напрасно,  потому  что  уже  устал;  пришлось,  застыв  лицом,
сосредоточиться,  и вот удалось включить внутреннее восприятие.  Но едва
это произошло,  как Найла пронзило ощущение смутной тревоги.  И  побег и
дерево  были  живыми  существами и  полностью сознавали их  присутствие.
Когда Милон,  сделав шаг вперед,  потянулся за гроздью, Найл схватил его
за руку.
     - Стой, не суйся.
     Не  успел  выкрикнуть,  как  нижняя  часть  побега,  прочно  вросшая,
казалось, в землю, распрямилась и змеей метнулась к Милону; по его поясу
чиркнул  в  попытке сомкнуться похожий на  волосатое корневище придаток.
Милон резко отскочил назад, и корневище ослабило хватку. Тут дерево сухо
зашелестело листвой, будто в разочаровании.
     - Мерзавка!  -  выкрикнул Милон и вскинул жнец. Но не успел нажать на
спуск, как Найл, подскочив, с силой пригнул ствол книзу.
     - Не смей!
     - С какой стати?!- раздраженно пыхнул Милон, силясь поднять ствол.
     - Я что сказал! - Найл обеими руками даванул ствол книзу, пока тот не
ткнулся вертикально вниз. Милон с сердитой гримасой уступил.
     - Но почему?- он в сердитом недоумении пожал плечами.
     - Хочешь добраться до берега живым?- спросил Найл.
     - А то как же,- Милон потупился.
     - Тогда про жнец забудь.
     Милон, негодующе фыркнув, отошел и сел.
     - Что тебя навело на такую мысль?- спросил у Найла Симеон.
     - Здесь ведь все растения друг друга сознают.  Уничтожишь одно, и уже
все это чувствуют.
     - Ну и что? Станут чуть осторожнее, всего-то.
     - А  вот и  нет.  Они губительней здешних животных,  поскольку лишены
способности двигаться.  Стоит убить одно, как уж все начинают выискивать
способ извести непрошенного гостя.
     Они сидели, развязывая мешки. Симеон полюбопытствовал:
     - Как тебе все это пришло в голову?
     - Сложно ответить, - сказал Найл, покачав головой. - Просто чувствую.
     - Потому и сказал, что низиной идти безопаснее?
     - Да.
     - Так вот почему ты  побросал жнецы в  реку?  -  насмешливо улыбнулся
Доггинз.
     Милон воззрился, не веря глазам.
     - Ты побросал жнецы в воду? - Найл кивнул. - Но зачем?
     - Затем,  что... - подобрать нужные слова оказалось не так-то просто.
     - Потому  что,  если  есть  желание в  Дельте уцелеть,  надо,  хочешь не
хочешь, стать частью Дельты. Нужно расположить ее к себе.
     - А  если кто-то  вдруг возьмет и  нападет,  тогда что?  Спор давался
непросто, умы у собеседников отстояли слишком далеко друг от друга.
     - Ну как это еще объяснишь?  -  Найл пожал плечами.  Симеон,  однако,
смотрел на него с заинтересованным любопытством.
     - А вот взял бы да попробовал.
     Найл глубоко вздохнул. С чего начать?
     - В Дельте каждый организм приспособлен как-то нападать и защищаться.
Но жнецы.,  они слишком...  беспрекословны, что ли. - Попробовал встрять
Милон, но Симеон досадливо отмахнулся: помалкивай, мол. - Они так мощны,
что дают нам ощущение...  мнимой безопасности,  -  Найл чувствовал,  что
изъясняется недостаточно внятно.
     - Ложной силы? - переиначил Симеон.
     - Совершенно верно!  -  Найл обрадовался: понимают, значит. - Именно,
ложной силы.  Мы  из-за  них чувствуем себя сильнее,  чем есть на  самом
деле.  И получается,  что они мешают нам уяснить нашу истинную силу... -
он легонько постучал себе по лбу.
     - Но  пауки развили в  себе больше такой силы,  чем  мы,  -  спокойно
заметил Симеон. Найл тряхнул головой.
     - Если б  так,  они бы  имели право на  господство.  Но  дело обстоит
иначе.
     Доггинз, с набитым ртом:
     - Дайте парню поесть спокойно.
     Симеон смотрел на Найла с глубоким интересом.
     - Так что там насчет пауков?
     - Они  на  самом  деле  не  сильнее  нас.   Просто  мы  не  научились
использовать собственную силу по-настоящему,  -  Найл осуждающе мелькнул
глазами на Милона.  - И не овладеем ей никогда, пока будем полагаться на
жнецы.
     - Но как нам без жнецов биться с пауками? - спросил Симеон и добавил:
     - Или скажешь, может, что бороться с ними и не надо?
     - Бороться,  безусловно,  надо,  - сказал Найл, - но их же методом. И
рано или поздно нам придется научиться жить с ними в мире.
     Доггинз взглянул на товарища с удивлением:
     - Я-то думал, ты мечтаешь с ними покончить.
     - Да, вначале. Но это было до прихода в Дельту.
     - А теперь ты что, против жнецов? - спросил Симеон.
     - Категорически, - был ответ.
     - Почему?
     - Потому что  если пустим их  в  ход,  то  не  удержимся от  соблазна
истребить пауков всех поголовно.
     - И что, ты считаешь, нам надо со жнецами делать? - спросил Милон.
     - Если желаешь знать,  что я  на  этот счет думаю...  -  Найл умолк в
нерешительности.
     - Да, желаем, - сказал за всех Симеон.
     - Я считаю, нам надо повыбрасывать их вон в то озерцо.
     Милон поперхнулся от таких слов. Симеон сердито на него махнул, чтобы
молчал, а сам нарочито спокойно спросил:
     - И что хорошего, по-твоему, это даст? Найл поймал себя на мысли, что
все это время непроизвольно смотрел на слепые, умолкшие глаза Манефона.
     - Для  начала,   это  бы  вернуло  зрение  Манефону.   Не  успев  еще
произнести,  он запоздало спохватился и  тотчас пожалел о сказанном.  Но
слово не воробей. Доггинз глянул на Найла, да остро так.
     - Ты в самом деле так думаешь?
     - Да,   -   однако,   чувствовал  Найл  себя  хвастливым  подростком,
пытающимся сейчас  выкрутиться перед  сверстниками.  На  Манефона стыдно
было и смотреть.
     - В таком случае, - медленно проговорил Симеон, - нам, вероятно, есть
смысл попробовать,- он оглядел остальных.
     У  Найла упало сердце.  Он  уже собирался сказать,  что не это имел в
виду. И тут впервые подал голос Манефон:
     - Я не хочу, чтобы для меня кто-то приносил жертвы.
     Голос был блеклым,  невыразительным,  но, судя по всему, Найл заронил
надежду.
     Все  поглядели сначала друг на  друга,  затем вместе -  на  Манефона.
Каждый ощущал себя виноватым в  том,  что Манефон вот ослеп,  а  они все
зрячие. Симеон поднял взор в сторону моря.
     - Худшее позади. Повезет, так через пару часов дойдем до моря.
     Глаза у  всех остановились на Доггинзе.  Тот делал вид,  что ест и не
прислушивается,  но по лицу-то видно: чувствует, что ждут его решения. В
конце концов, он дернул плечом.
     - Ладно, поступайте как знаете.
     - Совсем обезумели! - выдохнул Милон, оторопело округлив глаза.
     Ему никто не ответил. Он повернулся к Найлу:
     - Как ты думаешь,  это поможет Уллику? Найл качнул головой, не сказав
ничего.  Милон  беспомощно развел руками и  отвернулся.  Симеон протянул
свой жнец Найлу.
     - Ну что, попробуй?
     Найл молча принял оружие.  Направляясь медленно к  озерцу,  он в душе
заклинал растение-властитель.  Украдкой посмотрел в его сторону. С этого
угла оно выглядело до  крайности неброско,  как любой другой холм.  Найл
взошел на  косогор,  выдающийся над  озерцом,  поднял жнец на  головой и
швырнул  его  как  можно  дальше.  В  момент  броска  ощутилась странная
возвышенная радость,  содержащая элемент злорадства.  Затем  повернулся;
Симеон протягивал ему  второй жнец.  Найл  опять  бросил изо  всех  сил.
Оружие с  плеском вошло в  воду и кануло -  только его и видели.  Третий
жнец Симеон потянул из  рук  Милона;  тот расстался с  оружием неохотно.
Жнец,  кувыркаясь в воздухе, полетел к середине озерца следом за первыми
двумя. Когда раздался всплеск, поверхность озерца на секунду взбурлила.
     - Там что-то сидит, - угрюмо заметил Догтинз.
     - Хорошо, если жрать не хочет, - вставил Милон.
     Все  смотрели на  Манефона,  незрячее лицо  которого было уставлено в
сторону озерца. Затем Симеон бережно взял его за руку.
     - Омой себе глаза в  воде,  -  Манефон стал опускаться на колени,  не
сознавая,  что до воды надо еще пройти метра три.  - Нет, не здесь. Поди
сюда.
     Его подвели к  месту,  где склон полого сходил к воде.  Здесь Манефон
встал  на  колени  и  опускал  разведенные руки,  пока  не  коснулся ими
поверхности.  Затем,  склонив голову, плеснул бурой воды себе в глаза. И
пронзительно вскрикнул от боли:
     - Жжется!  -  он  отпрянул,  отчаянно натирая глаза руками.  Подбежал
Милон и поднес тряпицу,  которую Манефон,  стиснув зубы,  прижал к лицу,
Найл согнулся и,  черпнув,  тоже плеснул себе в  глаза.  Не стерпев,  он
вскрикнул:  вода  была  соленой  от  минералов и  жгла,  будто  кислота.
Несколько капель стекло в рот - тьфу, горечь!
     Доггинз сунул Манефону бутыль, где еще оставалось на четверть вина.
     - На-ка вот,  хлебни,  - Манефон мотнул головой и оттолкнул посудину;
ему,  очевидно,  было  не  до  этого.  Симеон опустился возле слепого на
колени и взял его за запястье.
     - А ну, дай взглянуть.
     Манефон  понемногу  унялся  и  поднял  лицо,  все  еще  страдальчески
постанывая.  Симеон,  бормоча что-то  утешительное,  возложил пальцы  на
распухшую щеку  Манефона  и  осторожно,  бережно  оттянул  нижнее  веко.
Манефон неожиданно замер. Лицо у него неузнаваемо переменилось.
     - Я... я тебя вижу!
     С видимым усилием он открыл оба глаза и вперился в Симеона.  И тут он
захохотал - громово, безудержно, стирая бегущие по щекам слезы. Изо всех
сил расширив веки, он оглядывался вокруг себя.
     - Я снова, снова могу видеть!
     Манефон вскочил на  ноги,  облапил Найла и  стиснул так,  что  тот аж
поперхнулся. Жесткая борода царапала Найлу ухо.- Все как ты говорил, так
и вышло!
     - Ты отчетливо нас различаешь?  -  осведомился Симеон. Манефон крупно
моргнул.
     - Не сказать чтобы очень.  Но я вижу,  вижу!  -  он вновь огляделся с
восторгом и изумлением.
     Милон посматривал на Найла с благоговейным ужасом.
     - Как у тебя это получилось? Какое-то волшебство? Найл пожал плечами.
     - Да что ты. Видимо, вода. Она, должно быть, вывела отраву.
     Но взгляд Милона красноречиво говорил: давай, мол, не скромничай.
     Теперь Манефон принял бутыль и выпил вино без остатка,  не отрываясь.
После этого вес снова сели и  закончили еду.  Головы плыли от  восторга,
происшедшее казалось добрым знамением. У Найла было любопытное ощущение,
будто это он сам прозрел и любой предмет сейчас он озирал с восторженным
изумлением;  оттого,  видимо,  что у него с Манефоном установилось некое
сопереживание.
     Вышли в приподнятом настроении. Земля под ногами вновь стала твердой,
море заметно приблизилось; так идти - к вечеру, глядишь, можно оказаться
и  на месте.  В  очередной раз шли через равнину,  поросшую песколюбом и
низкими кустами, из которых многие были усеяны яркими ягодами (последние
огибали загодя).  Слева местность постепенно снижалась к реке, петляющей
теперь к  морю  через плоские болота.  Послеполуденной порой с  западных
холмов нагрянул ливень. Ветер неожиданно переменился, низко над головой,
словно наступающее войско двинулись сонмы черных туч,  и через несколько
минут вокруг ничего уже  не  было  видно,  кроме пелены дождя.  Сполохам
молний  вторили обильные раскаты грома,  а  земля  под  яростным напором
хлещущих струй превращалась в слякоть.
     Останавливаться не было смысла.  Кусты прибежища не давали,  а  земля
под ногами превратилась в  сущий поток,  стекающий по  склону в  сторону
реки.  В считанные секунды путники вымокли до нитки - и плащи не помогли
     - а  башмаки хлюпали от  скопившейся воды.  Пошатываясь,  брели  вперед,
превозмогая напор  перемежающегося ветром дождя;  через  намокшую одежду
струи проникали к  телу совершенно беспрепятственно.  Найл в одном месте
чуть  не  шлепнулся,  но  его  схватила и  втащила на  ноги мощная длань
Манефона.  Затем Манефон положил ручищу Найду на плечо и  тесно,  любяще
его сжал.  Найл снизу вверх поглядел на  товарища и  обнаружил,  что тот
самозабвенно смеется,  подставив лицо под  струи.  Найл еще раз проникся
радостью Манефона за то, что тот не только чувствует, но и видит дождь.
     Ливень неожиданно кончился.  Облака истаяли над  восточными макушками
холмов,  и озябшие тела согревало солнце.  Из звуков слышались разве что
всплески,  вторящие поступи по  все  еще  стекающей вниз  воде.  Путники
остановились и  сняли  башмаки.  Дальше пошли босиком,  обувь перебросив
сзади через заплечные мешки.  Постепенно сгустилась жара,  от одежды шел
пар,  и  лужи  вокруг  песколюба поисчезали.  Впереди в  солнечных лучах
переливчато поблескивало море, словно дождь вымыл его дочиста.
     Шагающий впереди Доггинз вдруг остановился и  с напряженным вниманием
уставился на что-то.
     - Ты чего?- спросил Найл.
     - Змеи, - коротко ответил тот, ткнув пальцем.
     Из  дыры в  земле меж двумя кустами утесника выявлялось что-то белое.
То  же самое происходило повсюду вокруг.  Путники озирались в  тревожном
недоумении; на миг Найл пожалел, что опрометчиво расстался со жнецами. И
тут Симеон воскликнул:
     - Какие змеи, это же грибы!
     Что-то  коснулось Найла голени.  Он  отскочил и  тут увидел,  что это
шаткий стебель, вытесняющийся из земли движением, напоминающим червя или
сороконожку.  Все вокруг -  цветы,  грибы-красавцы и уродливые поганки -
проталкивались наружу  из  почвы,  будто  крохотные рептилии.  Некоторые
грибы  разбухали,  словно шары;  иные  уже  и  лопнули,  наполняя воздух
запахом влажного леса.
     Найлу  вспомнилось детство  -  минуты,  когда  ожила  пустыня (только
теперь все происходило гораздо быстрее).  Четверти часа не  прошло,  как
они ступали по морю цветов и разноцветных грибов,  а воздух наполнен был
смесью  запахов,   местами  изысканных,   местами  неприятных.  Но  даже
последнее  никак  не  сказывалось  на  восторге  Найла.  Словно  детство
возвратилось,  и  они по-прежнему жили в пещере у подножия плато,  и все
еще  живы  были  отец,  Хролф  и  Торг.  Ожило  забытое прежде радостное
волнение,  которое  он  ребенком испытывал,  побалтываясь в  корзине  за
спиной у  матери на  пути в  новое жилище.  И  помнился терпковатый вкус
сочного корня,  который мать  выковыряла ножом,  и  запах горелых кустов
креозота,  смешанный со своеобразным запахом жуков-скакунов, державшихся
у них в пещере несколько месяцев.  Удивительно было сознавать, что в нем
по-прежнему живет  семилетний мальчуган,  а  воспоминания все  настолько
свежи,  будто  все  происходило вчера.  Идя  среди  прохладных на  ощупь
цветов,  Найл почувствовал,  что Дельта ненадолго вернула ему детство, и
что все это - прощальный подарок растения-властителя.
     Через пару  часов к  морю  приблизились настолько,  что  стали слышны
голоса чаек.  Снова путников окружала зеленая растительность, похожая на
непомерно  разросшийся водокрас,  и  кусты,  глянцевитые листья  которых
яркостью напоминали покрашенные.  Чтобы обогнуть поляну с  наркотическим
плющом,  пришлось сделать порядочный крюк к  востоку.  Заодно осталась в
стороне и  непроходимая чащоба  мечевидных кустов,  идущая  аркой  почти
полмили.  Путь вывел к подножию восточных холмов, напротив места, откуда
они начали путешествие через лес.  Найл подумал об Уллике,  и впервые за
весь день его одолела печаль.
     Тут ветер донес запах моря,  а  через несколько минут они уже ступали
по теплому песку,  слыша,  как волны с глухим шумом накатывают на берег.
Найл  со  стоном  облегчения скинул  свою  ношу  и  ощутил бессмысленную
легкость,  будто  ноги  вот-вот  сейчас сами  собой оторвутся от  земли.
Пробежав через берег,  он побрел в воду, пока волны не закачались вокруг
пояса.  Найл  постоял,  закрыв глаза,  податливо мотаясь назад и  вперед
вместе  с  движением волн,  и  утомление изошло из  тела,  уступив место
легкомысленной радости, от которой тянуло рассмеяться в голос.
     Крик  Милона  заставил  обернуться.  Тот  рукой  указывал  на  берег.
Какую-то  секунду  Найл  не  мог  уяснить  причину его  волнения.  Затем
разглядел поднимающийся из-за пальм султан дыма в полумиле. Найл быстро,
насколько позволяла вода, двинулся к берегу.
     У Симеона вид был удрученный.
     - Это  могут быть  слуги пауков.  А  если так,  то  пригнали их  сюда
хозяева.
     - Не думаю, - Найл покачал головой.
     - Почему?
     - Они  думают,  мы  все  еще  вооружены.  И  не  пошли бы  на  прямое
столкновение.
     Милон поочередно оглядел лица товарищей.
     - А может это наши люди? Приплыли и разыскивают нас.
     Они подошли к пальмам и медленно двинулись вдоль берега.  Ветер дул с
северо-запада,  но  человеческие голоса не доносились.  Когда до дымного
столба оставалось несколько сот метров,  путники подошли к прогалине меж
деревьев и  осторожно вышли  на  вершину холма.  Отсюда видно было,  что
костер дымит примерно в  том же месте,  где они ночевали перед отходом в
Дельту. Неподалеку под сенью деревьев лежал человек и, очевидно, спал.
     Милон повернулся к остальным.
     - Мне кажется, это Уллик.
     - Дурачок, он умер, - сказал Доггинз.
     - Посмотри, у него мешок, как у нас.
     И  вправду,  мешок  возле костра был  точь-в-точь  такой.  Тут  Милон
рванулся вперед так,  что не  угнаться.  Слышно было,  как он  кричит на
берегу.  Спавший,  вскочив на  ноги,  оторопело уставился.  Затем  Милон
повернулся, размахивая руками.
     - Это правда Уллик?  -  они вдвоем кинулись навстречу друг к другу и,
обнявшись, завозились, неуклюже приплясывая от безудержной радости.
     Мысль, ударившую всех разом, вслух высказал Доггинз:
     - Слава Богу, мы его не закопали.
     Через минуту все уже наперебой хлопали Уллика по  спине и  трясли ему
руку,  пока тот не начал корчиться от боли.  Он был бледен, скулы за эти
дни обросли густой щетиной. В остальном внешне он ничуть не отличался от
прежнего. Изъясняться толком не удавалось, от радости все были бессвязно
шумливы,  кричали  наперебой,  события изливались скомканными отрывками.
Что-то  более-менее связное сложилось лишь через несколько часов,  когда
улеглись  в  темноте  вокруг  костра.  А  пока  Найл,  вскарабковшись на
исполинское дерево,  опустил мешки и  полотнища паучьих шаров;  Манефон,
прихватив рыбачью  леску,  отправился на  камни  наловить чего-нибудь  к
ужину.  Уллик  и  Милон  с  посудиной,  полной  личинок,  пошли  кормить
порифидов  (их  приближение  было  встречено  радостно:   вода  отчаянно
забулькала от вонючего газа).  Доггинз,  намаявшись мозолями, улегся под
пальмами и  проспал,  не  шевелясь,  до  самых сумерек.  Найл искупался,
обсушился на солнце, затем пошел и сел возле Манефона, успевшего поймать
три больших кефали.  Вытащили еще четыре и  решили,  что на  праздничную
трапезу хватает.
     Рыбу завернули в листья, затем в слой глины и сунули печься в горящие
уголья. Манефон готовил, остальные, не отрываясь, созерцали появляющиеся
звезды,  проникнутые странным очарованием Дельты,  где  запах  опасности
перемешивался  с  чудесным  ощущением  свободы.   Затем  Манефон  выгреб
раздвоенной  веткой  рыбу  из  углей,   воздух  наполнился  удивительным
ароматом рыбы,  свежевыловленной и  тут  же  приготовленной,  и  хлебных
лепешек,  испеченных  среди  раскаленных камней.  Нависшая  задумчивость
исчезла вместе с тем,  как сели есть,  запивая трапезу вином. Постепенно
воцарялись  оживление  и  радость  -  от  того,  что  впервые  с  полной
отчетливостью дошло,  что  они  умудрились живыми  выбраться  из  центра
Дельты, и снова вместе.
     За  едой  Уллик  то  и  дело  вызывал взрывы  хохота,  описывая,  как
проснулся и  обнаружил,  что привязан к суку дерева в двадцати метрах от
земли,   и  как  совершенно  всерьез  вопил  товарищам,  чтобы  "кончали
придуряться". Только обнаружив, что надежно зашит в одеяло, Уллик понял,
что  его  сочли  мертвым.  После упорной борьбы ему  удалось высвободить
правую руку -  Манефон прихватил его очень крепко на случай, если хищные
птицы попытаются выпотрошить тело из мешка - и, в конце концов, развязал
двойной узел на  груди.  Стоило таких сил высвободиться,  не  сыграв при
этом  вниз.  Наконец одеяло  упало  на