттащили
поклажу и сумки со жнецами и зажигательными бомбами.
     Разгоряченные от  восторга Милон и  Уллик хотели разжечь костер и  на
нем готовить ужин, но Симеон отсоветовал: может привлечь незваных гостей
из  недр  Дельты.  Тем  временем Найл  с  помощью  ножа  вырыл  в  песке
углубление,  чтобы можно было лечь,  и  устелил его  невесомой одежиной,
прихваченной из Белой башни. Под голову пристроил туго скатанное одеяло,
а накрылся еще одним,  влажноватым от дождя.  Никакая постель из листьев
или  травы не  сравнилась бы  по  вольготности с  этим импровизированным
ложем. Через считанные минуты он уже вовсю спал.
     Когда  Найл   открыл  глаза,   в   небе  уже   стоял  блеклый  сумрак
нарождающегося рассвета,  хотя солнце еще  не  взошло.  Первым,  на  чем
остановилось внимание, был запах, ни с чем не сравнимый запах Дельты. Не
просто запах прелой растительности;  здесь, вблизи, он был другой, сразу
и  не  разберешь.  Запах,  навлекающий на мысли о  влажной черной почве,
белесых грибах.  И  едва  сосредоточась на  этом  запахе,  не  успев еще
выведать его  суть,  Найл  ощутил  вибрацию.  Не  обязательно было  даже
погружаться  в  расслабленность.   Здесь,  на  рубеже  Дельты,  вибрация
различалась ясно, как дыхание какого-нибудь исполинского животного.
     Остальные,  судя по всему,  спали. Но едва Найл приподнялся на локте,
как к нему с улыбкой повернулся Симеон. Очевидно, он уже не спал.
     - Есть еще не хочется? - Симеон говорил тихо, щадя сон остальных.
     - Да, - Найл ощутил вдруг зверский голод.
     - В Дельте всегда так,  -  скинув одеяло, Симеон поднялся и поманил к
себе Найла.- Пойдем посмотрим, может, отыщем чего к завтраку.
     Из  мешка  он  извлек  длинный нож-мачете,  мощное серповидное лезвие
которого предназначалось,  очевидно,  для  прорубания сквозь чащобу.  Он
также  прихватил большую холщовую сумку  с  наплечной лямкой.  Осторожно
обогнув спящих,  они направились в сторону песчаных холмов, начинающихся
сразу за впадиной.  Теперь,  когда свету прибавилось, бросалось в глаза,
насколько сочна здесь зелень и  щедры краски.  Листья приземистых кустов
зеленели так,  будто  их  нарочно обрызгали едкой,  блесткой краской,  а
растущие из песчаной почвы красные, желтые и лиловые цветы красовались и
манили,  будто влажные губы соблазнительных девиц.  Найла одновременно и
влекло и как-то настораживало.
     Вид   на   Дельту  с   вершины  песчаных  холмов  впечатлял.   Отсюда
открывалось,  что  это  обширная вогнутая низменность с  полсотни миль в
поперечнике,  объятая с востока и запада холмами.  Сейчас она в основном
лежала в  тени,  так  как  солнце едва еще всходило над горизонтом.  Над
серединой низменности стелился слой серебристого тумана -  в  этой части
особо  приметным  был  изобилующий  зеленой  растительностью приземистый
холм.  В  этот утренний час вид у Дельты был одновременно и безобидный и
романтичный;  лишь характерный запах вносил в  общую картину ноту некоей
потаенной угрозы.
     С  холма  они  спустились в  ложбину,  устеленную ковром  глянцевитой
растительности,   похожей   на   непомерно  разросшийся  водокрас.   Она
похрупывала под ногами и давала едкий,  но не лишенный приятности запах.
На  той стороне ложбины росли невысокие кусты с  серповидными листьями и
округлыми желтыми, с лиловыми прожилками плодами.
     - Вот чего нам надо,  -  сказал Симеон,  указав пальцем, - мечевидный
куст.
     - Плоды годятся в пищу?
     - Нет. Вкус отвратительный.
     Они  приблизились  к  кусту,  чьи  покрытые  росой  ветки  глянцевито
поблескивали на солнце.  Найл потянулся было к плоду,  но Симеон схватил
его за запястье.
     - Стой.  В  Дельте,  если жизнь дорога,  никогда не подчиняйся своему
первому позыву.  Здесь почти все, на что ни глянь, содержит какой-нибудь
каверзный подвох.
     Симеон  полез  в  карман  туники  и  вынул  оттуда  кожаную рукавицу.
Рукавицу он  надел  на  конец мачете и,  осторожно поднеся,  коснулся ею
плода.  Тут в  глубине куста что-то  резко дернулось,  да так,  что Найл
подпрыгнул;  спустя миг он  увидел,  что рукавицу пронзил длинный черный
шип.  Симеон вытянул лезвие из рукавицы и  с  силой рубанул сверху вниз.
Рукавица упала  к  ногам;  Симеон подобрал ее  и  вынул шип  -  твердый,
глянцевитый,  острый,  как игла. Симеон снова надел рукавицу на мачете и
на  этот раз поднес ее к  плоду,  что над самой землей.  Опять откуда-то
сзади неуловимо мелькнул шип и вонзился в рукавицу. Симеон, как ни в чем
ни бывало вытянув лезвие, отсек и его. Эта процедура п