абно-фундаментальное. И откуда в литературной даме, с которой он
прожил уже четверть века, проснулся вдруг эдакий многопрограммный
строительно-огородный (он ещ„ не знал, что и торговый) суперробот,
квалифицированно ныряющий то с пассатижами в забарахливший газовый кот„л,
то с кистью на стремянку под потолок, то корчующий ломом старый
смородиновый куст...
  - Погоди, я сейчас! - орала она, продираясь мимоходом через тысячу
неотложных дел. Когда можно будет, наконец, умывшись и переодевшись,
приложиться к его щеке и вернуться на несколько часов в обычную жизнь.
Помирая со смеху - такое у него было лицо! Он боялся, что она его попросит
помочь и одновременно боялся е„ новую - супербабу с отбойным молотком,
всезнающую и всесильную, ни о ч„м не просящую. И когда она, наконец,
становилась прежней и они работали бок о бок, как всегда, и он сидел за
дяди Жениным столом, потягивая любимый свой жасминовый чай /"твой барин",
как говорил дед/ - он постепенно успокаивался и заговаривал о том, о с„м,
а Яна делала вид, что ей интересно. И он понимал, что она лишь делает вид,
но предпочитал не докапываться. "Докапываться", будить спящую собаку он
терпеть не мог. Да и что она могла ему рассказать? Про неведомую силу,
которая так властно и настойчиво уводит е„ от знакомого, привычного, а
она, страшась Огня, играет в чужие игры, порой самозабвенно до
изнеможения, сама не очень-то понимая, зачем этот дом ей, жаждущей пол„та,
свободы от суеты, а ставшей батрачкой, рабой дома и куска земли,
прикованной к этим строительно-садовым делам и долгам...
  Теперь вот Анчар, в восторге носящийся за птицами и бабочками, с которым
надо было не только регулярно гулять, но и ухаживать за ним, как за
младенцем - больше чем на несколько часов не отлучишься. И которого вс„ же
пришлось взять, потому что свекровь была права - Иоанна действительно ей
подкинула, вольно или невольно, свою семью, жила своей жизнью. Надо было
хоть как-то е„ уважить. Да и вообще на даче собака нужна.
  Иоанна стряхивала, сдирала с себя прежнюю жизнь, привычки, связи, как
пловчиха тину, выбравшаяся наконец-то на желанный, но незнакомый берег из
какого-то опостылевшего замкнутого водо„ма. Новое рабство прин„с этот
берег или это какой-то неизвестный покуда, непроявленный вид свободы? Она
не знала. Просто неведомая сила, которой она своей волей подчинилась,
распорядилась так, а не иначе: И возможно, это добровольное подчинение и
являлось свободой, как осознанной необходимостью, подчиниться этой Воле...
Послушание воле? Наверное, - думала она, - весь вопрос в том, чья она, эта
воля. Два, казалось, бы взаимоисключающих начала заложены Творцом в
человеке: свобода и послушание. Рабство и бунт - вот история человечества,
особенно России. И путь каждого конкретного человека. Мы жаждем свободы, а
наша злая, греховная, разрушительная воля разрушает и нас, и вс„ вокруг, и
тогда... мы жаждем рабства. Подчиниться чьей-то иной воле - мудрой,
справедливой, очищающей, благой. И мы творим себе кумиров, не находим
таковых в лице грешных земных правителей, тоже рабов кого-то и чего-то,
разочаровываемся во всяких "измах", в собственных рабских страстях,
похотях и кумирах, и вновь жаждем призрака свободы.
  Заколдованный круг.
  Свобода не как противодействие, противостояние, а как единение, слияние -
такое возможно лишь в Боге. Святая Троица, триединство, свободно
соедин„нное любовью. Трое в Одном. Лишь Истина абсолютно свободна.
Добровольное подчинение самой Свободе - только здесь могут примириться две
бездны. Слившись свободно, свободно подчинившись абсолютно свободному, я
сама становлюсь свободной. Дух свят и свободен и, слившись добровольно с
Духом, я становлюсь свободной. "Я сказал, вы - боги", т. е. Дух Божий
присутствует в нас, животворит и "ходит, где хочет", это - наша суть,
тоскующая по родной стихии.
  Свобода - освобождение от всего, мешающего соединиться со Свободой. Две
бездны, по Достоевскому, - они необходимы. Без них не было бы свободы,
была бы бессмысленная история. Их совмещение - конец всемирной истории. И
в этом совмещении, примирении свободы и послушания - глубинный смысл
истории, путь от грехопадения и распятия до воскресения, дорога "к солнцу
от червя"...
  Но если без выбора нет свободы - Он, Творец... Имеет ли выбор Сама Истина?
Да, конечно, - разъяснит впоследствии отец Тихон, - Уничтожить падшее
ослушавшееся человечество или спасти? Искупить собственной мукой на
кресте... Бог стал человеком, чтобы падший человек вновь обожился.
Искупленное Божественной Кровью возвращение каждого человека к первичному
богоподобию /по образу и подобию/ - смысл земного пути. И горе тому, кто
крад„т у Бога. То есть, соблазняя других, заставляет их отдавать сво„
время, здоровье, способности не делу спасения и просветления бесценной
человеческой души, а собственной неограниченной похоти. На ч„м и основано
все общество потребления. То есть она в корне порочна и противна Богу. Ты
воруешь не только у своей души, у е„ судьбы в вечности, но и других
заставляешь служить своему греху.
  "Вы куплены дорогой ценой"... Христос свободно и добровольно избрал
крестную муку, чтобы нас спасти. "Да минует Меня чаша сия... Впрочем, не
как Я, а как Ты хочешь". Вот он, выбор, вот где сомкнулись две бездны.
Свобода и послушание. Свободное послушание делу несения общей муки, твари
и божества, делу великой жертвенной любви во имя восстановления единства
мира. Бога и человека... "Твоя от Твоих Тебе приносящих о всех и за
вся"... Вот указанный нам путь.
  Свобода - осознанная необходимость послушания Творцу, Который есть Путь,
Истина и Жизнь.
  Ну а как е„ узнать, эту Божественную Волю? Вручить свою жизнь,
единственную и неповторимую, простому деревенскому священнику - миру это
показалось бы безумием. Миру, из которого она ушла. Иоанна осознала
окончательно, что сбежала, как и благословил отец Тихон. Кто же она
теперь? Помещица? Цветочница?
  Наступит осень, она заколотит окна, верн„тся в Москву и надо будет жить,
как прежде. Играть себя прежнюю, Иоанну умершую, но не родившуюся свыше.
Кто она теперь? Как жить дальше?
  - Господь укажет, - отвечал отец Тихон, будто предвидя, что Денису
удастся, как заслуженному деятелю искусств, выхлопотать разрешение на
первоочередное подключение газа - этой осенью, а не будущим летом, как
планировалось. Пришли на разведку шустрые ребята и, поскольку она на
радостях не стала торговаться насч„т щедрых "премиальных", сходу притащили
ацетилен-кислород, трубы, шланги. И работа закипела. А через несколько
дней на кухне неиссякаемая дальняя огненная речка прорвалась четырьмя
горячими трепещущими голубыми гейзерами. И ожил, зашумел натужно
нагревательный кот„л, что-то там завоздушило, долго не пробивало, кот„л
постукивал, гудел, распалялся, ребята колдовали с ключами и в„драми,
что-то сливали, подливали, подкручивали, матерились. И вот, наконец,
пробило, кот„л загудел ровно и умиротвор„нно, одна за другой теплели,
оживали под рукой Иоанны ледяные радиаторы, и вс„ это здесь, в Лужине,
казалось чудом.
  "Чудо" тут же обмыли под сол„ные огурцы и сваренную на плите картошку в
мундире, ребята ушли, весьма довольные, получив, кроме денег, по
экземпляру детской книжки Кравченко-Кольчугина с фото и автографом /украла
у Дениса - счастливый новоявленный писатель отвалил пачку для группы/.
Ребята почему-то никак не хотели верить, что Кравченко - тот самый
Кольчугин, так и эдак вертели фото, мол, "не похож".
  Кравченко был похож. Просто он старел, старел и их сериал, Иоанна
подумала, что печальный факт "ничто не вечно под луною", в том числе и
бесконечные сериалы, может обернуться для не„ счастливым освобождением.
Когда не надо будет ездить ни на Мосфильм, ни в Останкино, ни на съ„мки, и
ничего не надо будет сочинять, и никаких тебе поправок и замечаний,
никаких худсоветов... При этой мысли она испытала невыразимое блаженство и
вознесла к Небу молитву, чтобы сбылось это как можно скорее и давнишние
мечты Дениса о совместных зарубежных постановках всяких столь Любимых
дядей Женей "ихних" детективов, наконец, осуществились.
  Вскоре в доме воцарилась африканская жара. Иоанна открыла на ночь окна, но
кот„л не отключила, так ей нравилась эта новая игрушка.
  Весь следующий день она будет красить окна и батареи, печь в духовке
картошку, без конца кипятить чайник... Лужинский дом вс„ более подгонялся
под не„, е„ привычки, вкусы, становясь таким же увесисто-необходимым и
удобно-защитным, как панцирь для черепахи. Каждый уголок, каждая деталь
были продуманы ею, дом становился незаметно е„ частью, она уже не могла
без него, еще не отдавая себе в этом отч„та, с привычной тоской думала о
неизбежном переезде в Москву /не зимовать же, в самом деле, на даче, как
медведица!/. В конце концов, у не„ семья, обязанности, надо совесть
иметь...
  Прош„л август, наступил сентябрь, грянули первые заморозки. Цветы, вроде
бы, кончились, а работы в саду становилось вс„ больше, конца не видно.
Выкопать георгины, гладиолусы, посадить под зиму тюльпаны, нарциссы, вс„
подсушить, уложить на хранение... А сад, огород, всякие там перекопки,
обрезки, консервы... Грязная, одичавшая, с по-крестьянски загрубевшими
руками /если случалось по необходимости появиться в свете и кто-то пытался
привычно поцеловать ей руку, она протягивала сжатый кулак/, - Иоанна
питалась, в основном, хлебом, молоком и чаем с "подушечками" по рублю
килограмм. Денег у не„ не осталось, долгов тоже. Анчара кормили соседи -
он охранял и их участки.
  Однажды она поехала на электричке на склад за гвоздями. Повезло - купила
"семидесятку", да ещ„ в магазине на последний рубль - буханку горячего
ржаного хлеба и полтора кило маринованных килек. Был дивный т„плый день,
бабье лето. Она сидела на скамье, подставив лицо солнцу, жевала кильку с
хлебом, думала, что дома от души ещ„ и чаю напь„тся... И неожиданно
поняла, что ничего другого не хочет. "Мой дом - моя крепость". Покой и
воля. "Какое счастие - не мыслить, какая нега - не желать"...
  Однако вдруг захотелось увидеть Ганю. Только его домик она почти не
тронула в своей глобальной перестройке - лишь кое-где необходимый ремонт.
Здесь вс„ было, как при Гане. Она входила, затаив дыхание, как в храм,
садилась на пот„ртый диван и закрывала глаза. Ганя был рядом, она это
чувствовала, и они вели молчаливый диалог без слов, где было неважно
содержание, где вс„ заменяло чудо его незримого присутствия, даже запах
его сигарет. Хотя Варя сказала, что Ганя принял постриг и теперь совсем не
курит.
  И вот она не выдержала и поехала в Лавру, дав себе слово просто глянуть на
него незаметно и тут же уйти. Как она и рассчитывала, Ганя направлялся с
братией к трапезной, она его различила мгновенно - в монастырском
облачении, как и другие, он н„с что-то белое - рулон бумаги или св„рток,
не разбер„шь. Она стояла в молчаливой толпе женщин в платках, была в таком
же платке и тоже не шелохнулась.
  Он не остановился, увидев е„, лишь чуть замедлил шаг.
  - Иоанна... - эта его улыбка из "прекрасного далека"...
  - Я знал, что ты сегодня прид„шь... Да, я тебя звал. Такой период -
одиноко и трудно... Но искушения пройдут, ты молись за меня... Как хорошо,
что мы увиделись, Иоанна... Иоанна...
  Он молча, без слов, вс„ это сказал ей, удаляясь с толпой братьев. Эта
улыбка по имени Иоанна... Свободной от св„ртка рукой он перекрестит,
благословляя, вс„ более разделяющее их пространство, и она непостижимым
образом ощутит на лбу, сердце и плечах обжигающее прикосновение его
пальцев. "Во имя Отца и Сына и Святого Духа..."
Остановись, мгновенье.
  А дальше вс„ устроится само собой. С наступлением холодов она неделю
пожив„т в Москве, мотаясь каждый день в Лужино. Основными проблемами было
отключение котла /оставлять - страшно, совсем отключить - дом пром„рзнет,
залить антифриз - ядовито, а вдруг где течь?/ Ну, и Анчар, конечно, -
кормить его, прогуливать... А забрать в Москву - мучить всех, и людей, и
пса. И однажды соседка, которая до смерти боялась подходить к анчаровой
будке, каждый раз принимая перед корм„жкой валерианку, проворчит Иоанне:
  "Носит тебя холера, сидела бы дома!" Она явно имела в виду не московскую
квартиру, а Лужино. "Дома"... Да, Валя права. Е„ дом уже давно здесь,
московская квартира Градовых так и не стала ей "домом", в отличие,
например, от невестки Лизы, которая там сразу прижилась, безраздельно
господствовала, совершенствовала и благоустраивала. Не стала Иоанна и
горожанкой, москвичкой, задыхаясь от беспросветного одиночества на фоне
массы ненужных знакомств, мероприятий, дел и развлечений.
  - Не могу же я бросить дом и Анчара...
  Она это представила как подвиг, самопожертвование. Домашние особо не
возражали - с появлением Лизы действительно вс„ утряслось, вплоть до
стирки Денисовых рубашек. Только сочинять сценарии Лиза, к сожалению не
умела. Поэтому Иоанне приходилось вс„ же время от времени появляться "в
миру". Ну, и не уклоняться от супружеских обязанностей /впрочем,
достаточно приятных/, как ей велел отец Тихон, чтобы "не вводить мужа во
грех блуда", и приезжать иногда в Москву.
  Потом в Лужине выпал снег, который как-то сразу прекратил все дела. Иоанна
наслаждалась его первозданной белизной, тишиной, лыжными пробежками с
Анчаром, иногда даже ночью, по серебристо-лунной лыжне под зв„здами,
л„гкой постной едой - /винегреты да кашки с салатами, орехи, м„д/ - и
духовной пищей в изобилии: Варя попросила отвезти в Лужино и сохранить
несколько коробок с книгами. У них были какие-то неприятности с ксероксом,
упрекали в слишком активной религиозной деятельности. "Своего" парня в
типографии, кажется, даже арестовали - расспрашивать Иоанна не стала.
"Скажешь, книги остались от прежних хозяев, в случае чего", - вполголоса
наставляла Варя, загружая коробки в машину. Она была не на шутку напугана
и призналась со стыдом, что совсем не готова к подвигу. Случись что, как
же дети, что с ними будет? А Иоанна вс„ никак не могла понять ни прежде,
ни теперь - какая необходимость была коммунистам брать на вооружение
атеизм, богоборчество? После полувека советской власти, которой церковь
доказала свою лояльность? Поскольку большевиков жизнь после смерти не
интересовала, то и не было никакого противоречия между земной жизнью
праведного коммуниста и верующего. Грядущее счастье человечества, если
разуметь под этим не ненасытный разгул страстей, всемирную обжираловку и
общих ж„н, а царство духовности, высоких идеалов, творчества, единения
человечества, свободного от греха, преодолевающего зверя в себе и
познавшего Небо уже в земной своей жизни - это ли не общая мечта?
  Этот бунт был скорее не только против во многом дискредитировавших себя
церковников, но и во многом результат невежества в вопросе понимания основ
Божественного откровения, Замысла о мире и человеке. Роковое
недоразумение, ибо нет более неприемлемого явления для мечтающей о светлом
будущем человеческой души, о всеобщем счастье и справедливости, чем
материализм, грубое обуржуазивание бытия.
  - Не волнуйся, с меня что взять? - отшутилась от Вари Иоанна, - Т„тка с
ума съехала, сидит у себя в дыре, починяет примус.
  Так, наверное, про не„ и думали. Отдельные неудачные попытки "достать" е„,
импровизированные набеги с вином и шашлыками уже создали ей в свете ту же
репутацию "трехнутой", что когда-то была и у Гани. Знакомых гнало в Лужино
любопытство, иногда корысть, возможность дачного прикола для самых разных
и сомнительных целей. Ахали, восхищались, расспрашивали. Иоанна же,
помятуя о тайной возможной духовной подоплеке каждого визита /от врага -
искусить, от Неба - за вразумлением/, выпив рюмку-другую, оживлялась,
заводила иногда вдохновенную проповедь, и нельзя сказать, чтоб е„ не
слушали. Тоже ахали, задавали вопросы, иногда даже плакали. Растроганная
Иоанна звала приезжать ещ„, но при повторном визите убеждалась, что гость
начисто не помнит предыдущего разговора, вс„ надо начинать с нуля, а затем
опять с нуля, и заканчивается вс„, в конечном итоге, отсутствующим
взглядом, зевком и "осетриной с душком". Обычные разочарования неофитки...
Вскоре она к ним привыкла, не впадала в отчаяние по поводу потерянного
драгоценного времени, а просто отфутболивала всех непрошеных гостей то
хитростью, то ссылками на крайнюю занятость или нездоровье. А потом и
вовсе, чтобы их отвадить, подыгрывала слухам о "съехавшей крыше"
каким-либо экстравагантным поступком или заявлением.
  В общем, е„ в конце концов оставили в покое в ту первую лужинскую зимовку
- наедине с прекрасными вариными книгами, снегом, тишиной /если не считать
лая Анчара/. И с Небом. В погребе было вдоволь припасено картошки,
солений, компотов, яблок; можно было спокойно соблюдать посты и в магазин
не ходить вообще, разве что за хлебом, по воскресеньям бегать на лыжах к
отцу Тихону, сунув в рюкзак юбку /в лыжном костюме входить в храм не
полагалось/. А по дороге, купив хлеб на всю неделю, сидеть целыми днями у
камина с ногами в кресле и вместе с великими избранниками Неба размышлять
о смысле жизни, замысле Творца о человеке и о путях восхождения к Нему.
  А после причастия светло и радостно лить слезы, потому что на душе покойно
и чисто, и любишь весь мир. И, о чудо! - синицы, которых ты кормишь, клюют
прямо с ладони, и прибегает белка, и кажется, само солнце клонит тебе на
плечо голову. И здоровается идущий из школы незнакомый пацан, и вс„
прекрасно, и кажется, так будет всегда.
  Если б навеки так было... Казалось, так и будет всегда. Отрадные весенние
хлопоты в саду, азартная летняя торговля, дающая возможность по
благословению отца Тихона постепенно высвобождаться от материальной
зависимости у телевидения, Дениса, государства... И Денис постепенно
освобождался от не„. Как-то сам собой приказал долго жить их сериал,
постаревший Кравченко уш„л в театр играть Чехова. И писал свои сказочки.
Денис наконец-то пробил совместно с французами проект о международной
мафии, сценарий написал сам - Иоанна лишь чуть-чуть помогла, радуясь, что
он оперился и теперь сможет летать. Взял сниматься Лизу, которая произвела
фурор неземной своей красотой, ухитрилась между съ„мками родить и вести
хозяйство. Свекровь впилась в правнука, как когда-то в Филиппа, но
скандалов не было, Лиза крепко держала вожжи в прелестных своих ручках,
умело укрощая даже дурные страсти Филиппа по части Бахуса и Эроса, во
всяком случае, он е„ боялся и буквально умолял, заехав как-то в Лужино с
какой-то двухметровой манекенщицей /Иоанна их, разумеется, выгнала/:
  - Ты, мать, только Лизке не брякни!..


  ПРЕДДВЕРИЕ

  "Их можно по праву назвать героями, ибо они черпали свои цели и сво„
призвание не просто из спокойного, упорядоченного, освящ„нного
существующей системой хода вещей, но из скрытого источника, из внутреннего
духа, ещ„ не видимого на поверхности, но рвущегося в наш мир и
разбивающего его на куски, как скорлупу. /Таковы были Александр, Цезарь,
Наполеон./ Они являлись практическими и политическими деятелями. Но
одновременно они были и мыслящими людьми, остро осознающими требования
времени, видящими то, что созревало для перемен. То была истина их века,
их мира.
  ...Именно их делом было узреть этот нарождающийся принцип, этот
необходимый ближайший шаг в развитии, который предстояло сделать их миру,
превратить его в свою цель и вложить в е„ осуществление всю свою энергию.
Вот почему всемирно-исторических людей, Героев своей эпохи, следует
признать проницательными людьми; именно их действия, их речи - лучшие для
данного времени...
  Ведь всемирная история совершается в более высоких сферах, нежели та, в
которой сво„ место занимает мораль, то есть что носит личный характер,
являясь совестью индивидуумов... Нельзя к всемирно-историческим деяниям и
к тем, кто их совершает, предъявлять моральные требования, неуместные по
отношению к ним. Против них не должно раздаваться случайных жалоб о личных
добродетелях - скромности, смирении, любви к людям и сострадательности...
  Такая вели