азрушенных храмов России Советской предстояло
заменить Россией Духовной, подготавливающей РЕВОЛЮЦИЮ СОЗНАНИЯ.
  Осколки найденной вне храмов "истины" были неким подобием аскетической
христианской этики, Антивампирией первых христианских общин. Только менее
благодатной и более агрессивной. Она-то и стала фундаментом соцреализма.
  Гениальная пушкинская сказка о рыбаке и золотой рыбке повествует о том,
как Тайну, Чудо, избранничество попытались приспособить к Вампирии.
Кончилось это, как известно, "у разбитого корыта".
  "Ничего не сказала рыбка. Лишь хвостом по воде плеснула и ушла в глубокое
море..."
Она верн„тся, когда мы будем просить у не„ не богатства, не власти, не
знатности, а "единого на потребу" - Благодати и Царствия. Горнего,
нездешнего.
  Жадная старуха - Вампирия, нагло просящая у рыбки "запретных плодов, и
побольше", и старик-аскет, пассивный, равнодушный к могуществу рыбки и е„
дарам, к ЧУДУ, ничего не просящий, - оба оказываются банкротами. Равно
осуждена просящая у Истины "не того" и ничего не просящий, теплохладный к
Истине, потерявший благодать. Не напоминает ли теплохладность старика
социальную проповедь церкви, идущей порой на поводу у общества
безудержного потребления?
  Поразительно, как эта супружеская пара из старой сказки символизирует
постсоветское общество - обезумевшие от бесконтрольного "Хочу!" "новые
русские" и послушный их дури, безропотный и теплохладный народ, которому
вс„ "до фонаря".
  Когда саму Тайну пытаются приспособить "служить на посылках" у царства
Мамоны. Тайна какое-то время снисходит к немощам природы человеческой, а
затем молча уходит "в глубокое море" и не да„т ответа. А на море - ч„рная
буря. И снова Русь - у разбитого корыта...
  Церковь должна признать, что состояние мира, России - и перед революцией,
и сейчас - не что иное как коллективное служение Мамоне, из которого
желающие спастись "должны выйти".
  "Блажен муж, который не ходит на совет нечестивых..." /Пс.1:1/
Церковь, не обличающая Вампирию с позиций христианской этики и не
предупреждающая о последствиях "служения Мамоне", толкает общество к
атеизму и кровавым революциям.

  Эдвард Радзинский:
  "Пожалуй, единственная трудность в записи моих передач у меня возникла со
Сталиным. Обычно я записываю программы в своей квартире, в сво„м кресле. Я
очень чувствую пространство. А передачу со Сталиным решили записывать на
его бывшей даче. Это было чудовищно. Я там чуть не умер. Первую серию
просто не мог говорить, на мне словно тяж„лые гири повисли. Я вообще
лекарств не пью, а тут попросил таблетку валидола. Там и другие вещи
происходили странные - камера выходила из строя, какой-то звук появлялся,
компьютер отказывал и прочее".
  - "Ха-ха-ха!.. - прошипел АГ, - как писал Иосиф на полях библиотечных книг.


  * * *

  Аквариум разбит, рыбки оказались в "море житейском". Но вода в н„м
ядовита, вокруг снуют акулы, которые пожирают более слабых рыб„шек и друг
друга. Можно, конечно, укрыться под корягой и наблюдать, как несчастье
постигает тех, кто не может сопротивляться, кто беззащитней и
интеллигентней, в лучшем смысле этого слова... Можно наблюдать, как глупые
жертвы надеются, что их тоже накормят, не понимая, что они сами
предназначены отныне на съедение, что они всего лишь пища, биомасса. Или
рабы. Или отходы, которые надо ненад„жней закопать, сунув в целлофановый
пакет.
  Что их больше не будут ни лечить, ни учить, ни защищать. Что алчность,
ненависть, злоба, зависть, бесстыдство, распутство, кровь и смерть будут
отныне править бал на их Родине. И когда говорят о наведении порядка,
укреплении власти и усилении страны, отныне это будут лишь речи об
укреплении ненавистного нового порядка - всесилия упырей.

  * * *

  Корабль захватили безумные кровожадные пираты. Если ты не хищник, то
жертва - тебя заставят жить по их законам. Ремонтировать такой корабль -
умножать зло на земле. Идти против Бога и губить душу. Бездействовать,
запершись в каюте? - нет, не позволяет совесть. Разве не преда„тся Бог
молчанием? Утешать и убаюкивать тех, кого жрут, убивают, лишают нормальной
пищи, лечения, жилища, работы? У кого забирают дочерей в бордели, а
сыновей - на пушечное мясо для своих разборок? Утешать, что вот, на том
свете будешь радоваться, как злодеи горят в аду? Терпи и смотри, как
умножается зло на земле... Раньше Иоанна умозрительно вроде бы соглашалась
с "непротивлением", но теперь вс„ в ней протестовало. Нет, не может быть
на то Воля Господа! И если пиратов в их безумии и злобе ждут страшные
муки, то она не хочет смотреть в этой жизни на муки жертв, а в той - на
муки вампиров. И уж конечно, и тут и там страдать или искушать самой, быть
или жертвой, или хищником, - третьего не дано. Или, как большинство, тем и
другим одновременно.
  Нет, в их прошлом, пусть во многом нелепом, смешном, пусть затхлом
водо„ме, пусть тесном, е„ совесть так не бунтовала. Она жила, а не
"переживала", как теперь, когда порой хотелось, чтоб этот чумной корабль
взорвался, налетел на айсберг, только бы не испытывать ежедневно этот
мучительный стыд от молчаливого соучастия в чудовищно наглом и лицемерном
пиршестве зла.
  Бороться, агитировать, как свекровьины "краснокоричневые"? Но что им
удалось изменить в зараженном алчностью трюме, где многие повстанцы просто
втайне надеются зубами прогрызться на верхнюю палубу и тоже стать пиратами?
  Из последних сил она цеплялась за свой малый бизнес, этот наркотик. Цветы,
букеты. Свадьбы, похороны, дни рождения, праздники, скомканные в кармане
купюры - она, как и прочие торговцы, вс„ более обслуживала "пиратов",
простой народ вообще перестал что-либо покупать, униженно торговался,
тащил с прилавков, что плохо лежит. Она села играть в эту общую рулетку,
где в выигрыше всегда Вельзевул, и боялась встать из-за стола, оставшись
один на один с извечно русским вопросом: "Что делать?"
  - Как нам жить дальше. Господи? Подскажи, научи...
  Она стала трудоголиком, как Денис или Филипп, обменивала свою жизнь на
сомнительного вида, как воландовские червонцы, купюры, новорусские деньги
и боялась остановиться. Даже тратить их казалось грехом - чудились следы
слез и крови.
  "Господи, спаси нас!"

  Ни минуты свободной. Сегодня она на машине, надо успеть кучу дел.
Договорилась на фирме насч„т хризантем. Потом записалась в поликлинике к
стоматологу, купила минеральной добавки для Анчара, себе - три десятка
яиц. Решила по пути заехать домой на квартиру - давно не была. Просто
узнать, как дела. Купила ещ„ пять десятков яиц. для "краснокоричневых".
Пусть едят, когда нет пельменей.
  Скорей, скорей, на даче Анчар заждался, надо его прогулять до темноты.
Отвратная сумка, ничего в ней никогда не найд„шь... Наконец, нащупала
ключ, отперла.
  - Иоанна Аркадьевна, как хорошо, я уж хотела вас разыскивать.
  Эмма Борисовна, подруга и соратница свекрови, скорбно покачиваясь,
отступала в глубь коридора.
  - Что ещ„ стряслось? Да говорите же, наконец...
  - Только не волнуйтесь, сын ваш позвонил, что отец... ну ваш муж... В
общем, заболел, обширный инфаркт у него. Он там в какой-то клинике, в
реанимации. Чтоб вы срочно позвонили Лизе.
  Слова Эммы Борисовны достигают е„, будто сквозь толщу воды. Слова-рыбы
шевелят плавниками и беззвучно разевают рты. Скорее вынырнуть, вдохнуть...
  Эмма Борисовна отпаивает е„ чем-то мятным. Е„ испуганное лицо с хлопьями
розовой пудры на переносице подплывает совсем близко.
  - Ну что ты, подруга, разве так можно? Нам надо держаться, на нас, бабах,
сейчас вся страна... Я вон двух мужей схоронила, у дочки диабет, внук в
Чечне с концами, зять не просыхает, а раскисать - нет, не имеем права. Нам
ещ„ Зимний брать, подруга! Держаться надо. Может, ещ„ и оклемается твой...
  Немного сама "оклемавшись", она позвонила в Грецию. К счастью, дома
оказался Филипп. Да, обширный инфаркт, сейчас отец в реанимации, - там, в
римской клинике. Перевозить никуда нельзя, состояние более-менее
стабилизировалось, врачи надеются. У него уже давно "мотор" пошаливал.
Стресс, сосудистый криз на фоне общего переутомления, давление подскочило,
но на врачей времени не было. У продюсеров этих, сама знаешь, система
потогонная, сроки жесткие. День простоя - колоссальные убытки... Это тебе
не советский санаторий на Мосфильме.
  Филипп сообщил, что проект отец, в общем-то, вытянул, по всем пунктам
вроде бы чисто. Но уже на последнем дыхании. И прямо с вечеринки по поводу
финиша - в реанимацию. Хорошо, Филипп оказался по соседству в Афинах, а не
где-нибудь в Штатах. Сейчас отцу получше, но возможно, понадобится
операция. А главное - и операция, и каждый день пребывания в клинике стоит
здесь сумасшедшие бабки, от которых кого хочешь Кондратий хватит. Отец и
так почти разор„н, ещ„ так неделька пройд„т, - он, Филипп, тоже разорится
/ты же сама знаешь, у меня свободных бабок нет, вс„ в обороте/. Короче,
как только разрешат врачи, отца надо будет перевозить в Москву и
долечивать дома, где ещ„ эскулапы не совсем оборзели...
  В оптимизме сына насч„т эскулапов Иоанна усомнилась, но промолчала.
  - А он выдержит дорогу?
  - Врачи дадут ответ через пару дней. Но выхода нет. Болеть здесь без
страховки - лучше сразу застрелиться.
  Иоанна пообещала вс„ выяснить и перезвонить. Кое с кем связалась сразу же.
Первые сведения подтвердили худшее - в Москве нынче и пребывание в клинике
и, тем более, операция, ненамного дешевле.
  - Сволочи, - сказала Эмма Борисовна. - Все завоевания отняли. Своих шлюх в
крови народной купают. Ну, ничего, подруга, пробь„мся!
  - Ей сказали? - спросила Иоанна про свекровь.
  - Сказали. Обрадовалась, что теперь Лиза верн„тся. Она их, по-моему,
путает, сына и внука, с головой уже того. Но аппетит - будь здоров.
Кстати, ты бы поела, подруга, что уж теперь...
  Господи, где взять силы? Она пыталась представить себе беспомощного
больного Дениса - и не могла. Это было так же нелепо и страшно, как часы
без стрелок. Денис, вечный, казалось, двигатель, трудоголик, у которого ни
секунды зря не пропадало... Никакого послабления ни себе, ни другим,
вечный бег с препятствиями. Да, у не„ заболел муж, с которым она прожила,
между прочим, более тридцати лет, и теперь прид„тся определять его в
больницу, искать деньги - занимать, возможно, продавать антиквариат.
Ухаживать за Денисом, вероятно, не один год, до конца жизни. А вокруг
теперь, да, много волков, и слабому каюк, и даже их сын думает в первую
очередь не об отце, а о бизнесе. Их внуки будут ещ„ хуже, ибо установка
теперь такая, и надо найти силы продолжать жить. Потому что надо.
  Было уже совсем темно. Жигул„нок подползал к Лужино по расхлябанной
осенней дороге, переваливаясь через колдобины, как больной зверь к
желанному логову. Отсидеться, зализать раны. С истошно счастливым лаем
выскочил из будки Анчар, она отстегнула его, и он тут же удрал за кошкой,
Но ей было не до кошки и не до Анчара. Машинально зарулила в гараж,
закрыла ворота, прелые листья скользили под ногами, остро пахло
посаженными вдоль дорожки ещ„ цветущими флоксами, а в доме... Только у
лужинского дома был такой неповторимый т„плый запах...
  Но сейчас ничто не радовало. Она с отвращением содрала с себя куртку,
сапоги, свитер, джинсы и бель„, обт„рлась в ванной мокрым полотенцем -
разогревать воду было тоже тошно, нырнула в старые шл„панцы и халат,
разбила на сковородку два яйца. В дверь царапался обескураженный небывалой
свободой Анчар. Иоанна нашла его миску, плеснула похл„бки из холодильника.
Тем временем запахло паленой яичницей. Бросила е„ туда же, в анчарову
миску, разбила ещ„ два яйца на сковородку. Включила "ящик". Дикторша как
всегда, ликующе и взахл„б, передавала вампирские новости - вс„ ужасно,
распадается, закрывается, гибнет, сохнет, глохнет, чахнет, НАТО подступает
к Садовому кольцу, население протестует не против того, что из него делают
котлеты, а что не платят и плохо кормят перед бойней.
  И Дениса вурдалаки, конечно же, залечат до смерти. Платная медицина -
нонсенс, сдельщина тут неуместна. Чем больше болезней и койко-дней, тем
выгодней эскулапу. Держать пациента в полудохлом состоянии как можно
дольше, чтобы бесконечно капало в карман - это для мнительных "крутых", а
беднота и вовсе отметается с порога, как недойная скотина в рентабельном
хозяйстве.
  По другой программе совокуплялись "голубые", по третьей - вертлявая
рекламная дамочка, проезжая мимо элитного клуба "Ап-энд-даун", возжелала
рыбы - форели. Заказала деликатес по мобильнику и через несколько секунд
уже осчастливила своим появлением "партн„ра", как теперь принято было
выражаться, кокетливым: "Где рыба?"
Иоанна мрачно подумала, что это бы здорово монтировалось с кадром из
"Кавказской пленницы", где Юрий Никулин лупит по столу костяшкой домино -
"Рыба!" И какой-нибудь впечатляющий взрыв из крутого боевика, сметающий
вс„ и вся вместе с дамочкой. И никаких тебе апэндаунов. Гибель Помпеи.
  Вс„ было настолько неправдоподобно, нелепо и ужасно, что казалось - надо
просто проснуться. Постараться проснуться, посмеяться над диким кошмарным
сном на родной совкой печи, под руководством партии-правительства. Пусть
бездарных и перерождающихся, пусть "империи зла", с дутой дружбой народов,
пусть без прав, с характеристиками с места работы, с очередям за колбасой
по два двадцать и апельсинами по рубль сорок, где Филипп и Лиза с ребятами
были бы рядом, а Денис лепил бы спокойно сериалы на родном "Мосфильме"...
  "Пусть будут стукачи, дружинники, субботники и овощные базы, только верни
меня домой, Господи, - снова тосковала Иоанна, - в страну, где я родилась
и худо-бедно прожила более полувека, и за вс„ Тебя благодарила. И сейчас
не было бы никаких проблем ни с Денисовым лечением, ни с любой операцией,
и были бы живы солдатики - в Карабахе, Чечне, Таджикистане. И эти
вурдалаки кромешные, пища адова, сидели бы спокойненько по КБ, тюрьмам и
учреждениям, пили бы в столовых компот из сухофруктов, пусть даже водку,
но не человечью кровушку"!
  Она в сердцах вырубила в "ящике" звук, проглотила пресную резиновую
яичницу - даже подняться за солонкой было лень. Плеснула в стакан
самодельного сока - такие соки, смородиновые, вишн„вые, клубничные она
наловчилась готовить на зиму.
  Поколебавшись, добавила в стакан коньяку и, забравшись с ногами в дяди
женино кресло, постаралась расслабиться. Коньяк не помог - хотелось
задрать к потолку голову и выть. Наверное, она-таки завыла - лежащий у
двери Анчар поднял морду и уши, глянул недоуменно. Стойкое отвращение к
жизни - ни желания, ни сил что-либо предпринять. Она жалела Дениса
умозрительно, так же умом понимала, что, кроме не„, у него никого нет, и
надо что-то делать. Но так, наверное, чувствует себя заглохший автомобиль
на дороге, когда кончается горючее. Можно ахать, подхл„стывать себя,
стыдить, ужасаться; д„ргаться - вс„, бак пуст. Приехали.
  А дом продолжал жить. Включался и отключался АГВ, холодильник, тикали
часы, горели лампочки, похрапывал Анчар; береста в камине, казалось, так и
ждала огня, чтобы вспыхнуть, затрещать жарко и весело.
  "Смотреть камин" она могла часами, как некоторые граждане-зомби сериалы. С
книгой, рукописью на коленях или просто так. Но теперь и от камина было
тошно. Рулетка остановилась.
  Ещ„ вчера было воскресенье, она вернулась с обедни, потом гуляла с Анчаром
по дубраве. Шуршали под ногами рыжие листья, была чудесная погода - синее
небо, рыжие дубы и перистые облака, предвестники дождя. Она думала, что
надо бы успеть заготовить сухих листьев для утепления грядок и колодца,
набрала полные карманы поздних опят-октябрят и представляла как Ганя, стоя
на лесах за сотни километров от Лужина, расписывает стены своего храма,
или тоже гуляет сейчас по таежным своим сопкам. И молилась, чтобы он тоже
вспомнил о ней. И начисто забывала про грусть-тоску, увидав на рыжей
листве бирюзовые сполохи синей птицы, которая в блаженно-чистой тоске
выводила где-то на грани бытия нездешнюю свою мелодию. Песня синей птицы -
верный признак, что е„ молитва о Гане услышана.
  Вс„. Пусть рулетка стоит, Иоанна выходит из игры. Никаких игр. Ненавистное
"завтра" вставало на горизонте, как чудище на одной из ранних Ганиных
картин.
  Пусть всегда будет сегодня. Вот так, в кресле с ногами и потихоньку выть.
Пусть завтра никогда не наступит.
  Она вспомнила про экзотическое снотворное в спальне, давным-давно
привез„нное из-за бугра их общей приятельницей для страдающей бессоницей
свекрови. Ядовито-розовые шарики. Свекровь их принимать опасалась, она
вообще избегала лекарств и боялась, что кто-либо из детей их наглотается,
поэтому отдала шарики Иоанне, чтобы зарыла на даче. Но они были такие
красивые, эти шарики, такая милая упаковка в форме сердечка... Бережливая
Иоанна терпеть не могла что-то выкидывать. И вот теперь... зад„рнуть
шторы, отпустить на свободу Анчара и проглотить вс„ разом, запив соком с
коньяком. И спать, спать...
  И никаких "завтра".
  Иоанна поднялась в спальню, покатала шарики на ладони и швырнула с балкона
в осеннюю ночь, как когда-то ключ. Представила, как они алеют на жухлой
траве заледеневшими бусинками крови...
  Внизу в кухне почти выкипел чайник.
  Попробовала молиться - как в пустоту. Вс„ правильно, Господь уш„л. Он
гневается из-за этих таблеток. Он никогда не да„т испытания сверх меры,
крест надо принимать с благодарным смирением и нести. И нельзя молиться,
чтоб никогда не наступило завтра, это трусость и грех.
  Дай силы войти в него. Господи...
  Вс„ ещ„ беззвучный ящик показывал владения Егорки Златова. Самого Егорку,
златогорских девчонок-изанок. Фиалочек, чернильниц - кто как называл. Их
теперь часто показывали - блаженные, пережиток советского прошлого. А то и
с восторгом, как "надежду России". Чаще просто с любопытством, как всякое
"из ряда вон". Девчонки на ферме, на стройке, в теплице, торгуют с
лотка... Что-то убирают, высаживают, играют с детьми...


  * * *

  Именно девчонки, от двенадцати до двадцати пяти были наиболее ревностными
егоркиными фанатками, опровергая мрачные прогнозы насч„т всеобщей
шлюхизации и связанного с ней вырождения генофонда. Девчонки были дивные -
откуда они только такие брались? - стройные и вместе с тем крепенькие,
жизнестойкие, с такими хорошими лицами - невозможный гибрид святой Агнессы
и "девушки с веслом". Фиолетовый цвет - сплав синего, алого и белого.
Небо, кровь и чистота. Восхождение, самопожертвование, преображение.
  Жилет с юбкой или брюками из фиолетовой джинсы всех оттенков, длины и
покроя, кроме шокирующих, любого цвета блузка, любая обувь. Туфли-лодочки,
сандалии со шнуровкой, кроссовки...
  Изанки-фиалочки, чернильницы и мальчики-"сизари" шли в народ по городам и
весям, исповедуя Замысел Неба, Революцию Сознания и Божественную Свободу.
  Их вряд ли понимали, называли "блаженными", посмеивались, дивились их юной
горячности, но те сразу же хватали быка за рога, находили десяток-другой
слушателей, сочувствующих, - кому обрыдла жизнь над кастрюлями и корытом,
у кого душа рвалась "в даль светлую", кого "заела среда", кто "чувствовал
в душе своей силы необъятные"... Мы решим все ваши проблемы, мы освободим
вас от чар, как принц - заколдованное спящее царство. Мы прорубим заросшую
терновником и бурьяном тропку и будем вас тормошить, трясти за плечи...
Будем раскапывать в каждом клад - Образ Божий, Замысел, дары Неба, помогая
их обнаружить, развить и направить в нужном направлении. Мы очистим вашу
жизнь от суеты, хандры, дури. Поможем найти единственное, только ваше
место в жизни...
  Умеющие и любящие стряпать, возиться с детьми, знающие иностранные языки
или с музыкальным образованием, обладатели пианино или авто, врачи на
пенсии или безработные, плотники, столяры, маляры, сантехники - всем
найд„тся дело! "Все работы хороши - выбирай на вкус..."
"Мы одно... Единый организм! Богочеловечество! - митинговали пришельцы, -
в каждом дремлет Пушкин, Мичурин, Рембрандт, Бах, Блез Паскаль и Галина
Уланова... Паша Ангелина и Илья Муромец, Стахано