вой народ
"железным занавесом", стрельбой, репрессиями? Когда часто гибнут и
невинные под горячую руку... Помимо "воцерковл„нных" в ведении Иосифа, в
его винограднике были и "привитые" и просто "дикие" сорта. Если считать не
по количеству посещающих храмы /истинно верующих определить невозможно, да
и не в вере дело, ибо если веришь, но не слушаешься Учения - сугубый грех/
- если отталкиваться от количества т„мных, задавленных унизительным бытом
и нуждой народных масс царской России, а также "эксплуататорских классов"
/выражаясь языком Иосифа/, вампиров /выражаясь нашим языком/, или пирующих
среди нищих Лазарей /на языке Евангелия/, - в ком за годы правления Иосифа
был расчищен Образ Божий и осуществл„н Замысел? Таких найд„тся немало,
овец, сбереж„нных от расхитителей. Может быть, даже в сравнении с царской
Россией, не говоря уже о России Эсэнговской, хотя Союз и считался
официально атеистическим государством. Прич„м здесь мы имеем дело не с
религиозностью внешней, фарисейской, а с исповеданием Пути, с глубоким
внутренним, хоть и чаще всего неосознанным служением Истине, отличающим
советского человека в двадцатые, тридцатые, сороковые, пятидесятые... Да и
потом, пока номенклатурные оборотни не распахнули ворота крепости Иосифа и
не ринулась во внутренность храма всякая нечисть.


  * * *

  И вс„ же Иоанна так и осталась для них чужой. Длинноволосые интеллигентные
молчуны с отстран„нно-настороженной улыбкой, их подруги и девушки -
тоненькие и какие-то пришибленные, в длинных юбках и косынках, с
неизменным молитвенником в сумочке, иногда с ч„тками, мелькающими в тонких
пальцах, переш„птывающиеся и переглядывающиеся о ч„м-то лишь им ведомом -
они производили странное впечатление. Иоанну одновременно раздражала и
восхищала их замкнутость на себя, порой беспощадное к себе внимание с
неизбежным самобичеванием не только за поступки, но и за неподобающие
мысли, их стоическое умение выстаивать длиннющие службы, подолгу молиться
дома, выдерживать посты, не раздражаться в отношениях с детьми, которым
Иоанна давно бы надавала подзатыльников. Их бесстрастно-учтивое обращение
друг с другом, беспрекословное подчинение отцу Киприану, который требовал
иногда послушания в самых радикальных вопросах - вроде как бросить
престижную работу, имеющую весьма отдал„нное отношение к атеизму,
продолжать жить с Драчуном и пьяницей мужем, не говоря уже о запрете
применять противозачаточные средства, пусть даже детей этих уже мал мала
меньше. Плакали, но подчинялись безропотно.
  Иоанне во вс„м этом виделось воистину казарменное насилие над личностью,
настоящий террор, а Варя в ответ толковала ей, что наша воля испорчена,
греховна, равно как и желания наши, что наилучший выход для человека -
отречься от своей воли и позволить Господу вершить через духовного отца
твою судьбу. Ибо "сила Божия в немощи совершается" и "научи меня творити
Волю Твою"... Варя сказала, что нам часто не дано напрямую знать эту Волю
и что нам полезнее, мы иной раз даже ропщем, что не выполняются наши
просьбы и желания. Допустим, вы опаздываете на самол„т к больному реб„нку,
молитесь, чтобы успеть, но опаздываете и недовольны, а самол„т
разбивается... Разве мы можем предвидеть будущее? А священникам часто
открыто, они ближе к Небу.
  С этим Иоанна была согласна. "Бойтесь ваших желаний, они иногда
осуществляются," - сказал кто-то мудрый.
  И ещ„ Варя расскажет историю про одного дворянина, который решил бросить
греховную жизнь и уйти в монастырь. В монастыре он попросил у настоятеля
одинокую келью, кувшин воды и краюху хлеба в день. И чтоб его заперли.
  Настоятель ответил, что рано тебе, брат, в затвор, этот подвиг для тебя не
по силам, твори лучше послушание со всеми братьями, корзины плети. Не
хочу, говорит, со всеми, хочу в затвор. Ну ладно, дали ему отдал„нную
келью, хлеба, воды и заперли, - рассказывала Варя, - Стал он молиться.
День проходит, два, навалились на него помыслы, вспомнил о прежней своей
беззаботной жизни, пирах, женщинах, носятся перед глазами лакомые блюда,
напитки, красотки, - подвижник не сда„тся, молится прилежно, все видения
греховные отметает. Так проходит неделя, другая... Вс„ победил, исчезли
помыслы, бесы, наступила тишина. Желания греховные пропали, а внутри -
пустота кромешная! Выходит, кроме мерзости этой, суеты, низких помыслов и
бесов, ничего нет в его душе. Пуста душа, значит, вроде бы, и его самого
нет, одна пустота. "Скорлупка", как говаривала мадам Блаватская.
  - Тут он как заор„т, - рассказывала Варя, - Отоприте! - ор„т, выскочил из
кельи, тряс„тся, как безумный, плачет, пустоты своей ужаснулся. Так
наказал его Господь за гордость. Еле привели в чувство, посадили со всеми
корзины плести.
  Стал он смиренно со слезами молить Господа наполнить эту отравную пустоту
светом. И тогда постепенно начал в н„м восстанавливаться образ Божий,
который мы своей злой волей искажаем и уродуем. Так не разумнее ли этой
своей волей отречься от не„, воли? Добровольно предать себя в руки Творца?
И не мешать спасать...
  Иоанна возразила, что священник - не Бог, он может и согрешить, и
ошибиться. Ну а Варя скажет, что даже если и ошиб„тся, то и спрос будет с
него, потому что твой духовник отвечает за тебя перед Небом.
  - А как же свобода? - спросит Иоанна, - Или она действительно "осознанная
необходимость"?
  - Осознанная необходимость творить Волю Божию. То, что в миру называют
"свободой" - всего лишь возможность творить собственную греховную волю.
Похоть плоти, похоть очей и гордость житейская. Плен у собственных
страстей и похотей. Никакая это не свобода, а самое настоящее рабство.
Бремя страстей человеческих. Господь сказал: "Познайте Истину, и Истина
сделает вас свободными". Очисти полностью сосуд своей души от собственных
страстей, позволь Господу наполнить его Светом и познаешь подлинную
свободу. Потому что лишь Бог свободен...
  Иоанна не уставала удивляться, что вот, есть в центре атеистического Союза
такой уникальный заповедник. Нет, не монастырь, а миряне, советские люди,
в основном, молодые. Уч„ные, студенты, художники, врачи, школьники,
которые самоотверженно борются со страстями (даже нарядное платье,
пирожное, косметика, всякое праздное зрелище считалось здесь грехом),
читают длинные молитвы, отстаивают долгие службы в храме, соблюдают все
посты, включая среду и пятницу (в среду Христос предан Иудой, в пятницу -
распят), неустанно хлопочут на клумбах и грядках, молча творя Иисусову
молитву, чтобы отсекать всякие праздные и дурные помыслы, твердо верят,
что после этого призрачного, злого, неправедного бытия, где "сатана правит
бал", наступит иное, прекрасное и вечное Царство Света.
  "И отр„т Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже, ни плача, ни
вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло".
  "Побеждающий наследует вс„, и буду ему Богом, и он будет Мне сыном".
  - "Побеждающий",.. - повторила Варя, - Мы здесь в наказание. Помнишь - "В
поте лица"... И рожать в муках. А потом болезни, потери близких, несчастья
кругом, старость, смерть... Какой уж тут пир! Если и пир, то во время
чумы. Мы здесь на войне за погибающие души. Думать иначе - просто хула на
Бога! - горячилась Варя, - Думать, что Господь призвал нас лишь для земной
жизни с е„ страданиями - кощунство, даже если мы сами в них виноваты. Ведь
Он знал изначально, что человек пад„т, будет изгнан из рая на страдания и
смерть. Думать, что Господь сотворил человека лишь чтобы подвергнуть
наказанию - значит подозревать Творца в жестокости. Эта самая фраза
Достоевского о слезинке реб„нка... Да, никакой кратковременный земной рай
не может оправдать страданий предыдущих поколений. Только вечная жизнь в
Царстве. Это вс„ объясняет и оправдывает. Иисус указал нам путь. Он стал
человеком, прош„л через все страдания и воскрес. Он сказал: "Я есть Путь,
Истина и Жизнь". Почему? Чтобы мы шли Его путем. Он создал нас для
счастливой вечной жизни. Он да„т нам шанс - Себя, Свою Плоть и Кровь.
Земная жизнь - наш шанс. Единственный. "Претерпевший до конца -
спас„тся"...
  - Ты подумай, ведь если бы прилетели, ну, к примеру, инопланетяне и
сказали бы: "Вот вам, земляне, инструкция, правила жизни, закон великой
Любви и Единения, и если вы его исполните, смерть для вас станет лишь
переходом в наш мир, прекрасный и вечный. Наверное, почти все бы с
радостью согласились. Почему же мы не слушаемся Творца Вселенной, Который
искупил нас Своей Кровью? Разве это не безумие? Мы боимся потерять
ничтожные сомнительные удовольствия, мы хотим пировать здесь.
  Земное счастье... Разве оно вообще возможно, даже в нравственном аспекте,
когда вокруг столько страданий? Истинно мудрые искали счастья там, где
повелел Творец. Гениальный Паскаль подсчитал и доказал, что если даже есть
один миллионный шанс Бытия Божия, безумие не поставить все на эту, говоря
условно, карту, ибо в случае существования Бога проигрыш, вечное
отторжение Света - бесконечно велик, абсолютно непропорционален тем
сомнительным удовольствиям, которые дают нарушения заповедей. А в случае
"ставки на Бога" бесконечно велик выигрыш, а проигрыш - вс„ тот же
сомнительный пир во время чумы, да отравленный к тому же периодическим
несварением желудка," - убеждала Варя.

  Его души незримый мир
Престолов выше и порфир...
  О, верь, ничем тот не подкупен,
Кому сей чудный мир доступен.

  Кому Господь дозволил взгляд
В то сокровенное горнило,
Где первообразы кипят,
Трепещут творческие силы!

  Вот оно. Царство Божие внутри нас, о Котором говорил Господь, - Это не за
гробом, это начинается здесь, сейчас!

  Зачем не в то рожд„н я время,
Когда меж нами, во плоти,
Неся мучительное бремя,
Он ш„л на жизненном пути!..

  Твоим страданием страдать
И крест на плечи Твой принять
И на главу венец терновый!

  Однако попытки Иоанны жить "как они" закончились полным фиаско.
Относительно легко дался лишь пост. Молитва не получалась, одолевали
посторонние мысли. Во время визитов в Москву она умудрялась каждый раз
повздорить то с редактором, то со свекровью, то в очереди. Хорошо хоть
Филипп уехал в Крым с приятелями! Долго боролась с собой Иоанна, но так и
не смогла себя заставить дать взаймы одному вечно бедствующему знакомому
на покупку кооператива, однако тут же вцепилась в американскую шубу из
опоссума, которую примеряли в грим„рной кинодамы, млея и по„живаясь от
цены. Презирая себя, Иоанна помчалась за деньгами, как тогда с люстрой,
прекрасно сознавая, что шуба ей абсолютно ни к чему, она вс„ время в
куртке и за рул„м и вообще вряд ли когда-нибудь е„ оденет: оставлять в
театре, ресторане, даже в гостях на вешалке по нынешним временам опасно -
упрут, да и не ходит она никуда в последнее время. Не по очередям же в
ней, в самом деле, толкаться!
  И вс„ же вцепилась. Как когда-то в люстру, как когда-то в Дениса.
Оплатила, отвезла домой, с наслаждением поглаживая торчащий из
специального, защищенного от моли пакета шелковистый мех, когда машина
останавливалась у светофора. Как же - мо„! А дома запихнула пакет в шкаф,
полный таких же ненужных тряпок, чтобы навсегда о н„м забыть.
  Не врать тоже оказалось совершенно невозможно. Она обнаружила, что вся е„
жизнь состоит из вранья. Она просто говорила не то, что есть, а то, что
надо говорить; знакомилась и поддерживала отношения с кем "надо" и эти
"надо" были сплошным врань„м, настолько привычным, что и не замечалось.
  А эти... Однажды в Лужине случился пожар, и кто-то сообщил, что вот,
погорельцы с детьми сидят на вещах и никто из соседей не желает их
приютить. Иоанна успела лишь возмутиться такому бессердечию, как одна из
"молчашек" (так их называла про себя Иоанна - ещ„ не монашки, но молчашки,
отвергающие всякие праздные разговоры), так вот, одна из "молчашек", жена
известного композитора, уже через полчаса храбро повезла вс„ семейство с
детишками, узлами, прокопч„нное и зар„ванное, в Москву (муж на даче,
квартира все равно пустует). "Мужа" Иоанна знала и содрогнулась,
представив, что жд„т бедную молчашку. И подумала со стыдом, что сама она
никуда не годится по сравнению с этой композиторшей, которую прежде
считала просто экзальтированной дамочкой. А дамочка, оказавшаяся
впоследствии скрипачкой, почти месяц держала оборону, пока не удалось
выхлопотать погорельцам жиль„. Кормила и помогала деньгами, давая частные
уроки.
  "Православие - вера очень строгая, - сказал отец Киприан, - Хватит ли у
вас решимости начать новую жизнь?"
Иоанна почти отчаялась; она, как тот монах из вариной истории,
обнаруживала в себе вс„ новые непреодолимые мерзости. Почему Ганя парил в
этом измерении легко, радостно и свободно, просто сбросив прежнюю жизнь,
как ветхую одежду, отдав вс„, что имел, вплоть до таланта, который отныне
посвятил лишь Богу? Не такой "молчашкой", примерной женой, матерью,
смиренной прихожанкой с опущенными долу очами, иссуш„нной борьбой с
обыденностью и страстями, продирающейся к Небу по унылой житейской трясине
(так ей, по крайней мере, казалось) хотелось ей быть, а как Ганя - гореть
самозабвенно в том священном Огне...
  Пост, молитва, уединение для него были не повинностью, а Божественным
топливом, которое сжигало вс„ лишнее, тяж„лое, земное, облегчало и
освобождало душу и тело в неудержимом стремлении к Небу. "Отдай плоть,
прими дух". "Ещ„ подобно Царство Небесное сокровищу, скрытому на поле,
которое нашедший человек утаил, и от радости о н„м ид„т и прода„т вс„, что
имеет, и покупает поле то". / Мф. 13, 44/
- Ганя - сын, а мы - рабы, - говорила Варя, - Раб подчиняется воле
господина, сын - исполняет е„ легко и радостно, как свою собственную. Это
да„тся лишь благодатью Святого Духа. Помнишь, в каком смятении пребывали
ученики Христа после распятия? Вспомни Фому Неверующего! А потом внезапно
сделался шум с неба, и сошли на них как бы огненные языки, и с тех пор они
исполнились Духа, стали смело проповедовать Евангелие и почти все приняли
мученическую смерть за Христа. А ведь они и раньше верили, видели чудеса,
которые творил Иисус! Они изменились. Это чудо - рождение свыше, о котором
говорил Господь в беседе с Никодимом. "Если кто не родится свыше, не может
увидеть Царствия Божия. Рожд„нное от плоти есть плоть, а рожд„нное от Духа
есть Дух. Дух дышит, где хочет, и голос его слышишь, так бывает с
рожд„нным от духа". Это - высшее состояние, дарованное Господом своим
избранным. Царство Божие уже при жизни. "Пророку" Пушкина открылись высшие
тайны. И Иоанну Дамаскину:

  И моря пенистые воды.
  Земля, и солнце, и луна.
  И всех созвездий хороводы.
  И синей тверди глубина -

  То вс„ одно лишь отраженье,
Лишь тень таинственных красот,
Которых вечное виденье
В душе избранника жив„т!

  - Избранника... А мы - рабы.
  Иоанна изумилась - разве не все равны перед Богом?
  - Тут дело в дарованной свободе, в нас самих. Когда в притче Господь
позвал на Свой пир, званые отказались - кто женился, у кого - хозяйство
или прочие хлопоты. То есть опять - променяли первородство, бессмертие в
Боге на чечевичную похл„бку. И тогда Господь сказал с горечью: "Много
званых, но мало избранных". То есть избравших узкий путь. Господь избирает
тех, кто сердцем избирает Его. Кто упорно ищет Бога. Кто, услышав зов,
бросает вс„ и бежит к Нему.
  А мы оглядываемся на тленное, земное. Нам жалко его терять, и мы каменеем,
как жена Лота. Мы рассудочны и холодны. Вернее, думаем, что рассудочны, а
на самом деле безумны... Теплохладны. А Господь говорит: "Дай Мне, сыне,
сердце тво„". Если ты не ищешь Бога, не хочешь верить, ты Его никогда не
найд„шь. Господь не навязывает нам Свою любовь. Он сотворил нас
свободными...
  "Да, Варя права, я холодна, - думала Иоанна, - Я здесь из-за Гани. Но ведь
я верю в Тебя, Господи, верила всегда. И знала, что моя душа бессмертна.
Почему же Я так равнодушна к своей судьбе в вечности? Или она, душа,
действительно атрофировалась, онемела в бесчувствии, как говорит Варя. Не
чувствует боли, не чувствует опасности... Я знаю, что есть Бог, Который
дал мне вс„ - жизнь, здоровье, талант... Но я не отдала Ему сердце. Знаю,
что близкие и неблизкие нуждаются в моей помощи, но я равнодушна. Я
отношусь к людям, как к вещам, которыми хочется или не хочется обладать.
Вещи служат, приносят пользу, удовольствие, развлекают, надоедают,
наконец, причиняют неудобства. Не мать, не жена, не дочь - я сама по
себе...
  Волшебный кост„р по имени "Ганя"... Пламя, в котором он самозабвенно, без
остатка сгорал, лишь иногда опаляло е„ нестерпимо жаркой нездешней искрой,
если она подходила чересчур близко. Этот призывающий и одновременно не
подпускающий к себе огонь был для Гани средой обитания, жить означало
гореть. У огня были свои законы: сгореть, чтобы возродиться, умереть и
воскреснуть. Приближение к Богу, прорыв в иное измерение.
  "Свет Фаворский" никак не давался, получался слишком тяж„л и груб, он был
земным. Гане мешало вс„ - собственная плоть с е„ потребностями, самый
незначительный шум, даже мысли. Вся жизнь земная, казалось, стояла на пути
к постижению этого Света, Который сжигал его и никак не хотел передаваться
на холсте. Ганя понимал, что это от гордости - погоня за непостижимым, но
ничего не мог с собой поделать и был на грани нервного истощения, почти
перестав есть и спать. Часами молился беззвучно, закатное солнце,
проникнув сквозь пыльное стекло мастерской, выхватывало его слившуюся со
стеной фигуру с сомкнутыми губами и веками.
  Лишь изредка оживала рука в крестообразном пол„те, складывалось в поясном
поклоне тело и снова врастало в стену недвижно-безмолвной мумией.
  Выходил он к терпеливо дожидавшейся каждый вечер Иоанне, едва держась на
ногах - пепельно-серый, прокуренный, хоть и пообещал отцу Борису
постепенно бросить курить к началу занятий. Машинально проглатывал
оставленный на террасе ужин, вс„ ещ„ пребывая там, на Фаворе, - заросший,
даже не худой, а какой-то иссуш„нный, только глаза горели жадным голодным
огн„м в тщетной погоне за непостижимым. Она понимала, что он столь же
счастлив, сколь несчастлив, никто не мог ему помочь, и уже не оставалось
сил в гордой губительной попытке свести Небо на землю.
  Они брели плечом к плечу среди пылающих закатных стволов, с каждым дн„м
вс„ раньше гаснущих согласно астрономическому календарю. И вся накопленная
ею за день энергия помолодевшего, расцветшего от счастливо-привольной
лужинской жизни тела переливалась в Ганю - здоровая деревенская еда,
парное молоко с малиной, солнце, под которым она часами жарилась на берегу
озера с очередной умной книгой, или гоняя с егоркиными малышами мяч, а
потом до одури плавая на зависть ребятишкам.
  "Т„тя Яна, пора вылезать, простудитесь!" - орали они хором, и она
вылезала, как русалка, пропахшая тиной, вытаскивала из волос длинные
зел„ные водоросли, переодевалась в кустах, натягивая сарафан прямо на ещ„
влажное тело, прыгала, как в детстве, пока из ушей не вытечет вода. А
потом крепко спала с открытым окном. Лето кончалось, кончались и комары,
можно было пить всласть ночной лужинский воздух, настоенный на цветах и
травах.
  - Иоанна...

  Ганя сжимал е„ руку, они гуляли, чаще всего молча в блаженном единении,
вмещая в себя весь мир, который вмещал их. И краснозакатные деревья
склонялись над головами, и сонно пели им птицы, и рыжий дух Альмы ласкался
о ноги. И постепенно капля за каплей е„ накопленная за день энергия,
жизненная сила переливалась в него, она видела, как распрямляется,
наливается жизнью его изнур„нное тело, розовеют щ„ки, губы.
  - Пройд„мся ещ„, - просил он, но она мотала головой, выпитая, сожж„нная до
дна, дотла и безмерно счастливая, что ей удалось пусть косвенно, но взойти
на его кост„р и сгореть, чтобы рухнуть головешкой на девичью койку в своей
мансарде и наутро снова набираться сил для безумной ганиной гонки за
Фаворским светом.
  Он воспринимал, как должное, что с нею будто воскресает, он привык, как и
она, к чуду их единения, когда они были обречены, наверное, на общее
кровообращение, как сиамские близнецы, стано