ать настоящего, темного, копившегося годами страха.
   Отец или дед, встав перед таким же выбором, и раздумывать бы не стали,  а
мгновенно повернули бы вспять, чтобы  найти  укрытие,  не  столько  даже  из
страха, сколько из убеждения, что  угодивший  в  лапы  смертоносцев  уже  не
жилец.
   Найла же не пугала возможность скорого плена: не испытав на себе  больших
невзгод, легко надеяться на лучшее будущее.
   Ведущая вниз тропа оказалась прямее, чем подъем с юга, но одновременно  и
круче, что в конце концов дало о себе знать: ноги  загудели  от  постоянного
напряжения. На одном из участков спуска море  исчезло  из  виду,  и  восторг
Найла слегка приутих.
   И все равно его бодрила мысль, что скоро он снова увидится  с  матерью  и
братом. Найл напрягал и  напрягал  зрение,  неустанно  выискивая  в  глубине
зеленой низменности малейшие признаки движения. Уже не раз и не два на  пути
попадались места, где пауки вполне могли устроить засаду, и всякий раз  Найл
обмирал в напряженном ожидании.
   Но вот уж два часа истекло, и дорога стала более пологой, и до  ближайших
деревьев оставалось не более пары сотен шагов. Парень уже начал сомневаться,
не ошибся ли, полагая, что пауки догадываются  о  его  приближении,  и  даже
испытал  нечто  похожее  на  разочарование.  Впереди  больше  не   было   ни
развесистых кустов, ни больших камней, способных прикрыть  собой  достаточно
крупное насекомое.
   Не успел он об этом подумать, как краем глаза уловил мимолетное  движение
и тут же грохнулся на землю с такой силой, что дыхание  перехватило.  Мощные
лапы, схватив, перевернули его вниз головой и вздернули в воздух,  не  давая
даже пошевелить рукой.
   Увидев перед самым носом бесстрастно-задумчивые глаза и оскаленные клыки,
Найл завопил от ужаса. Он инстинктивно застыл  в  слепой  надежде,  что  его
неподвижность как-нибудь уймет ярость твари. Вот еще одна пара  жестких  лап
перехватила его со спины. Он почувствовал, как с него стряхивают суму, а  по
прижатым к телу рукам струится липкая нить.
   Секундное замешательство сменилось странным спокойствием, может  статься,
потому, что тварь чем-то отдаленно  походила  на  человека.  Она  напоминала
краба с морщинистым стариковским лицом. Тело источало  своеобразный,  но  не
лишенный приятности мускусный запах. Выпущенные  клыки  выглядели  жутко,  а
когда были сложены - имели сходство с забавной клочкастой бородой.
   После нескольких ужасных мгновений, когда ему казалось, что клыки  вотвот
впрыснут яд, до Найла дошло, что лишать жизни его никто  не  собирается.  Он
ведь не делал резких движений, а значит, не сопротивлялся.
   Державший Найла паук поднял свою ношу  повыше,  чтобы  его  напарник  мог
пропустить паутину  вокруг  лодыжек.  Шелк,  еще  влажный,  был  эластичным,
упругим, сами волокна - не толще травинки песколюба,  однако  чувствовалось,
что прочен он необычайно.
   Через пару мгновений юноша уже не мог не только  раздвинуть  ноги,  но  и
даже пошевелить ими.
   Паук взвалил добычу на спину, придерживая передними лапами  -  теми,  что
покороче, - и рванул внезапно с места с такой скоростью, что у  Найла  перед
глазами все поплыло. Восьмилапый мчался вперед, то прижимаясь  к  земле,  то
подпрыгивая, и парня при каждом новом рывке резко подкидывало.
   Иногда юноше казалось, что еще минута, и  он  соскользнет  с  бархатистой
спины, но паук всякий раз, не сбавляя хода, передними лапами поправлял ношу.
Сзади неотступно следовал его напарник с сумой Найла.
   Найл часто смотрел, как очумело несется через  пустыню  паук-верблюд  или
фаланга, будто ком травы плод ураганным ветром, но никогда даже не помышлял,
что когда-то и ему придется увидеть, как проносится перед глазами  земля  по
полсотни миль в час. Найл  пробовал  смотреть  на  горизонт,  чтоб  поменьше
кружилась голова, но удержать взгляд на одной точке больше чем на  несколько
секунд было невозможно.
   В конце концов юноша закрыл глаза и, стиснув зубы, сосредоточился на том,
чтобы как-то превозмочь неистовую тряску, от которой кровь молотом долбила в
виски.
   Он неожиданно забылся и так же неожиданно пришел  в  себя,  а  очнувшись,
почувствовал, что кто-то склонился над ним и смотрит в лицо. Почти тотчас он
уловил знакомый запах волос. Его, крепко обняв, поцеловала  мать.  А  вот  и
Вайг! Он помог брату сесть и поднес к его губам чашку с водой. Во рту  Найла
пересохло, в горле першило от пыли.
   Сделав первый глоток, он долго и сильно кашлял. Руки и ноги у  него  были
свободны, только кожа сильно натерта в местах, где, судя по всему,  отдирали
липкую паутину.
   В голове постепенно прояснилось: видно, он на самом деле лишился чувств.
   Паук, на  спине  которого  он  так  лихо  прокатился  (самый  крупный  из
четверых, должно быть, вожак), стоял поблизости,  взирая  на  своего  седока
бесстрастными черными  глазами.  Линия  между  ртом  и  сложеными  челюстями
напоминала чопорно  поджатые  губы.  Ряд  глаз  помельче  выглядел  каким-то
физическим недостатком, все равно что блестящие черные бородавки.
   Восьмилапый даже не запыхался.
   - У тебя как, хватит сил идти? - спросил Вайг.
   - Надеюсь, да. - Найл встал на ноги, и его сильно качнуло.
   Сайрис тихонько заплакала.
   - Торопят дальше, - пояснил брат.
   Найл увидел, что содержимое его сумы вывалено на землю и один  из  пауков
разглядывает предметы, шевеля их то  передней,  то  средней  лапой.  Вот  он
поднял и металлическую трубку, мельком оглядел и бросил среди плодов опунции
и сушеных хлебцев.
   Одновременно с тем Найл  ощущал,  что  вожак  мысленно  прощупывает  его,
пытаясь определить, как пленник реагирует на обыск его поклажи. Разум  Найла
он досматривал так же неуклюже, как его сородич разбирал содержимое  сумы  -
будто тыкал пальцем.
   Тут среди вещей твари обнаружили свернутый в рулон лоскут паучьего шелка,
который юноша  использовал  как  одеяло.  Подошел  вожак  и  стал  тщательно
разглядывать ткань.
   Найл   чувствовал   сигналы-реплики,    которыми    они    между    собой
перебрасывались. Их язык состоял не из слов,  а  как  бы  из  чувств  разных
оттенков, мысленных образов.
   Никто из них не мог бы вслух спросить: "Интересно,  а  это  откуда  здесь
взялось?" - но между ними скользнул какой-то  импульс,  который  можно  было
истолковать как вопрос, а вместе с ним мгновенный размытый облик  сгинувшего
в пустыне смертоносца.
   Одновременно до обоих дошло, что эта видавшая виды ткань никак  не  может
быть шелком паучьего шара, и насекомые тотчас утратили к ней интерес.
   Неожиданно обе твари насторожились,  однако  Найл  не  мог  уяснить,  что
произошло. Вожак заспешил к растущему неподалеку кусту терновника.
   Приглядевшись внимательней, юноша увидел: бурые натянули между корнями  и
нижними сучьями паутину, в нее угодил крупный кузнечик и сейчас  исступленно
там бился.
   Звуков насекомое не издавало - пауки,  кстати,  совершенно  глухи,  -  но
волны паники для бурых были громче крика.
   На глазах у людей вожак,  вонзив  клыки,  парализовал  кузнечика,  затем,
разодрав челюстями тенета, вынул  оттуда  обездвиженное  насекомое  и  начал
есть. Он, очевидно, проголодался Пользуясь тем, что пауки  отвлеклись,  Найл
задал вопрос, давно не дававший ему покоя:
   - Где Руна и Мара?
   - Увезли на шаре.
   - А оса, муравьи?
   - У них в брюхе, - сухо сказал Вайг, кивнув на пауков.
   Через секунду брат полетел вверх тормашками, как от свирепого пинка.
   Один из  пауков  возвышался  над  ним,  угрожающе  выпустив  клыки.  Вайг
попытался сесть, но снова был опрокинут ударом передней лапы.
   Брат покорно затих, поглядывая на маячившие над лицом клыки. И опять Найл
почувствовал, как вожак,  к  этому  времени  уже  подкрепившийся,  бдительно
прощупывает его мозг.
   Он явно проверял, как Найл реагирует на угрозу брату. Хорошо, что  сейчас
парень испытывал, в основном, волнение; он интуитивно чувствовал, что, стоит
ему разгневаться или как-то выказать враждебность, и наказание не  заставило
бы себя ждать.
   Решив, что он четко пояснил: переговариваться запрещено,  паук  отошел  и
позволил Вайгу сесть, а  затем  тронул  средней  лапой  Найла  и  указал  на
содержимое мешка. Это явно было приказом уложить все на место.
   Разбирая свои вещи, Найл опять почувствовал, что вожак за ним  наблюдает,
и с удовлетворением отметил,  что  способен  при  необходимости  держать  ум
пустым и пассивным, а это, похоже, и надо восьмилапому.
   Через пять минут снова отправились в путь. Сайрис  выглядела  измученной,
вялой.
   Было ясно, что она  не  может  оправиться  от  потрясения:  гибель  мужа,
разлука с родными малышками - все это произошло так  внезапно.  Ощущалось  и
то, что искренняя радость матери от встречи с сыном уже меркнет от  отчаянья
при мысли, что вот и младший теперь в неволе. Она казнила  себя  так,  будто
это ее вина.
   Найлу очень хотелось заговорить с матерью, но под неотступным наблюдением
пауков это было невозможно.
   Пауки передвигались быстро, и от своих пленников требовали того же.
   Юноша разобрался наконец, как они ухитряются покрывать такие  расстояния.
По паучьему разумению, двуногие тянулись невыносимо медленно.
   Поэтому пленников заставляли частить трусцой,  а  сами  шествовали  рядом
ленивой (по их меркам) прогулочной походкой.  Найлу  вначале  сильно  мешала
сумка, бьющая по плечам,  и,  заметив  это,  вожак  отобрал  его  поклажу  и
перекинул одному из своих сородичей. Идти сразу стало легче.
   Будь на то хоть  какая-то  возможность,  Найл  с  огромным  удовольствием
осмотрел бы местность, через которую они сейчас проходили. Никогда еще он не
видел столько зелени в одном месте сразу.
   Когда-то   эта   прибрежная   низменность   была   обитаемой:   навстречу
неоднократно попадались остатки сельских строений. Теперь здесь все  поросло
разнообразными деревьями и густой яркой травой. Мимо с жужжанием проносились
насекомые: мухи, осы, стрекозы, - в траве стрекотали кузнечики.
   Попасть сюда было счастьем, и было что-то даже забавное и нелепое в  том,
что увидел он все это, лишь став пленником пауков.
   Через час, когда солнце начало садиться за горы,  стали  устраиваться  на
ночлег. Люди полностью  выбились  из  сил.  Тяжело  переводя  дыхание,  они,
попадав, улеглись лицом к вольному небу. Один из пауков взялся вить  паутину
под ближайшим деревом, другие в это время нежились под вечерним солнцем.
   Едва сумев отдышаться и унять дрожь в ногах, Найл блаженно расслабился. В
тот же миг он почувствовал, как его "прощупывает" вожак - видно, просто так,
для порядка; ни в чем дурном восьмилапый его  не  подозревал.  В  полусонном
состоянии юноша легко подсоединился к умам пауков.
   Вклинившись, он как бы подслушивал их разговор, вместе с тем понимая и их
физические ощущения. Теперь ему было  ясно,  что  пауки  едят  только  живую
добычу, а потому запаса в дорогу брать с собой не могут. Причем дело даже не
в том, что такая пища им больше по вкусу.  Суть  здесь  в  ином  -  в  самой
жизненной энергии, которую эти существа высасывают, смакуют и впитывают.
   Открылось юноше и то, что в отличие от людей  пауки  полностью  подчинены
инстинкту. Миллионы лет весь смысл их существования заключался в том,  чтобы
хватать добычу и впрыскивать яд. Иных стимулов у них в жизни и не было.
   Найл способен был  наслаждаться  красотой  пейзажа,  представлять  в  уме
далекие края, используя свое воображение. Бойцовых пауков окружающая природа
не трогала - разве что интересовала как возможный источник пищи. А  то,  что
называется воображением, у них отсутствовало вообще.
   К счастью, еды здесь было в достатке. Пока сгустились сумерки, в  паутину
попалось с полдесятка увесистых мук, которых разделили по старшинству.
   Когда пауки насыщались, их умы излучали тепло непередаваемого блаженства.
Найл с тревогой понял, что в некоторой  мере  их  враждебность  к  пленникам
объясняется тем, что пауки расценивают людей вообще как еду.
   Зачем вести добычу куда-то, рассуждали они, если ее можно просто съесть и
утолить голод? Но когда брюхо было набито, раздраженность исчезала.  Они  не
стали мешать пленникам, когда те,  разбредясь  по  кустам,  начали  собирать
плоды, и терпеливо наблюдали, как Найл,  взобравшись  на  кокосовую  пальму,
скидывает зеленые еще орехи в руки Вайгу.
   Чуть вяжущее молоко изумительно освежало и великолепно дополняло ужин  из
сушеного мяса и хлебцев, а хорошая еда заметно улучшила и настроение.
   Между  людьми  и  пауками  установилась  интересная  атмосфера   взаимной
терпимости. Найлу открылось, что эти большие, удивительно сильные существа у
смертоноснее вроде невольников.
   К хозяевам они относились почтительно, но с некоторым страхом  и  скрытым
негодованием.
   Они не любили понукания. Дай им волю, они бы просто нежились на солнце  и
ловили насекомых.
   Даже ткать паутину им не нравилось. Этим они занимались лишь потому,  что
так было проще всего изловить добычу.
   Основная  же  их  склонность  и  призвание  -  охотиться,  полагаясь   на
собственную быстроту и силу. Охота для них -  глубочайшее  из  удовольствий,
какое только можно себе представить.
   Найл так уморился, что ночь проспал,  забыв  даже  прикрыться,  -  так  и
провалялся на наспех насыпанной куче из травы и листьев.  Открыв  глаза,  он
обнаружил,  что,  оказывается,  уже  рассвело  и  один  из  пауков  поспешно
поглощает угодившего в тенета крылатого жука.
   Прочие охотники дремали на солнце. В  отличие  от  смертоносцев  бойцовые
пауки недолюбливали темное  время  суток  и  возвращение  дня  наполняло  их
дремотной негой.
   Наблюдая за их медлительными, квелыми в этот час умами, Найл  вспомнил  о
муравьях.
   Способность эта -  чувствовать  и  понимать  чужое,  а  порой  и  чуждое,
сознание - наполнила его неизъяснимым трепетом, ужас перед пауками отступил,
а внутренний голос шепнул, что преодоление собственного страха - лишь начало
какой-то небывалой великой борьбы.
   Люди позавтракали плодами и сушеным  мясом,  запивая  молоком  недозрелых
кокосов. Пауки к тому времени  тоже  утолили  голод  (с  восходом  в  тенета
залетело множество крылатых тварей). Подойдя к паутине поближе, Найл почуял,
что от нее исходит  приятный  сладковатый  запах;  должно  быть,  это  он  и
привлекал насекомых.
   - Чего мы, интересно, ждем? - прошептал Вайг.
   - Не мы, а они, - ответил Найл не совсем внятно.
   - Я и сам вижу, что они. Но чего?
   - Скорее, кого... Я думаю, людей. Вайг и  Сайрис  посмотрели  на  него  с
любопытством.
   - А ты откуда знаешь?
   Найл, наклонив голову, пожал плечами. Ему не хотелось заводить разговор в
присутствии пауков.
   Прошло с полчаса. Солнце  палило  немилосердно,  но  с  севера  потягивал
приятный  ветерок.  Люди  укрылись  в  тени  терновника.  Пауки,   наоборот,
разлеглись на самом солнцепеке. Им, похоже, это  было  крайне  приятно.  Вот
один из восьмилапых перевернулся  на  спину,  подставив  благодатному  теплу
серое мягкое брюшко.
   Пауки настолько  были  уверены,  что  двуногие  никуда  не  денутся,  что
совершенно не забыли об осторожности.
   Найл решил провести эксперимент. Ему стало  любопытно,  как  чутко  пауки
реагируют на мысленные сигналы опасности.  Он  представил,  что  вот  сейчас
вынимает из мешка металлическую трубку, раздвигает ее, превращая в копье,  и
вгоняет в незащищенное брюхо паука. Восьмилапый даже не шелохнулся.
   Тогда Найл представил, как поднимает большой плоский  камень  и  со  всей
силой обрушивает разомлевшему науку на голову. Опять никакой  реакции.  Найл
понял: это из-за того, что он лишь тешится такой затеей, но не собирается ее
осуществлять. Тогда он снова сосредоточился и попробовал представить: вот он
подходит к плоскому камню, поднимает его над  головой  и  трах  по  белесому
брюху!
   Наконец пауку стало не  по  себе  Он  шевельнул  головой,  чтобы  окинуть
взглядом всю местность, перевернулся на живот,  подозрительно  посмотрел  на
людей, и Найл почувствовал, как неуклюже, будто спросонок, паук  прощупывает
его мозг.
   Парень  мгновенно  очистил  разум,  настроясь  на  мыслительную   частоту
шатровика. Бдительность паука ослабла, а через несколько минут он опять впал
в дремоту.
   И тут вожак неожиданно  насторожился,  вскочил  на  ноги  (Найл  еще  раз
подивился молниеносности его реакции) и внимательно посмотрел на север.
   Прислушался  и  Найл,  но  не  уловил  ничего,  кроме  шуршания  ветра  в
кустарнике.
   Прошла по меньшей  мере  минута,  прежде  чем  он  расслышал,  как  резко
хрустнула ветка  под  чьей-то  ногой.  Отточенность  паучьего  чутья  просто
поражала.
   Спустя секунду он с изумлением  увидел  среди  деревьев  человека,  и  по
реакции пауков сразу догадался, что именно его они и дожидались.
   Человек, уверенно шагавший навстречу, был очень высоким  и  широкоплечим,
одет в суконную  куртку,  светлые  до  плеч  волосы  охвачены  металлическим
обручем. Найлу в первый миг показалось, что  это  Хамна,  но  когда  человек
подошел ближе, стало ясно: это вовсе не он.
   Остановившись в десятке метров, человек опустился на одно колено и низко,
почтительно  поклонился.  Вожак  отреагировал  резким  импульсом  (появление
человека его не удивило), в котором как бы сквозило нетерпение: дескать,  ну
где тебя носит? Человек всем своим видом выражал покорность.
   Паук отдал мысленную команду, что-то вроде: "Ладно, пора  двигать",  -  и
человек опять почтительно склонил голову.
   Найл ожидал, что вновь прибывший поприветствует их, своих сородичей, или,
по крайней мере, перекинется сочувственным взором. Тот  же  не  удостоил  их
никакого внимания. Повинуясь жесту  вожака,  он  подхватил  сумку  Найла  и,
закинув ее себе на  спину,  застыл,  ожидая  дальнейших  указаний.  Юноша  с
интересом изучал его лицо.
   Глаза незнакомца были  голубыми,  кроткими,  какое-то  сонное  равнодушие
читалось в опущенных уголках рта  и  покатом  подбородке.  Двигался  человек
размеренно, и именно  четкость  его  движений.  Найл  по  ошибке  принял  за
уверенность. На самом деле так  могло  действовать  хорошо  выдрессированное
животное.
   Когда Сайрис встала и коротким куском травяной веревки начала  обвязывать
волосы, мужчина бросил на нее мимолетный взгляд, но уже через  долю  секунды
снова замер в  ожидании  приказов  от  пауков.  Было  очевидно,  что  он  не
испытывает к пленникам никаких чувств.
   Вожак дал команду трогаться, и человек  зашагал  в  северном  направлении
мерно и широко, Найл, Сайрис и Вайг  двинулись  следом,  все  трое  невольно
срываясь на трусцу, чтоб не отставать от вновь прибывшего.
   Пауки с небрежной медлительностью фланировали сзади.  Чувствовалось,  что
они довольны: основная часть пути уже пройдена.
   Установив уже, что пауки  общаются  между  собой,  Найл  решил  незаметно
проникнуть в сознание одного из них. Неблагодарное это оказалось дело.
   Ум  твари  был  таким  же  блеклым   и   безразличным,   как   у   серого
паукапустынника. Только в отличие от пустынника бурый, очевидно,  совершенно
не замечал попыток вторжения в свой разум. Не замечал потому лишь,  что  его
внимание  было  направлено  исключительно  на  общий  фон.  К  чему-либо   в
отдельности он был равнодушен.
   Темп задавал прибывший здоровяк, поэтому шли не так быстро, как вчера.
   Запах нагретой солнцем растительности чуть пьянил.
   Вскоре юноша уловил незнакомый звук - это был гомон чаек. От  волнения  у
него кровь застучала в висках, а когда минут через десять  перевалили  через
невысокий холм и глазам открылось море, Найла пронизал  такой  исступленный,
необузданный восторг, что он чуть не расхохотался во весь голос.
   Эта панорама нисколько не походила на окрестности соленого озера  Теллам.
Здесь гладь была глубокого синего цвета и простиралась  в  такую  даль,  что
казалось, нет ей конца. Волны с шумом накатывались на берег,  где  поджидало
три небольших судна.
   Водяная пыль обдавал