у ветру. В прошлый
раз чувствовались здесь удрученность и удушье.  Найл тогда принял это за
намеренное давление травы  им  на  нервы.  Теперь  трава  насылала волны
тяжелой силы,  одновременно и грубой,  и бодрящей;  Найл улавливал в ней
курьезный элемент  жестокости.  Краткая  вспышка  двойного  зрения  дала
понять,  что  сила  исходит  из  самой  земли  и  подобна темному ветру,
рвущемуся  из-под  гранитной тектонической структуры холма.  Собственная
жизненная  энергия  Найла   и   Доггинза  ввиду  своей  утонченности  не
откликалась  на  это  грубое  давление.  Но  поскольку  обоих  одолевала
усталость, тело само пыталось подстроиться, чтобы как-нибудь подпитаться
от такого - пусть грубого - источника. Почему-то представилась скала под
струей водопада, окутанная взвесью водяной пыли. Волны, похоже, исходили
не от поверхности земли, а от каменных, раскаленных ее недр, неимоверное
давление  которых  вызывало  взвихрение магнитной  энергии.  На  секунду
Найлом овладели негодование и жалость.  Казалось нелепым, как могут быть
чувства человека настолько ограничены,  что он  не замечает невероятного
многообразия овевающих его  сил.  Но  следом  открылось и  то,  что  эта
ограниченность - самостоятельно сделанный выбор; стоит постараться, и на
смену придет более богатое и утонченное восприятие мира.
     Как миновали впадину,  где провалился исполинский ящер,  Найла на миг
пробрал страх при виде знакомых белых костей,  поблескивающих на солнце.
Но  напряг второе зрение,  и  отлегло:  действительно -  скелет мертвого
животного. На костях ни кусочка, все обглодано дочиста.
     Добравшись  до  вершины  склона,  остановились  отдышаться.  Найл  по
забывчивости присел на  траву.  Та легонько и  даже приятно пощипывала в
прилегающих к  влажной коже местах,  но  в  целом была как любая другая,
нормальная.
     Доггинз кинул  на  товарища удивленный взгляд,  затем тоже  опустился
рядом.
     - Забыл, что ли?
     - Да не то чтобы, - покачал головой Найл.
     Он и впрямь забыл,  хотя чувствовал подсознательно,  что трава теперь
безопасна.
     Взгляд приковывала бурая болотистая низина с  высоким тростником.  За
ней виднелись холмы,  где дожидались товарищи. То, что остался последний
отрезок пути перед встречей, безусловно, воодушевляло...
     Доггинз, покосившись, задержал взгляд на Найле.
     - Кое в чем ты смыслишь больше, чем я. Почему все так складывается?
     Найл не  стал строить из себя непонимающего.  Так или иначе он ожидал
этого вопроса с  той самой поры,  как они отправились назад.  Он  указал
сверху на обширную чашу Дельты с дышащими туманом зарослями и болотистой
низиной.
     - Пауки и  жуки считают все это святилищем,  храмом богини Нуады.  Мы
пришли сюда  с  оружием разрушения в  руках,  и  Дельта изготовилась нас
уничтожить.  Теперь,  когда мы добровольно расстались с оружием,  богиня
позволяет нам уйти с миром.
     - В былые времена, - медленно проговорил Доггинз, - тебя бы сожгли за
колдовство. Найл пожал плечами:
     - Никакого колдовства здесь нет,  просто здравый смысл, - он встал. -
Пора двигаться, если хотим поспеть до темноты.
     Дальнейший путь  был  до  странности непримечательным.  Спустившись к
болотам,  они  двинулись протоптанной через  тростник тропой.  Солнце  в
небесной синеве обдавало, казалось, собственной яростной энергией, но ни
один из  них не  чувствовал усталости;  обоих словно подкрепляла изнутри
какая-то сила.  Мимо с  жужжанием проносились стрекозы,  длиною за метр,
нагнетая мощными  крыльями желанный ветерок.  В  месте,  где  грунт  был
повлажнее,  остро взгудели крупные - с ноготь - зеленые комары, вынуждая
то  и  дело  напряженно щуриться,  когда  те  пролетали слишком близко к
голове или ушам.  Тем не менее,  ни один летун не попытался посягнуть на
кровь Найла или Доггинза.
     Как  только солнце стало клониться к  западным холмам,  Найл  обратил
внимание,   что  активность  насекомых  идет  на  убыль,  и  даже  птицы
перекликаются  как-то  сонно.   Он  и  сам  ощущал  приятную  тяжесть  в
конечностях. Растение-властитель умеряло свою энергию, давая ей сойти на
нет  вместе с  солнцем.  Сонливость Найла выявляла,  насколько он  успел
пристраститься к вибрации растения.  Но повернул медальон,  и чуткость с
сосредоточенностью возвратились. В отличие от обитателей Дельты, Найл не
зависел от  энергии растения-властителя,  источник энергии лежал  в  нем
самом.
     А  когда  спустились сумерки,  сквозь  стебли  тростника  завиднелась
желанная полоса меж болотом и  лесом,  что у  подножия восточных холмов.
Выйдя,  оба  заметили витающие искорки над  местом,  где  горел  костер.
Доггинз, остановившись, сложил ладони рупором и рявкнул: - Симео-о-он!
     Звук  эхом огласил холмы,  с  верхушек деревьев снялись встревоженные
птицы.  Через  несколько секунд в  ответ послышался отдаленный протяжный
возглас.  Спеша к деревьям по зеленому склону,  они различили мелькающий
впереди огонек.  Вскоре оказалось:  Симеон спешит, неся зажженный факел.
Когда  их  разделял уже  десяток метров,  он  аккуратно приткнул факел к
земле и кинулся обниматься. Найла стиснул так, что казалось, раздавит.
     - Ну, слава Богу, возвратились. Мы уж и не чаяли...
     Голос был такой же  грубый и  нарочито сдержанный,  но чувствовалось,
что старик рад без памяти.
     Прыгающие отсветы костра кое-как освещали опушку. Однако не укрылось,
что со времени их ухода мало что изменилось.  Закутанный в  одеяло Милон
лежал на подстилке из травы и листьев.  Манефон,  улыбаясь,  стоял возле
костра,  но когда двинулся навстречу, по неуверенной поступи стало ясно:
незрячий.   Обнимая   товарища,   Найл   уловил   проблеск  белков   под
неестественно набрякшими веками.
     Спустя   полчаса   Найл   с   баклажкой   вина   уже   полеживал   на
импровизированной постели  из  веток,  глядя,  как  Симеон  насекает для
варева овощи.  Неподалеку на земле лежала шкура животного, которое нынче
по  утру  подстрелил  Симеон;  мясо  варилось  теперь  в  побулькивающем
котелке.   Рыльце  животного  походило  на  свиное,  только  шкура  была
пушистая, серая, а задние ноги, длинные и сильные, напоминали заячьи. Из
котелка запах такой, что пальчики оближешь.
     Доггинз спросил о чем-то Милона. Когда ответа не последовало, поняли,
что он спит. Симеон негромко сказал:
     - Как  ты  думаешь,   когда  ему  настолько  полегчает,   что  сможет
отправиться с нами в обратную дорогу?
     - Самое раннее - неделя, никак не меньше.
     - Придется сооружать носилки и нести, - рассудил Доггинз. - Ждать все
это время мы не можем.
     Симеон опорожнил в шумящий котелок полную чашку овощей и кореньев.
     - А что нас гонит?
     Доггинз качнул  головой.  Не  высказывая,  правда,  мысль  вслух,  он
открыто сознавал, что поход не удался.
     - Мы  не  можем себе позволить так долго отсутствовать.  Раскоряки не
дремлют, могут замыслить все что угодно.
     Найл  поймал  себя  на  том,  что  поклевывает  носом.  Тепло  костра
размаривало,  да и не спал толком вот уже двое суток.  И даже когда мозг
наводнился зыбкими  отзвуками сна,  какая-то  часть  сущности упорно  не
покидала сознание.  На миг Найл словно завис в  темной бездне,  такой же
непроглядно пустой,  как космические дали.  Затем он осознал,  что вновь
соскальзывает  в  полудрему,   и  ощутил  вибрацию  растения-властителя.
Контакта на этот раз не было;  растение,  похоже,  даже не сознавало его
присутствия. Но смягченная ночная вибрация принесла умиротворение. Стало
понятно, для чего она: расслабляет, освежает жизненные силы.
     Затем  сознание  Найла  как  будто  потянулось  к  остальным,  и  тут
засквозило неуютством,  словно холодный ветер  выдул все  тепло.  Спустя
мгновение удалось установить, что дискомфорт исходит из двух источников.
Первый -  это Манефон,  тихонько слушающий беседу у  костра.  Он отличал
свет от тьмы,  но совершенно ничего не видел,  и  его обуревало подобное
стону отчаяние.  Мысль,  что теперь до конца дней он обречен на слепоту,
лишала его всякой смелости.
     Другой источник -  спящий Милон.  Найлу  неожиданно открылась причина
его недуга.  Жизнь в нем угасала не от яда, а от некоего живого грибка в
кровеносной системе.  Грибок -  по сути своей паразит -  был частью сока
иудиного дерева. Стоило Милону поднакопить в теле энергию за счет пищи и
сна, как грибок опять сводил все на нет. И Милон был здесь бессилен, так
как  сама  его  энергия циркулировала на  более  высоком уровне,  чем  у
грибка,  и,  следовательно,  исключалась  возможность прямого  ответного
удара.
     Найлу  выход виделся вполне определенный.  Единственное,  что  Милону
требуется,  это настроиться на вибрацию растения-властителя и ударить по
паразиту напрямую,  на его же частоте.  Но Милону с этим, конечно же, не
справиться.  Он  не  сознает силы  своего ума  и  уж  тем  более  им  не
управляет.
     Но,  по  крайней мере,  объятый изнеможденным сном ум  у  него сейчас
пассивен.  Найл  дал  своей  собственной жизненной  энергии  смешаться с
энергией Милона,  дождавшись,  пока обе придут в  резонанс.  Это первое;
дальше он успокоил расшатанные нервы и  надломленную волю спящего,  пока
тот полностью не  расслабился.  Сложность заключалась в  том,  что Милон
немногим отличался от ребенка.  Свою жизнь он провел в уютном, ухоженном
городе жуков, не испытывая нужды прибегать к своим глубинным источникам;
теперь же он чувствовал себя разбитым и  беспомощным.  Вместе с  тем нет
худа без добра: на его ребячий ум влиять было удивительно легко. По мере
того  как  дыхание Милона сделалось тихим и  размеренным,  его  существо
расслабилось и  постепенно достигло того же вибрационного уровня,  что у
растения-властителя. Сила извне начала тихонько просачиваться в кровяное
русло,  пробуждая  к  действию  его  собственную жизненную энергию.  Вот
теперь было  ясно,  спящего можно  спокойно оставить:  исход  предрешен.
Кто-то потряс за плечо. Открыл глаза - Симеон.
     - Еда готова.
     Найл зевнул и, приподнявшись, занял сидячее положение.
     Симеон протянул ему чашку с  горячим варевом и  толстый ломоть хлеба.
Костер превратился в  массу ярко тлеющих углей.  Кто-то успел подбросить
несколько свежих поленьев, сейчас займутся огнем.
     - Я долго спал?
     - Часа два-три.
     - А  мне поесть?  -  послышался голос из затенения.  Симеон удивленно
обернулся.
     - Ты проснулся, Милон? Еды вволю. Тебе как - побольше?
     - Я  голодный,  как зверь,  -  голос у  Милона был внятным и твердым.
Доггинз с Симеоном переглянулись. Симеон начал ложкой начерпывать варево
в чашку.
     - Ты лежи, я поднесу.
     - Да чего лежать, належался уже.
     Неожиданно для всех Милон появился к  костру.  Туника вся в складках,
измятая, на голове чертополох, однако румянец возвратился на щеки. Милон
неожиданно расхохотался.
     - Это что еще за чучело? - он указал на шкуру животного.
     - Вот его ты сейчас и попробуешь.  Вид,  может, и неказистый, но вкус
неплохой.
     Милон поднял чашку и, вытянув пальцами ножку, вгрызся в нее зубами.
     - М-м-м,   вкус  отменный.  Лучше  крольчатины.  Действительно,  мясо
странного создания напоминало орех и было нежное, как у ягненка.
     - Ты  как,  мог  бы  отправиться завтра?  -  спросил  Доггинз,  будто
невзначай.
     Милон, жуя, размашисто кивнул.
     - Было бы здорово. Мне здесь уже до смерти надоело.
     - Отлично. Утром выходим.
     Пока Милон ел,  Симеон с  Доггинзом пристально его  разглядывали,  не
веря своим глазам.  Какое преображение!  Милон,  не сознавая, что сейчас
буквально  вернулся  с  того  света,  ел  с  самозабвением  оголодавшего
ребенка.
     Найл справился со своей порцией,  допив до дна, завернулся в одеяло и
лег. Не прошло и минуты, как он канул в глубокий сон без сновидений.
     Когда  открыл  глаза,   луна  еще   не   сошла,   но   небо  залилось
предрассветной синевой. Остальные собирали уже мешки и скатывали одеяла;
Найлу, очевидно, хотели дать поспать еще.
     Рассевшись  вокруг   небольшого  костерка,   разговелись  сухарями  и
фруктами.  Когда  высветило,  начали  подавать голоса птицы,  и  макушки
деревьев зашелестели в  предрассветном ветре.  У  Симеона и Доггинза вид
был задумчивый;  Найл понял,  что размышляют, как-то их встретят дома. У
Милона  с  лица  не  сходила  блаженная улыбка  -  видно,  предвкушал по
возвращении что-то приятное. Манефон, вяло пожевывая, глядел перед собой
и  откликался лишь  изредка,  когда к  нему обращались.  Сердце у  Найла
сжималось от жалости при виде его уныло равнодушного лица.
     - Ну, как порешили, каким путем пойдем? - осведомился Симеон.
     - Тем же, что и пришли, наверное, - предположил Доггинз.
     - Почему бы не прямо через низину? - спросил неуверенно Найл.
     По лицу Симеона пробежала тень.
     - Опасно.  Там полно болотных гадюк,  ортисов, клопов-упырей и вообще
Бог знает чего,-  он поглядел в сторону Манефона и глазами показал: мол,
какой тут риск,  со  слепым-то на руках.  Словно прочитав мысли Симеона,
Манефон проронил:
     - Ничего страшного, если и рискнете. Доггинз повернулся к Найлу:
     - Ты что думаешь?
     - Пожалуй, ничего не случится, если пойдем низиной, - после некоторой
паузы ответил Найл.
     Симеон перевел недоверчивый взгляд на Доггинза.
     - Если Найл так считает, - рассудил тот, - то, пожалуй, я и возражать
не стану.
     Симеон пожал плечами. Во взгляде читалось: в таком случае, потом меня
не винить.
     Через  десять  минут  вышли.  Солнце  к  этому  времени поднялось над
макушками высоких  хвойных деревьев,  что  на  гребне  холма.  Болота  и
заросли вдали  дышали  туманом.  Растение-властитель напоминало большое,
обрамленное  ниспадающими  локонами  лицо,  смотрящее  в  сторону  моря.
Посмотрев на него,  Найл ощутил приток неожиданной силы.  Сила влилась в
него,  наводнив безудержным восторгом и внезапным видением окрестностей.
Мелькнуло  и  кануло,   но  в  уме  возник  ровный  свет  уверенности  и
возвышенной радости.  Осознал  Найл  еще  и  то,  что  его  отношение  к
чужеродной силе  изменилось.  Пару  дней  назад  он  считал ее  какой-то
разнузданной,   грубой  и   неорганизованной.   Теперь,   понимая,   что
предназначается она не для него, он мог любоваться самим ее размахом так
же беспристрастно, как, скажем, шумом ветра или морским прибоем.
     Они  теперь  шагали  на  север,  к  морю,  вдоль  травянистой полосы,
разделяющей высокий тростник и лес. Двигались цепочкой - впереди Симеон,
за  ним  Доггинз,   следом  Манефон,   с  Найлом  и  Милоном  по  бокам.
Продвигались  медленнее  обычного.   Там,   где  встречались  кочки  или
какой-нибудь  куст,  приходилось брать  Манефона  за  руки  и  помогать.
Предупредительность  старались  выказывать  как   можно  реже:   Манефон
нервничал,  убеждая,  что  при свете кое-что в  общем-то  различает.  Но
понятно,  это  он  сам  себе пытался внушить,  что  зрение возвращается:
неуверенная поступь  и  отсутствие  ориентации  беспощадно выдавали  его
полную беспомощность.
     Примерно   через   милю   тростник  сменился  болотистым  участком  с
лужами-загноинами и  пучками  колючей  темно-зеленой  травы.  Почва  под
ногами стала мягкой и  пористой,  как  губка.  Изменился и  вид у  леса.
Деревья справа пошли сплошь кривые,  низкорослые.  В  обилии встречались
колючие кусты,  среди которых Найл  распознал опасный мечевидный куст  с
плодами в  желтых и лиловых крапинах.  Тут и там на глаза попадался куст
покрупнее,  с  желтыми  мясистыми листьями и  плодами темно-зелеными,  в
форме  тыквы,  каждый величиной с  большой грейпфрут.  Некоторые из  тех
плодов успели лопнуть от  спелости,  обнажая кораллового цвета  мякоть с
крупными семенами,  а на землю капля за каплей сочился густой сиропистый
сок. Запах был стойким и невыразимо приятным.
     - Как они называются, не знаешь? - спросил у Симеона Найл.
     - Нет. Но что-то они мне не внушают доверия.
     - Почему же?
     - Слишком хорошо пахнут.
     Они  приостановились подышать подольше этой  прелестью,  пока стояли,
один  из  плодов надтреснул (было  даже  слышно),  и  две  его  половины
медленно  разделились,   словно   уста.   На   кожицу  плода   опустился
привлеченный запахом жук-сухотел и,  нагнув голову,  приник к мякоти.  И
тут  плод  неожиданно вновь обрел целостность.  Насекомое билось,  не  в
силах выдернуть голову из створок,  сомкнувшихся моментально,  как веки.
Очевидно,  растение способно было  всасывать,  так  как  пока  смотрели,
насекомое  постепенно,   сантиметр  за   сантиметром  втянулось  внутрь.
Наконец, исчезли бьющиеся в воздухе задние лапы.
     - Но уж людям-то, понятно, вреда от него нет? - спросил Манефон.
     - Я бы не стал на это делать ставку, - только и сказал Симеон.
     Найл,  сделав над  собой усилие,  посмотрел на  куст  вторым зрением.
Разглядел,  и  мурашки забегали по спине.  От куста веяло немой угрозой,
как от смертоносца,  готового вогнать в добычу клыки.  Было видно, что в
гуще крупных мясистых листьев,  таких безобидных снаружи, кроются ветки,
гибкие и хваткие, словно щупальца, и у каждой на конце жало.
     Когда  двинулись  дальше,  почувствовалось  разочарование  куста:  он
ожидал,  чтобы один из  них подошел сорвать плод.  Почва становилась все
податливей,  и когда спустились на самое дно низины, стала такой вязкой,
что нога с  каждым шагом уходила по щиколотку.  Пришлось потуже затянуть
на башмаках завязки, не то прощай обувка. Можно было подняться туда, где
земля понадежней -  где  деревья -  но  все безотчетно ощущали,  что это
небезопасно.  Почти всюду под деревьями торчала поросль,  а  в отдельных
местах землю покрывал бледно-зеленый мох. Найл, достаточно уже изучивший
Дельту, догадывался, что именно такие пятачки скрывают ловушку. Уж лучше
было с чавканьем пробираться по сравнительно безопасному болоту,  хоть с
каждым ша-том  наружу исторгался бы  запах гнили.  Когда сделал попыт-ку
оглядеться, применив двойное зрение, - становилось труднее по мере того,
как  нарастала усталость -  почувствовал,  что  отряд  изучают невидимые
глаза.  Вместе с  тем,  всякая живность не  особо попадалась по  дороге,
разве что птицы, да еще змея проскользнет иногда.
     Через  пару  часов,  когда  солнце набралось силы,  усталость одолела
настолько,  что  двигались у  трудом,  и  Найл начал уже  подумывать,  а
правильно ли  вообще поступили,  отправившись низиной.  Но тут почва под
ногами сделалась тверже, и пошла постепенно на уклон, а колючая болотная
трава уступила место песколюбу,  который,  как известно, растет на сухих
местах.  Путники не заметили,  как оказались на невысокой возвышенности,
откуда открывался вид на заводь бурой илистой воды,  около полукилометра
в поперечнике,  вокруг нее торчали кусты утесника.  Доггинз сбросил ношу
на землю и сам опустился со вздохом облегчения.
     - Уф-ф! Имеем право, пожалуй, отдохнуть.
     - Что это? - указал Милон.
     На  окраине  леса  виднелось  изогнутое  дерево  с   серыми  колючими
листьями,  на  невзрачном фоне которого особо выделялся рдеющий багряным
светом побег,  вьющийся вокруг ствола.  Ярким,  огнистым каким-то светом
полыхали  желтые   и   зеленые  прожилки;   смахивало  на   какой-нибудь
экзотический грибок.  Верхушкой побег  уходил  в  ветви  и  терялся там.
Различались висящие на нем плоды -  полупрозрачные,  напоминающие чем-то
виноград.
     Милон из любопытства сунулся было, но Симеон схватил его за руку:
     - Куда!
     - Не беспокойся,  -  Милон подхватил жнец и, держа его наготове, стал
подбираться к дереву.  Найл, заинтриговавшись броской окраской, тронулся
следом.  Не удержался и  Симеон.  Побег был изумительно красив;  оттенки
богатые,  разнообразные -  осенний сад,  да и только.  Симеон, подавшись
вперед, разглядывал гроздья.
     - Интересно, они съедобные?
     Найл   в   этот  момент  попытался  воспользоваться  вторым  зрением.
Оказалось