й платок и приложил к щеке.
     - Это то  самое,  похожее на лягушку.  Плюнуло в  меня.  Они постояли
минут пять, вслушиваясь: ничего, тихо.
     - Ты по-прежнему считаешь, что оно безвредно? - спросил Доггинз.
     - Теперь уже нет. Я видел его зубы. Существо определенно плотоядное.
     Доггинз посмотрел на небо.
     - Надо бы двигаться дальше.
     Мысль у всех была одна: ночевать на болоте нежелательно. Вскоре после
того,  как пошли дальше,  щека у  Найла разгорелась не  на шутку.  Минут
через десять пришлось остановиться и  снова охладить ее  водой.  Доггинз
поглядел на Найла с беспокойством.
     - Краснеть начинает. Какой-нибудь яд, не иначе.
     - У  меня  однажды на  одного из  матросов напала плюющаяся кобра,  -
заметил Манефон. - Так он едва не ослеп.
     При мысли о  том,  что значит ощутить подобное жжение в глазах,  Найл
невольно содрогнулся.
     Они  продолжали идти по  тропе через вмятый в  грязь тростник.  Грязь
становилась все жиже;  ясно было, что только толстый ковер из стеблей не
дает увязнуть в ней по колено. Пробираться по этому податливому покрытию
было утомительно.  От липкой жары потело тело; одежда взмокла так, будто
они купались.
     Кстати,  стена из тростника постепенно редела,  и  стебли становились
короче.  Время  от  времени  издали  доносилось ворочание бронированного
чудовища,  идущего где-то  впереди.  Найл  то  и  дело оглядывался через
плечо,  но двуногих лягушек теперь не замечал. Поддерживать бдительность
на прежнем уровне становилось все труднее;  единственное, чего хотелось,
это   отыскать  где-нибудь  место  посуше,   куда  можно  приткнуться  и
передохнуть.
     Внезапно Манефон рухнул сквозь вдавленный тростник и очутился по пояс
в воде.  Он шел впереди,  к тому же из троих был самым тяжелым. Товарищи
помогли  ему  высвободиться,  затем  выковыряли его  застрявший в  грязи
парусиновый башмак.  Пробираясь ощупью,  Найл почувствовал,  как  что-то
шевельнулось на запястьи,  и отдернул руку.  Оказывается,  по предплечью
взбиралась черная пиявка размером, по меньшей мере, сантиметров пять. Он
с  отвращением сшиб  насекомое,  и  сорвав пригоршню мокрой травы,  стал
яростно оттирать ее слизистый след.
     Постепенно становилось ясно:  зря они двинулись этой тропой. Вместе с
тем мысль о возвращении этой дорогой нагоняла тоску.  Они остановились в
нерешительности,  раздумывая,  что  делать дальше.  И  тут об  усталости
заставил забыть  жуткий,  исполненный муки  рев.  Реву  вторили  тяжелые
неистовые всплески.  Еще  один взрев -  сдавленный -  и  сразу внезапная
тишина.
     Усталость как рукой сняло.  Вперившись друг в друга,  путники стояли,
держа жнецы наготове. Теперь до слуха доносились лишь отдельные всплески
да утробное урчание.
     - Боюсь,  как бы не пришлось возвращаться,-  опасливо покачал головой
Найл.
     - Мне  б  хотелось поглядеть,  что там происходит,-  буркнул Доггинз,
нахмурясь.
     Он начал осмотрительно пробираться вперед,  всякий раз пробуя вначале
землю носком башмака,  и  лишь затем ступая всем весом.  Манефон и  Найл
тронулись следом с такой же осторожностью. В том месте, где тропа делала
поворот,  Доггинз поднял жнец,  затем медленно его  опустил.  Товарищам,
обернувшись,    сделал   знак:    осторожнее!   Те   подтянулись   через
секунду-другую.
     Перед ними  тянулась болотная заводь,  вода  в  которой была взбита в
жидкую слякоть.  Горб окованного панцирем монстра возвышался над  водой.
Он стоял к  ним спиной,  поэтому невозможно было разобрать,  что он ест,
однако по  движениям легко угадывалось,  что в  передних лапах он держит
добычу  и  со  смаком  вгрызается  в  плоть.  Насторожась  неким  шестым
чувством,  чудище подняло голову и обернулось. Крохотные глазки тлеющими
угольями оглядели людей из-под  горбатых выростов на  лбу.  Бородавчатая
жабья физиономия заляпана кровью, кровь капает из нажевывающих челюстей.
Найл готов был нажать на спуск,  но существо не стало тратить времени на
двуногих;  отвернувшись, оно продолжало насыщаться. Очевидно, оно сполна
ощущало  неуязвимость своего  панциря,  и  присутствие  чужаков  его  не
трогало.
     Путники переглянулись меж  собой.  Путь  вперед,  очевидно,  заказан.
Болота  за  пожирающим пищу  монстром заканчиваются,  и  земля  начинает
постепенно морщиниться невысокими холмами.  По  ту  их сторону,  милях в
пяти,  возвышался холм  с  башней-шишаком.  Кстати,  с  этого расстояния
становилось заметно,  что  шишак  этот  -  не  рукотворное строение.  Он
выглядел скорее как обломанный рог некоего исполинского ящера.
     Они слегка отступили по тропе и осмотрелись.  На север,  к морю,  все
так и  тянется болотистая низменность,  идти в этом направлении не имеет
смысла.  Если огибать чудовище,  то придется податься к югу,  еще не раз
прорубаясь сквозь тростник.
     Мысль  о  том,  что  болото  остается позади,  придала решительности.
Доггинз нацелил жнец  и,  сдвинув ограничитель на  самый  малый уровень,
нажал  на  спуск.  Передние стебли,  шелестя,  посыпались наземь,  будто
скошенные невидимым великаном. Одновременно с тем слух резанул мгновенно
оборвавшийся сиплый взвизг. .
     - Один готов, - мрачно усмехнулся Доггинз.
     Приподняв стволы, они двинулись вперед. Метрах в десяти наткнулись на
останки существа,  насторожившего их своим визгом. Белесое туловище было
аккуратно  раскроено  надвое.   Луч  прошелся  чуть  ниже  пояса.   Губы
топорщились в смертном оскале,  обнажая желтые зубья;  внутри ощеренного
рта, над языком, можно было различить узкую трубку для впрыскивания яда.
     Сходства с  человеком в существе,  оказывается,  было гораздо больше,
чем с лягушкой.  Пальцы,  несмотря на перепонки, были явно приспособлены
для   хватания.   От   выпроставшихся   серо-голубоватых   внутренностей
неприглядно попахивало,  и  путники не  стали  задерживаться лишнего.  В
окружающем тростнике слышалось скрытое шуршание -  вероятно, за ними шли
по пятам.
     Через четверть часа за болотом завиднелись невысокие холмы.  Тростник
по бокам пошел реже,  так что и  местность начала просматриваться метров
на десять.  Между тем шуршание не умолкало, хотя куда ни кинь, ничего не
было заметно ни по ту, ни по другую сторону.
     Теперь, чтобы расчистить дорогу через болото, требовался жнец. Стебли
отстояли  друг  от  друга  на  достаточное расстояние  и  не  составляли
препятствия.  А вот зыбь под ногами стала более коварной.  В одном месте
Найл лишился обоих башмаков; пришлось выковыривать их из вязко чавкающей
черной грязи,  издающей знакомый гнилостный запах,  к  которому путники,
кстати, так уже привыкли, что не обращали внимания.
     И  надо же,  когда до  суши было уже рукой подать,  Манефон,  коротко
вскрикнув,  вдруг провалился по пояс.  Найл с Доггинзом спешно похватали
его за руки и начали дружно вытягивать.
     - Берегитесь! - рявкнул вдруг он.
     Они обернулись. Навстречу им, мелькая среди редких стеблей тростника,
неслась во всю прыть огромная орава человеко-лягушек.  Доггинз, а за ним
и  Найл  отпустили Манефону руки  (тот в  ту  же  секунду ушел обратно в
темную жижу) и похватали жнецы.  Доггинз пальнул первым.  Голубое пламя,
рванувшись,  без  труда прорезалось через бегущих и  подпалило сзади них
тростник.  Удивительно,  но уцелевшие как ни в .чем не бывало продолжали
нестись в  их сторону.  Найл выстрелил,  целясь по ногам,  и  с  грозной
решимостью медленно повел  жнецом  из  стороны в  сторону.  Ему  претило
губить живое,  поводя смертоносным лучом,  словно косой, но иного выхода
не  было.  Создавалось впечатление,  что  существам этим  не  присущи ни
страх,  ни  чувство самосохранения;  единственная их  цель -  уничтожить
незваных гостей - неважно, какой ценой.
     Атака захлебнулась так же неожиданно,  как и  началась.  Зыбь вся как
есть была усеяна белесыми телами,  в  большинстве срезанными под  колено
(эти все  еще  извивались и  подергивались).  От  других оставались лишь
обугленные останки:  Доггинз  использовал жнец  на  большой мощности.  В
воздухе стоял удушливый запах горелой плоти. Найл опустил ствол. К горлу
подкатывала тошнота. Доггинз палил навскидку до тех пор, пока не исчезли
последние признаки движения.  Раскаленный ствол жнеца,  когда он положил
его на мокрый грунт, зашипел.
     Манефон к этой поре увяз по грудь.  Чем отчаяннее он барахтался,  тем
глубже  его  утягивало.  Найл  с  Доггинзом,  поминутно оскальзываясь на
слякоти,  начали  выволакивать товарища наружу.  В  конце  концов,  Найл
догадался вынуть из  своего мешка моток веревки,  которую они пропустили
Манефону под мышки.  Затем начали постепенно отходить,  нащупывая ногами
опору понадежней;  утвердившись, что есть силы потянули. Манефон помогал
как мог,  впиваясь в грунт пальцами. Смачно чавкнув, его тело неожиданно
выпросталось  из  трясины;   Найл  же  с   Доггинзом,   не  удержавшись,
опрокинулись на спину.
     Минут десять они сидели неподвижно,  переводя дыхание,  и отстраненно
наблюдали,  как  Манефон  с  насупленной сосредоточенностью соскребает с
ноги  слякоть  пучками  болотной травы.  Солнце  почти  коснулось вершин
западных холмов; пары часов не пройдет, как нависнет тьма. Но уже отсюда
было видно: каких-нибудь двести метров, и начинается твердая земля.
     Найл,  поднявшись, начал взнуздывать себя заплечным мешком. Манефон и
Доггинз   неохотно  последовали  его   примеру.   Манефон  оглянулся  на
обугленные останки человеко-лягушек.
     - Дай-то Бог, чтоб такой встречи больше не повторилось.
     - Типун тебе на язык,- вставил Доггинз.
     Они  ступали осторожно,  поступью,  лавируя меж загноин стоячей воды,
поверхность  которой  покрывала  изумрудно-зеленая  ряска  с   разводами
желтоватого,  похожего на планктон вещества. Так, Петляя, они постепенно
подходили к твердой земле. Идущий впереди Манефон обернулся через плечо.
     - Знаешь, чего сейчас больше всего хочется?
     - Чего?
     - В горячую ванну...
     Доггинз  смешливо  фыркнул  и  указал  на  покрытую ряской  загноину,
которую они сейчас огибали:
     - Эта подойдет?
     Не  успел он договорить,  как зеленая ряска разорвалась и  сквозь нее
проглянула лягушечья образина,  из тех самых.  Найл хотел окрикнуть,  но
поздно:  струйка  зеленого яда  прыснула Манефону прямо  в  глаза.  Тот,
громко вскрикнув,  отшатнулся.  Доггинз яростно взревел,  вскинул жнец и
выстрелил:  зря. Путников тотчас обволокло шипящим облаком жгучего пара.
Найл упал на  колени,  закрыв лицо руками;  пар  назойливо забирался под
веки,  в  ноздри.  На миг Найлом овладела паника и полная беспомощность.
Вскоре,   впрочем,   клубы  пара  рассеялись,  и  появилась  возможность
оглядеться.  Болотистая загноина,  на  которую они  только что смотрели,
исчезла.  На  ее  месте  зияла яма  с  жирно поблескивающим черным дном,
покрытым вялой  травой и  зеленой плесенью.  На  самом  дне  рожей вверх
валялась  человеко-лягушка,  разбросав  конечности в  стороны.  Туловище
взбухло и совершенно побелело;  с одной из лап,  обнажая кость, свободно
свисала плоть. Тело моментально сварилось в водовороте кипящего пара.
     Манефон,  вжившись лицом в мокрую землю,  выл и стонал на все голоса.
Доггинз и  Найл  поскидывали мешки  и  спешно  намочили все  имеющиеся в
наличии лоскуты.  Найл (у  самого щека так  и  горит,  обожженная кожа в
волдыриках)  представлял,  какую  муку  он  сейчас  терпит.  На  все  их
увещевания Манефон  отвечал лишь  протяжными стонами;  стонал  и  тогда,
когда на глаза бережно опустили влажную тряпицу. Притиснув ее к лицу, он
с  трудом  сел,  раскачиваясь взад-вперед  от  боли.  Найлу  и  Доггинзу
оставалось лишь беспомощно взирать на его мучения.
     В конце концов, Манефон унялся, пристроившись возле небольшой лужицы,
куда уткнулся лицом.  Когда,  спустя полчаса,  он,  наконец,  сел, его с
трудом можно было узнать, настолько набухла вокруг глаз кожа.
     - Я ничего не вижу, ослеп.
     Он  растянулся на земле,  горько,  безудержно рыдая.  Найл беспомощно
смотрел,  мысленно заклиная собственную боль жечь сильнее,  чтобы не так
мучила вина.  К  Манефону он  не  чувствовал ни капли презрения,  только
жалость, бездну жалости.
     Доггинз бережно обнял товарища за плечи.
     - Я понимаю,  как ты мучаешься,  но нам надо идти.  Если мы останемся
здесь, то погибнем.
     Манефон, неимоверным усилием взяв себя в руки, успокоился.
     - Вам придется вести меня, как маленького.
     - Конечно, конечно, мы будем тебя сопровождать. Бедняга поднялся.
     - Куда мне?
     - Мы идем обратно, - Доггинз поглядел на Найла.
     - Через болото?
     - Это единственный путь.  Мы  должны привести его обратно к  Симеону.
Куда нам теперь, со слепым-то.
     Доггинз в самом деле был прав. Он поглядел на солнце.
     - Тогда надо спешить.
     У Манефона клацали зубы: боль сменилась шоком.
     - Вы уж извините, - виновато промямлил он.
     - Ну,  о  чем ты!  -  трогательно сказал Доггинз.  -  Ты  на ногах-то
держаться ничего, можешь?
     - Могу. Только не вижу ничего.
     - На этот счет не переживай,  мы за тобой присмотрим. Ну ладно, пора.
Идемте.
     Жнец Манефона они приторочили к  мешку,  а сам мешок водрузили ему же
на спину.  Оба делали это против желания, но иного выхода не было, иначе
темп снизится вдвое.
     Ступая по тропе среди тростника,  Найл с удивлением почувствовал, что
вся  усталость  куда-то  схлынула.   Острота  положения  обновила  силы,
подпитав  энергией  из  скрытных  резервов.  Единственной  заботой  было
добраться  к  стоянке  до  темноты.   Они  шли  по  бокам  от  Манефона,
поддерживая его  под руки -  так сподручнее,  чем тянуть за  ладони -  и
двигались длинными,  быстрыми шагами.  Понимал и Манефон, что жизнь всех
троих сейчас напрямую зависит от  быстроты хода,  поэтому не корил и  не
сетовал,  когда иной  раз  спотыкался и  падал на  колени.  Временами он
спрашивал:
     - Темень еще не наступила?
     - Пока нет, - отвечали ему.
     Отправляясь обратно,  Найл втайне был  уверен,  что темнота неизбежно
застигнет их еще задолго до стоянки.  А тут смотри-ка: при такой ходьбе,
глядишь,  и  в  самом деле уложатся.  Добравшись до  места,  где в  него
прыснула ядом лягушачья сволочь, Найл понял, что они отмахали уже больше
полпути, и на сердце значительно полегчало. Еще через двадцать минут под
ногами уже  стелилась своя,  рукотворная тропа.  Солнце между тем успело
сойти за  западный горизонт,  но  небо еще хранило тусклый голубой цвет.
Вот уже и тростник позади, а впереди среди деревьев теплится огонек.
     - Симеон!  Милон!  -  выкрикнули они в один голос.  Жутко раздувшееся
лицо Манефона расплылось в  улыбке.  Через пять минут они выволоклись на
освещенную костром поляну, все так и поддерживая Манефона под локти.
     Милон,  лежащий,  укутавшись в одеяло возле костра, с видимым усилием
приподнялся на одном локте:
     - Уже нагулялись? Понравилось?
     Найл  бросился  на  землю,   блаженно  растянувшись,  прикрыл  глаза.
Несколько секунд он лежал неподвижно,  ощущая беспечный восторг и  радуя
покоем уставшее тело -  так уютно и беспечно,  наверное,  чувствует себя
младенец на  руках у  матери.  И  неважно,  что их  по-прежнему окружает
опасность,  и может статься, им никогда не выбраться из этого треклятого
места.  По крайней мере,  в  данную секунду ничего не угрожает.  И  этот
благостный момент Найл воспринимал так,  как утомленный странник пуховую
перину.
     Под рассказ Доггинза о пережитых приключениях Симеон вскипятил в воде
листья сувы и омыл Манефону глаза.  Когда отвар стал подтекать под веки,
Манефон застонал от боли,  а  спустя несколько секунд глубоко вздохнул и
улыбнулся с облегчением.  Вскоре его дыхание стало глубоким и спокойным:
заснул.
     - Как ты думаешь, он будет видеть? - негромко спросил Доггинз.
     - Не  знаю.  Если это  что-то  вроде яда плюющейся кобры,  слепоты не
наступит,  если все вовремя промыть.  -  Доггинз жалостливо посмотрел на
неестественно раздувшееся лицо Манефона.
     - Хоть бы ты оказался прав.
     Сверху в сгустившейся темноте начали проплавляться первые звезды.  От
моря по  долине задувал холодный ветер,  и  хотя людей ограждали от него
деревья, было слышно, как он завывает и вздыхает в гуще ветвей.
     - Почему не видно мотыльков? - спросил Найл Симеона.
     - Здесь, внизу, для них чересчур опасно. Они предпочитают где повыше,
там меньше хищных растений.
     - Растения на ночь отходят ко сну?
     - Вероятно. Ты замечаешь, трава перестала двигаться?
     - Не  обращал  внимания,  -  Найл  выдрал  пригоршню толстых  упругих
стебельков и  поддержал на  весу  в  зыбком  свете,  идущем  от  костра.
Крохотные белые ножки были неподвижны.  Бросил травинки на  землю -  они
лежали, не пытаясь в нее вживиться.
     - Получается, Дельта ночью спокойнее, чем днем?
     - Пожалуй, если б не животные.
     - Надо  будет,   наверное,  караулить  посменно,-  рассудил  Доггинз,
зевнув.
     - Боюсь,  что да.  Я  настраивался дежурить всю ночь,  так что первая
вахта за мной.
     Ужинали остатками мяса омара и сухарями.  Впрочем,  у Найла усталость
пересилила голод.  Он  надкусил лишь  пару  раз  и,  отставив посудину в
сторону,  улегся.  Остави еесч решил доесть, когда отдохнут глаза. Почти
сразу л е он провалился в сон.
     Доггинз растормошил его, казалось, через несколько секунд.
     - Сейчас,  через минуту доем,-  пробормотал он  сквозь сон.  А  когда
очнулся,  оказалось,  что огонь успел прогореть в горку белесого пепла и
розоватых углей, а Симеон с Ми-лоном спят.
     - Пора тебе караулить,- прошептал Доггинз.
     - Который теперь час?
     - Через пару -шсов начнет светать.  Найл зевнул и сел,  подрагивая от
ночной  свежести.  Ветер  на  ветвях  все  не  унимался,  и  воздух  был
прохладен. Доггинз указал в темноту.
     - Там что-то ошивается.  Не думаю,  правда, что осмелится подобраться
близко,-  он  подбросил в  костер сук (сучья,  порезав на  удобную длину
жнецом,  скидал в  кучу Симеон);  через несколько секунд гот уже занялся
огнем.  -  Я,  пожалуй, еще поваляюсь, - он завернулся в одеяло и прилег
возле костра. Не прошло и пяти минут, как он уже похрапывал.
     Найл нелегким взором вперился в темноту. Ровный шум высокого ветра не
давал  расслышать какие-либо  звуки,  но  Найлу  показалось,  что  среди
деревьев различаются два поблескивающих зрачка.  Он поднял было жнец, но
передумал:  если это крупное животное,  его рев может всех переполошить.
Вместо этого  он  подбросил в  костер еще  один  сук,  а  сам  поплотнее
запахнулся в  одеяло  и  сел,  опершись спиной о  ствол  упавшего иудина
дерева. Оружие уместил между колен.
     Сознание,  что  за  ним наблюдают,  заставило окончательно забыть про
сон.  Найл полез к  себе под  тунику и  повернул медальон к  груди.  Это
мгновенно углубило сосредоточенность,  заставив вместе с  тем  осознать,
что сидя к  дереву спиной,  он уязвим для нападения сзади.  Он попытался
вживиться умом в окружающую темноту,  высмотреть,  откуда может исходить
опасность,  но  вызванная медальоном углубленность этому мешала.  Найл с
неохотой снова  залез  под  тунику и  повернул медальон другой стороной.
Через некоторое время,  вызвав у  себя в  мозгу мреющую точку света,  он
установил  внутри  себя  незыблемую  незамутненную  тишину,  из  которой
сознание,  расширяясь,  простерлось в темноту, будто призрачная паутина.
Тотчас проявилась сущность животного, молчаливо разглядывающего людей из
темноты.  Похоже, не рептилия и не млекопитающее, а скорее помесь обоих.
Сравнительно небольшое  по  размеру,  оно  отличалось  недюжинной силой;
чувствовалось,  что может достать их  одним прыжком.  Животное привлекал
запах,  наполняющий его сосущим,  заунывным голодом.  Но чуяло оно и то,
что  эти странные лакомые существа довольно опасны,  так что нападать на
них рискованно, лучше потерпеть.
     Найл не чувствовал ни страха, ни напряжения; все подспу