ей вперед, и перед ним  разъехались  в  стороны  еще  две
плиты.
   Еще один зал, залитый светом, у которого потолок  был  еще  выше,  чем  у
предыдущего, а стены подпирали широкие каменные столбы.
   Но как выяснилось, и это был всего лишь коридор. Впереди виднелся вход  в
покои, каменные двери которых были предусмотрительно раздвинуты.
   Под его сводами толпой стояли люди. Толпа  раздвинулась,  уступая  дорогу
Хамне,  и  впереди,  возле  противоположной  стены,  Найл  увидел  массивное
каменное кресло, стоящее на возвышении. К нему вело несколько ступеней.
   На кресле восседал дородный, крепко сбитый человек, седые волосы которого
опоясывала  золотистая  лента.  Длинное  белое   одеяние   достигало   пола.
Седовласый с улыбкой поднялся и протянул руку Улфу. Они коснулись друг друга
предплечьями.
   - Добро пожаловать в Диру. Мое имя Каззак.
   У седовласого было широкое лицо, чуть  одутловатое,  и  выглядел  он  как
человек, чье слово - непреложный закон.
   Внимание же Найла привлек не столько Каззак, сколько  высокая  грациозная
девушка, стоящая возле  кресла.  Лицом  она  отдаленно  напоминала  Ингельд,
только черты более тонкие, изящные. Обруч из  блестящего  металла  охватывал
рыжеватые волосы. Обнаружив, что и она  с  любопытством  поглядывает  в  его
сторону. Найл поспешно отвел взор.
   Представились и гости - вначале Улф, за ним Найл и  Ингельд.  Седовласый,
обратил внимание Найл, посмотрел на Ингельд с оценивающим  любопытством,  на
мгновение задержав взгляд на скрывающем формы коротком  платье  из  паучьего
шелка. Платье Ингельд было гораздо короче, чем на  других  женщинах,  в  том
числе и на девушке, стоявшей возле трона.
   - Это Мерлью, моя дочь, - представил  ее  Каззак.  -  Занимается  у  меня
хозяйством.
   Коснувшись Мерлью предплечьем, Найл ощутил в груди  сладостный  трепет  -
настолько нежной была кожа девушки, и аромат от нее исходил  нежный,  не  то
что его застоявшийся запах пота.
   Когда она улыбнулась, показав ровные белые зубы, сердце у  Найла  застыло
от ощущения, похожего на страх, только почему-то приятного. Однако  он  умел
держать себя в руках, и внешне остался совершенно спокоен.
   Неожиданно на него накинулась и принялась  тискать  в  объятиях  какая-то
женщина с пышной грудью и удивительно белыми плечами, и Найл догадался,  что
это, должно быть, Стефна, сестра матери. Она взъерошила пареньку волосы:
   - Бедный мальчик! Устал, наверное. Сейчас поешь и пойдешь отдыхать.
   Она церемонно поклонилась Каззаку, чуть коснувшись пола правым коленом и,
взяв юношу за руку, повела его из зала. Мерлью махнула вслед  рукой,  весело
крикнув:
   - Увидимся!
   Они миновали еще один коридор, идущий чуть под наклоном,  -  вероятно,  в
жилые помещения. Найл думал, что это будет одна  на  всех  большая  комната,
однако вопреки его ожиданиям очутился в просторном зале с ответвляющимися от
него проходами.
   Больше  всего  юношу  изумляли  почти  идеально  ровные  стены  и  четкие
прямоугольники  дверных  проемов.  Продуманность  планировки,   тщательность
отделки - все здесь было необычным для того, кто вырос в пустыне.
   Стефна остановилась возле двери в боковом проходе. Две ступени вели вниз,
в просторную квадратную комнату, где на полу лежала тростниковая циновка.
   Там  же  были  сиденья  -  широкие,  гладкие,  выточенные  из  дерева,  и
приземистый  деревянный  же  столик  метра  полтора  в  поперечнике.   Через
невысокую дверь в комнату заглянула темноволосая девочка-подросток.
   - Иди-ка сюда, Дона, - позвала Стефна. - Познакомься, это твой двоюродный
братец Найл.
   Девочка, подойдя, застенчиво потупилась и робко прикоснулась к предплечью
юноши.
   Найл окинул ее быстрым взглядом: большие карие глаза, чуть смуглая  кожа,
и лет ей, наверное, не больше двенадцати.
   Несмотря на заверения, что он не голоден, Стефна взялась  за  стряпню.  И
тут совершенно неожиданно на Найла навалилась запоздалая усталость -  такая,
что глаза смыкались сами собой, а голова стала каменной, тяжелой.
   Кстати, была именно та пора суток, когда путники обычно располагались  на
дневку. Сам-то Найл выспался последний раз как следует лишь в  той  огромной
крепости на плато.
   Невнятно пробормотав извинения, он лег на постель из листьев и тростника,
расслабился и, стараясь не заснуть, начал отвечать на расспросы Доны.
   Из коридора в комнату то и дело заглядывали любопытные лица ребят, и Найл
быстро сообразил, что всем хочется взглянуть на него.
   А Доне, наверное, завидуют: гость-то остановился именно у нее. Девочке же
явно нравилась роль хозяйки, и вскоре она совсем освоилась, да и Найл поймал
себя на том, что ведет себя с ней как с сестренкой Руной  -  ему  стало  так
легко, что он забыл об усталости и принялся рассказывать обо всем,  что  ему
довелось увидеть.
   Дону так поразила его история о походе в страну  муравьев,  что  пришлось
повторить ее еще раз.
   Когда наконец  сели  за  стол,  Найл  вдруг  почувствовал,  что  есть-то,
оказывается, ох как хочется (может, потому, что здесь не так жарко), к  тому
же различные кушанья чудесно пахли, да и вкус у них был отменный.
   За едой он отвечал на  расспросы  Стефны,  однако  стоило  юноше  утолить
первый голод, как он сразу почувствовал, что его неудержимо клонит в сон.
   К счастью, вскоре подошел отец, и главное внимание переключилось на  него
Беседу Найл в основном пропустил мимо ушей, ибо уже откровенно клевал носом.
   В конце концов их с отцом отвели  в  небольшую  комнату  с  постелями  из
травы,  накрытыми  сверху   матерчатыми   покрывалами.   Постели   оказались
восхитительно мягкими, и вскоре Найл уже спал безо всяких сновидений.
   Проснувшись, юноша обнаружил, что возле  постели  сидит  Дона,  терпеливо
дожидаясь, когда он откроет глаза. Через час, сказала девочка, начнется  пир
в честь гостей, такова воля Каззака. А пока она покажет, где можно  умыться,
и проведет по "дворцу" (сами обитатели называли его просто убежищем).
   Найл поразился, узнав, что под этим уровнем помещений находится еще один.
Добравшись в свое время сюда, люди потом углубились еще на тридцать метров и
выкопали несколько котлованов.
   На этом этаже находились помещения общего пользования, а также места, где
обитатели "дворца" справляли  естественные  надобности.  Здесь  существовала
удивительно хитрая система канализации: отходы удаляла целая армия  навозных
жуков.
   Помимо этого жители Диры приучили к работе муравьев и серых пауков.
   Муравьи были из тех, что "выгуливают" дающих нектар зеленых афидов.
   Глубоко в толще  стен  трудяги  прорыли  целые  катакомбы,  где  устроили
гнезда, в которых подрастали личинки  тли.  Когда  наступала  пора,  муравьи
вытаскивали их на белый свет и относили в зеленые  кущи,  окаймляющие  берег
озера. Там насекомые их пасли, как заправские пастухи по  несколько  раз  на
дню доили нектар, один из самых главных продуктов питания во "дворце".
   Пауков держали,  чтобы  добывать  шелк,  который  после  обработки  терял
клейкость, и сырье затем перерабатывали в материю. Существовали  мастерские,
где женщины ткали из хлопка и паучьего шелка ткани.
   Были целые цеха, где трудились каменотесы, обрабатывая  громадные  глыбы,
что привозили издалека на колесах-барабанах. Ими выкладывали новые галереи и
коридоры. В подземном городе постоянно кипела работа, словно в  муравейнике.
Не для того только, чтобы обеспечить каждого жителя едой и  одеждой  -  хотя
это, разумеется, прежде всего.
   Дело было еще и в том (Найл уяснил это почти сразу), что одной из главных
бед подземного существования была обыкновенная скука. Лишь очень немногие из
жителей Диры выходили наружу чаще одного раза в месяц, да и то  на  час,  не
больше.
   Смертоносцы знали, что где-то в окрестностях соленого озера обитают люди:
много лет назад во время повальной  облавы  они  захватили  несколько  сотен
пленников (Джомар, дед Найла, угодил в рабство именно тогда). Но в  те  годы
люди обитали и в других местах, в пещерах возле заброшенного города, миль на
десять ближе к побережью.
   После той облавы люди рассеялись  по  пустыне.  Многие  умерли.  А  потом
Каззак сплотил оставшихся,  и  с  помощью  огня  они  выжили  из  подземного
лабиринта на границе с пустыней колонию  муравьев-листорезов.  Так  возникло
убежище.
   За два десятка лет оно превратилось в неприступную крепость.  Вмурованные
в стены тяжелые глыбы не  только  защищали  от  оползней,  но  и  не  давали
проникать сюда случайным насекомым.
   Еще больше об истории Диры и ее жителей Найл узнал в тот вечер  на  пиру.
Ели за низкими столиками из древесных спилов. Полы устилали шкуры животных.
   Искусные и опытные руки  творили  чудеса:  в  некоторых  ковриках  шкурки
мелких грызунов исчислялись десятками. Улф сидел по правую руку, Найл  слева
от Каззака. Голос старца отличался глубиной и проникновенной  силой.  Каззак
рассказывал, как они случайно обнаружили в крепости на плато  орудия  труда:
металлические топоры, пилы, молоток и клещи - и как  по  фрескам  на  стенах
гробниц учились с ними обращаться.
   Каменные глыбы доставлять приходилось по ночам - не приведи  небо,  могли
заметить паучьи дозоры. Даже пастухи, присматривающие за муравьями, выгоняли
свое "стадо" за час до рассвета, а возвращались лишь с наступлением темноты.
   Главную трудность на первых порах составляло освещение.  Хотя  в  здешних
местах в изобилии водились жуки-меднотелы, из которых можно  добывать  масло
для светильников, на нужды всего населения этого не хватало.
   Но вот один из жителей, исходивший  в  свое  время  другой  берег  озера,
рассказал,  что  есть  там  небольшой  заливчик,  на  поверхности   которого
пузырится какое-то черное,  жирное,  маслянистое  вещество,  которое  пахнет
почти так же, как горелое масло. Каззак отправил двоих на разведку. Как он и
ожидал, что эта вязкая жидкость (которая оказалась нефтью)  неплохо  горела,
давая при этом, правда, обильную копоть. Небольшой же язычок огня копоти  не
давал. Тогда в жидкость стали подмешивать масло меднотела, и с  той  поры  в
городе появилась своя система освещения.
   Отряды мужчин, сменяя друг друга, стали носить нефть с того берега  озера
(на переход уходило шесть дней), а  женщины  и  девочки-подростки  наполняли
светильники и подрезали фитили, чтобы те не коптили.
   Найл слушал, не  спеша  насыщаясь  яствами,  которые  подносили  одно  за
другим. Ему никогда не доводилось видеть такого изобилия, большую часть блюд
он пробовал впервые. Джомар рассказывал о рыбе, но  Найл  и  представить  не
мог, что это такое.
   Теперь он отведал три разных сорта - улов из реки,  впадающей  в  соленое
озеро. Мяса тоже было много, в основном круто посоленного (как  с  гордостью
заявил Каззак, запасов провизии хватило бы на полугодовую осаду).
   В особый восторг Найл пришел от малюсенькой - чуть больше ногтя -  мышки,
запеченной с каким-то злаком.  Он  один  съел  целую  тарелку.  Из  напитков
подавали разбавленный водой нектар и перебродивший  фруктовый  сок.  Здешний
сок хмелил куда сильнее, чем тот, что дома. Найл не без злорадства  заметил,
что Ингельд хлебнула явно лишку и стала не в меру разговорчива и общительна.
   Она не скрывала интереса к Хамне, да и к Корвигу, его младшему брату.
   Брата она то и дело поглаживала по светлым длинным волосам, а Хамну будто
ненароком хватала за руки. В самом  разгаре  трапезы  очень  привлекательная
девушка, прислуживавшая  гостям,  невзначай  запнулась  на  ровном  месте  и
обронила чашку с жирным салатом прямо Ингельд на голову.  Ох,  как  хитрунья
расшаркивалась! Ведь от Найла не укрылось, что все это не случайно.
   Перехватив украдкой взор девушки, он  подмигнул  ей,  а  та  заговорщицки
улыбнулась в ответ. Ингельд, изо всех сил сдерживая ярость,  вынуждена  была
удалиться в отведенную ей комнату, чтобы как-то привести себя в порядок.
   Однако не прошло и получаса, как она снова была на месте, успев разжиться
еще и лентой, которую повязала на лоб.
   От скованности и стеснительности вскоре не осталось и следа.
   Каззак выглядел  внушительно  и  солидно.  От  наблюдательного  юноши  не
укрылось, что ему явно нравится показывать свою власть. Он без конца теребил
приказаниями слуг и вообще вел себя с подданными  так,  будто  его  окружали
непослушные дети.
   К нему все относились с  подлинным  уважением,  каждое  слово  венценосца
встречалось поспешным одобрительным кивком.
   После третьей чаши вина в Каззаке проснулась чванливость, и  он  принялся
рассказывать истории, лишний раз подтверждающие его мудрость и прозорливость
Правдивость рассказов не вызывала сомнения, но было не совсем понятно, зачем
такому уважаемому вождю еще и выставлять напоказ свои добродетели.
   В завершение трапезы Каззак встал и произнес тост в честь гостей.  Все  с
шумом поднялись и осушили чаши стоя.
   Венценосец, простецки хлопнув Улфа по плечу, предложил ему  привести  всю
свою семью в  Диру  и  поселиться  здесь.  Найл  едва  удержался,  чтобы  не
вскрикнуть от безудержного восторга. Жить - кто бы мог подумать, постоянно!
   - в этом прекрасном чертоге.
   А вот Улфа эта идея, похоже, прельщала куда меньше Уж кому как  не  Найлу
было знать: если отец вот так  раздумчиво  кивает,  потупив  взгляд,  ответа
можно и не спрашивать.
   И все равно парень решил уговаривать  отца  до  последнего.  Вдруг  да  и
уступит в конце концов!
   Затем Каззак попросил спеть свою дочь Мерлью. Услышав такую просьбу, Найл
слегка смутился,  если  не  сказать  большего:  когда  он  был,  совсем  еще
ребенком,  мать  песней  убаюкивала  его  и  кстати,  до  сих  пор  напевала
сестренкам Руне и Маре, но чтобы  вот  так,  при  всех...  Казалось,  как-то
неловко.
   Подобные мысли рассеялись сразу же, едва Мерлью открыла рот. Голос у  нее
оказался нежным, чистым. Она пела о девушке,  возлюбленный  которой,  рыбак,
утонул в озере. Было в этой незамысловатой песенке что-то такое,  отчего  на
глаза наворачивались слезы.
   Когда она  закончила,  все  дружно  застучали  кулаками  по  столешницам,
выражая одобрение, и громче всех грохотал, понятно, Найл.
   Теперь ему было совершенно ясно, что он не просто влюблен в Мерлью  -  он
поклоняется ей, боготворит ее. Все в ней просто пьянило: и стройная фигурка,
и золотистые волосы, и лучезарная улыбка Скажи она сейчас:  "Умри!"  -  умер
бы, хохоча от счастья.
   Мерлью спела еще  пару  песен.  Одну  грустную,  про  даму,  оплакивающую
сраженного в боях витязя,  и  веселую  -  о  девушке,  которая  влюбилась  в
красавецкипарис.
   И снова Найл смеялся и грохотал кулаком громче всех, а затем вдруг замер,
не веря своему счастью: Мерлью, обернувшись, с улыбкой посмотрела на него.
   Сердце юноши забилось так, что, казалось, вот-вот выскочит из груди.
   Он  чувствовал,  что  предательски  краснеет,  однако  сладкая,  саднящая
радость охватила его при мысли о том, что девушка не  просто  удостоила  его
взглядом, но еще и улыбнулась.
   Вслед за Мерлью на  середину  зала  вышел  Хамна  и  прочел  великолепную
балладу о короле, идущем в поход против неисчислимых вражеских полчищ. Стихи
Найл также слышал впервые, и его на глаза снова навернулись слезы восторга.
   Он вздохнул с облегчением, узнав, что Хамна - брат Мерлью. Юноша был  так
красив и декламировал с таким мастерством, что устоять перед его обаянием не
смогла бы, наверное, ни одна из женщин.
   Когда Хамна сел, Ингельд взяла его за руку и приложилась  к  ней  губами,
отчего на лице красавчика мелькнуло недоумение.
   Много песен и стихов звучало еще в тот вечер.
   Найл был поистине околдован: всякая песня, всякая баллада будто уносила в
иные края, и когда умолкал последний звук, юноше казалось, будто  он,  Найл,
только  что  возвратился  из  дальнего  странствия.   Героические   предания
наполняли сердце гордостью за то, что он человек, но вместе с тем  одолевала
и печаль: ведь собственная его жизнь лишена всякого героизма.
   Найл мысленно дал себе зарок, что при первом же удобном  случае  совершит
что-нибудь такое, что можно будет считать подвигом. Он украдкой  поглядел  в
сторону Мерлью, надеясь, что девушка вновь заметит его и улыбнется,  но  та,
очевидно, и думать о нем забыла.
   А напротив Найла, чуть правее, сидела Дона, которая  не  сводила  с  него
глаз. Это немое обожание льстило юноше, но не вызывало ответного чувства.  С
таким же успехом он мог бы принимать преклонение своей сестренки Руны. Скажи
ему кто, что Дона очарована им так же, как он сам Мерлью. Найл смутился  бы,
но все равно остался б равнодушен.
   Время шло незаметно. Наступил  момент,  когда  появившийся  откуда-то  из
глубины зала мальчик, приблизившись к Каззаку, что-то прошептал ему на ухо.
   Венценосец встал, воздел руку, требуя  тишины  (совершенно  излишне:  все
смолкли еще тогда, когда он поднимался), и  громко  напомнил,  что  пастухам
пора выводить к озеру муравьев. Из-за стола поднялись шестеро молодых мужчин
и дружно двинулись к  выходу.  У  двери  они  ненадолго  задержались,  чтобы
отвесить поклон владыке.
   Похоже, это был сигнал к окончанию пиршества. Ушла Мерлью, и с ее  уходом
у Найла пропал интерес ко  всему,  что  происходит  в  зале.  Каззак  жестом
подозвав к себе Ингельд, похлопал  по  сиденью  рядом  с  собой.  Женщина  с
покорным видом присела.
   Люди один за другим начали  исчезать  из  зала,  не  забывая  при  выходе
кланяться Каззаку, однако все его внимание было поглощено Ингельд.
   Найл поинтересовался у Хамны:
   - Слушай, а  как  вы  различаете,  какое  сейчас  время  суток?  Ведь  вы
безвылазно сидите под землей.
   - У нас есть часы.
   - Часы? Это что такое?
   - Ведро с водой, а в днище малюсенькая дырочка. Пока  вся  вода  вытечет,
проходит ровно полдня.
   Тут Найл понял, для чего, оказывается, в доме у Доны к потолку  подвешено
ведро, из которого безостановочно, капля за каплей  сочится  вода,  падая  в
другое ведро, снизу.
   Он в очередной раз восхитился смекалистостью жителей Диры и пожалел,  что
сам не из их числа.
   - Ты как, устал? - осведомился Хамна.
   - Не особо, спать вообще не хочу.
   - Как насчет того, чтоб прогуляться наружу вместе с пастухами?
   - А можно?
   - Надо спроситься у Каззака. Без его разрешения далеко не уйдешь.
   Юноша,  подойдя  к  владыке,  с  почтительностью  склонился  перед   ним.
Венценосец лишь раздраженно покосился, кивнул и  нетерпеливо  махнул  рукой:
мол, ступай куда хочешь. Хамна возвратился с довольным видом:
   - Пойдем, пока он не передумал.
   Наружу выбрались через проход где-то на самых задворках.
   Хамна сказал стоящим возле лаза караульным, что у них есть разрешение  на
выход, получил два небольших  деревянных  кружка  и  сунул  их  в  небольшую
кожаную сумку, притороченную к поясу:
   - Если потеряем, считай, обратно не попадем.
   - К чему такие строгости? - удивился Найл.
   - Для безопасности. Входить и выходить без разрешения может  только  один
владыка. Видал,  сколько  нас  здесь  в  убежище?  Вдруг  кто-нибудь  пойдет
прогуляться наружу без спроса, а тут - паучий дозор? Это же всем крышка!
   Вот почему все так строго.
   - А тебе зачем подчиняться?
   - Как же иначе!
   - Ты же сын Каззака!
   - Все мы тут его сыновья, - ответил юноша.
   Ясная звездная ночь  была  на  исходе,  восточная  часть  небосклона  уже
засветлела. Со стороны озера тянуло зыбкой прохладой.
   Удивительно приятно было вновь  чувствовать  на  коже  упругое  дуновение
ветерка.
   Впереди шагал пастух, следом семенило с полдюжины муравьев. Хамна, нагнав
пастуха, разговорился с ним об афидах, у которых в  нынешнем  году  особенно
высокие надои.
   А Найл задумался  о  красотке  Мерлью,  о  сказаниях  и  песнях,  которые
довелось услышать.  От  всего  этого  душа  наводнялась  трепетным,  щемящим
чувством.
   По мере того как небо постепенно светлело, а  по  озеру  побежали  первые
блики, юноша пытался вообразить, как  выглядел  бы  мир,  н