прекрасный документ для работы наркомата вооружения. Мы
передадим е„ для руководства наркому вооружения.
  В ходе дальнейшей беседы он заметил:
  - Вы во многом были правы. Мы ошиблись... А подлецы вас оклеветали"...
/Нарком боеприпасов Б. Ванников/
"Сталин очень болезненно переживал наши неудачи в Испании. Его
неудовлетвор„нность обратилась против тех, кто совсем ещ„ недавно ходил в
героях, был осыпан вполне заслуженными почестями. После финала испанской
трагедии, когда оказалось, что наша авиация по боевым качествам уступает
немецкой, ЦК и правительство осуществили полную перестройку авиационной
промышленности и науки. Сталин установил тогда фантастически короткие
сроки для создания новых, стоящих на вполне современном уровне самол„тов.
И волей партии фантастика стала реальностью.
  Первое впечатление от кабинета Сталина врезалось в мою память. Признаться,
я был как-то разочарован: меня поразили его исключительная простота и
скромность.
  Сталин задал несколько вопросов. Его интересовали состояние и уровень
немецкой, английской, французской авиации. Я был пораж„н его
осведомл„нностью. Он разговаривал как авиационный специалист. Он очень
интересовался вооружением немецких самол„тов. Разговор затянулся до
поздней ночи и закончился уже на квартире Сталина за ужином...
  Я заметил в Сталине такую особенность: если дела на фронте хороши - он
требователен и суров; когда неприятности - шутит, сме„тся, становится
покладистым. Он понимал, видимо, что когда тяжело, людей нужно поддержать,
подбодрить.
  С ним можно было спорить. Если вы твердо убеждены, что правы и сумеете
доказать свою правоту, никогда не считайтесь с чьим-то мнением, а
действуйте так, как подсказывает разум и ваша совесть". /А. С. Яковлев/


  СЛОВО АХА В ЗАЩИТУ ИОСИФА:

  Психология многих воцерковл„нных прихожан: "Я буду вести праведную жизнь и
попаду в рай, а вам, буржуям, уготован ад и муки вечные", и злорадство по
этому поводу - ужасно, недостойно христианина. Гораздо ближе к Замыслу
стремление к устроению общества, в котором в принципе невозможна Вампирия.
Ибо у многих вроде бы истинно "верующих" получается своеобразный вампиризм
под личиной праведности: "Я, мол, спасусь за сч„т твоей погибели, я
добровольно и покорно подставляю себя тебе на съедение, соблазняю тебя
собой, как бы злорадствуя: "Жри, губи свою душу, зато я в загробном мире
полюбуюсь на твои мучения в аду!" Нет и нет, не может быть в этом Божьего
Замысла, это очередная сатанинская подмена. Истинный христианин понимает
незаменимость и самоценность каждой человеческой жизни, каждая клетка
/монада/ в единой вселенской душе богочеловечества нес„т свою неповторимую
сверхзадачу, и гибель е„ для вечности - крушение мира, трагедия. Не говоря
уже о том, что желать, тайно или явно, такой погибели - тяжкий грех. Это -
не "прощение долгов наших", а злоба и месть. Нельзя строить сво„ спасение
в вечности на погибели другого. Осознание этого записано в сердце и часто
входит в противоречие с социальной церковной проповедью. Во всяком случае,
с новозаветной. Равно как и запугивание адскими мучениями. Страх Божий
может быть лишь дрожжами, закваской, "началом премудрости", а затем
приходит благодать - счастье реб„нка, который из страха не уш„л без спросу
в лес и теперь радуется жизни, глядя из окна на снующих вблизи дома
голодных волков...
  И страх, и корысть - приманки ветхозаветного мышления: - соблюдай
предписания, инструкцию от и до и спас„шься. Соблюдение инструкции,
конечно, необходимо, но это лишь СРЕДСТВО СПАСТИ, лекарство, как и пост.
Чтобы у тебя спала температура, опухоль, прошла боль и ты почувствовал,
как прекрасно быть здоровым, ощутить радость мира и света в душе, покоя и
чистоты и, как следствие - награда. Благодать Божья.
  Только ПОЛЮБИВШИЙ ВЫЗДОРОВЛЕНИЕ, пусть даже и не выздоровевший, - лишь
такой пригоден для Царствия, а не глотающий лекарства и соблюдающий диету
из-за страха перед неприятными последствиями болезни. Например - лишиться
работы за профнепригодностью.
  Любовь к выздоровлению - блаженный удел святых, отдавших этому новому /или
хорошо забытому старому/ состоянию первозданности "сердце сво„", молящих о
н„м Небо. А все прочие обычно носятся со своей болезнью, холят е„ и
лелеют, хоть и мучаются, и страшатся, но... запретный плод сладок! Иосиф
заставил их принимать лекарства и соблюдать диету, а дальше - вопрос
тайны, чуда, благодати... Дальше - Воля Божья. "Мои овцы знают Мой голос".
Да, он, в отличие от популярных "демократических" правителей практически
вырубил в сво„м государстве деревья с ядовитыми плодами, чтобы "избавить
от лукавого" вверенное ему стадо. Демократ или диктатор, нарушающий "права
человека" есть ядовитые плоды? Кто из них виновнее перед Богом" - решит
Суд. Во всяком случае, Иосиф никогда не брал на себя соблазн объявить себя
рупором, исполнителем Воли Божьей, хотя, особенно в конце его правления,
по всей стране открывались храмы и религия была фактически легализована.
  А соблазн был - взять Богово - ведь Иосиф вс„ и всегда заставлял работать
на свою Антивампирию!
  Но он этого не сделал, подобно последующим правителям страны. Вопреки
некоторым наветам, Иосиф никогда не провозглашал себя ни Богом, ни Его
рупором, он просто исполнял предназначение свыше, он слушал Волю и
подчинялся ей - с-пасти стадо. И только Бог ему судья.
  Иосиф предоставил каждому право самому решать вопрос о Боге. Партийная и
чиновничья карьера предусматривала не отречение от Бога, а указание
держать свои верования при себе, своего рода "прайвити". И это плохо лишь
на поверхностный взгляд. Ибо в условиях схватки не на жизнь, а на смерть с
внутренней и внешней Вампирией приходилось всему аппарату быть
"ассенизаторами и водовозами" революции, исполнять грязную и кровавую
работу, порой грубо ошибаясь. Летели во все стороны щепки от этой рубки, и
хороши были бы, к примеру, работники карательных органов НКВД, открыто
посещающие церковь!
  Иосиф говорил, что "Прошлое принадлежит Богу", только Ему судить дерево по
окончательным плодам, только Ему принадлежит жатва. Во всяком случае, в
военные и послевоенные годы отношение Иосифа к церкви не просто лояльное,
но покровительственное, а в макет второго издания своей биографии 1947года
Иосиф вносит исправление. Во фразу о себе "поступил в том же году в
Тифлисскую духовную семинарию" вписывает слово "православную".
  Своей же рукой он выч„ркивает из текста гимна "нас вырастил Сталин,
избранник народа" и вписывает "на верность народу". То есть подч„ркивает
не избранничество СНИЗУ, а СВЫШЕ во имя одной миссии - с-пасти овец, и
научить их так же быть верными общему "народному Делу". Освобождения от
царства Мамоны.
  Многонациональная паства Иосифа была у него в послушании, он взял на себя
всю полноту ответственности перед Небом, как настоящий пастырь. Только у
священника приход - верующие воцерковленные прихожане, а у Иосифа -
неверующие или по-разному верующие, многомиллионный и многонациональный
народ огромного государства, за который он взял на себя ответственность
перед Небом, погнав прочь от "Лукавого".
  Иосиф полагал, что задача пастыря всеми силами бороться за такое
мироустройство, при котором была бы максимально исполнена воля Творца:
"Хощеши всем спастися и в разум Истины придти". Он расправлялся с
"вампирами" их же руками, зачастую используя в этой кровавой драке
почерпнутые из Ветхого Завета ж„сткие методы борьбы. В том числе и худшие,
отвратительные черты падшего человеческого естества - жадность,
сластолюбие, трусость, предательство, зависть, властолюбие - имя им
легион. Он с волками "выл по-волчьи", но даже на Ветхий Завет никогда не
ссылался, взяв на себя, повторяю, всю полноту ответственности перед Небом.
Он исполнял ДОЛГ.
  "Не беспокойся обо мне, - писал он матери, - Я свою долю выдержу..."

  Здесь кровью святые омыты ут„сы.
  Здесь славой овеян бетон батарей,
Здесь курс на бессмертье держали матросы
В боях за свободу отчизны своей.


  БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА:

  1944 г. Приказ в связи с прорывом обороны немцев и освобождением города
Мга войсками Ленинградского фронта. Участие в работе десятой сессии
Верховного Совета СССР. Приказ в связи с завершением операции по
уничтожению немецких войск в районе Корсунь-Шевченковский. Приказ в связи
с выходом войск 2 Украинского фронта на гос. границу СССР - реку Прут.
Приказы в связи с форсированием реки Днестр и выходом войск 1-ого
Украинского фронта на государственную границу с СССР с Чехословакией и
Румынией, а также в связи с прорывом обороны немцев и форсированием реки
Прут. Приказ в связи с освобождением Севастополя и полным очищением Крыма
от немецких захватчиков войсками 4-ого Украинского фронта. Доклад о 27-й
годовщине Великой Октябрьской соц. революции. Беседа с президентом
Академии Наук СССР В. Л. Комаровым о задачах Академии Наук. Принимает
делегацию Варшавы и символический бронзовый герб Польши в знак
благодарности польского народа за помощь в борьбе с немецко-фашистскими
захватчиками.
  "У Сталина была поразительная работоспособность... Я это точно знаю. То,
что ему нужно было, он досконально знал и следил. Это совершенно
правильно. И смотрел не в одну сторону, а во все стороны. Это политически
важно было, скажем, авиация - так авиация... Пушки - так пушки, танки -
так танки, положение в Сибири - так положение в Сибири, политика Англии -
так политика Англии, одним словом, то, что руководитель не должен был
выпускать из своего поля зрения.
  А с другой стороны, стоит вспомнить постановления Совета Министров и ЦК. В
Совете Министров их принимали очень много, в неделю иногда до сотни. Эти
все постановления Поскр„бышев в большом пакете направлял на дачу на
подпись. А пакеты, нераспечатанные, лежали на даче месяцами. А выходили
все за подписью Сталина. Когда мы обсуждали, он расспрашивал, что вы там
сегодня делали, какие были вопросы, ну, мы обедали, обсуждали,
разговаривали, а поспорить - спорили, делились между собой и с ним.
Естественно, вопросы выяснялись, если они были неясными, но читать ему все
эти бумаги, конечно, было бессмысленно. Потому что он просто стал бы
бюрократом". /Молотов - Чуев/
"Чем больше нападают на него, тем выше он поднимается, Сталин. Ид„т
борьба. Огромное в Сталине не видят, - говорит Молотов, - Более
последовательного, более великого человека, чем Сталин, после Ленина не
было и нет!.. Свою роль Сталин выполнил - исключительно важную. Очень
трудную".
  "Сталин говорил: "Менгрелец не скажет, что украл лошадь - лошадь меня
унесла!"
  - Сталин снится?
  - Не часто, но иногда снится. И какие-то совершенно необычные условия. В
каком-то разрушенном городе... Никак не могу выйти... Потом встречаюсь с
ним. Одним словом, какие-то странные сны, очень запутанные". /Ф. Чуев/
  - Значит, это выявилось на фронте только перед лицом противника?
  - Да, это так.
  - Да знаете ли вы, что так мог поступить только самый коварный враг.
Именно так и поступил бы, - выпустив на заводе годные самол„ты, чтобы они
на фронте оказались негодными! Враг не нан„с бы нам большего ущерба, не
придумал бы ничего худшего. Это работа на Гитлера!
  Он несколько раз повторил, что самый коварный враг не мог бы нанести
большего вреда...
  Трудно себе представить наше состояние в тот момент. Я чувствовал, что
холодею. А Дементьев стоял весть красный и нервно теребил в руках кусок
злополучной обшивки.
  Несколько минут прошло в гробовом молчании. Наконец, Сталин, походив
некоторое время в раздумье, несколько успокоился и по-деловому спросил:
  - Что будем делать?
  Дементьев заявил, что мы немедленно исправим все самол„ты.
  - Что значит немедленно? Какой срок?
  Дементьев задумался на какое-то мгновение, переглянулся со мной.
  - В течение двух недель.
  Я ушам своим не верил. Мне казалось, что на эту работу потребуется по
крайней мере месяца два.
  Срок был принят. Однако Сталин приказал военной прокуратуре немедленно
расследовать обстоятельства дела.
  После чего Сталин обратился ко мне: "А ваше самолюбие не страдает? Как вы
себя чувствуете? Над вами издеваются, гробят вашу машину, а вы чего
смотрите?
  Когда мы выходили из кабинета Сталина, я облегч„нно вздохнул, но вместе с
тем не мог не сказать Дементьеву:
  - Слушай, как за две недели можно выполнить такую работу?
  - Там разберемся, а сделать надо, - ответил Дементьев". /Авиаконструктор
А.С. Яковлев/.


  * * *

  Уйд„т она по-английски
- Антон, ты мне нужен. Да нет, секрет... Чего-чего - проводи меня, вот
чего. Куда-куда - в койку. Дениса Гиви не отпускает, а у меня вс„, отбой.
  В холле, сидя на подоконнике открытого окна, одиноко курила Хельге. Она
почти со страхом смотрела на приближающуюся Яну. Яна вслушивается в себя -
вс„ та же беззвучная пустота. Она просит Хельге принести куртку Дениса,
которую они забыли на спинке стула, та стремглав бросается исполнять. Как
у них там, в Тарту, где и реки и кровь текут медленно - вцепляются ж„ны в
светлые кудряшки мужниных подружек? или травят каким-либо колдовским
зельем, или, как сейчас Яна, улыбаются им улыбкой Джиоконды и отпускают с
миром?
  Такси они с Антоном решили не ловить и проветриться - всего-то пешком
четыре-пять километров, ночь т„плая, цикады трещат, море неподал„ку
плещется. Шли весело, обоих слегка пошатывало, болтали, мурлыкали разные
песенки - так им и прежде доводилось вместе возвращаться с какого либо
коллективного мероприятия.
  То, да не то. Что-то смущало Яну. И этим "чем-то" был грим Дениса, парик,
куртка и запах Дениса, его гримасы и словечки, которыми окончательно
вжившийся в роль Дениса Антон успешно забавлялся. Но е„ это уже не
смешило, а смущало - слишком он был похож - даже не на нынешнего, а на
того экзотического Павлина, сердце которого она когда-то безуспешно
штурмовала. Так или иначе его рука на талии волновала е„. Этого ещ„ не
хватало!
  - Сними ты этот дурацкий грим, жарко же!
  - Зато автографа никто не просит. Смотри, не пристают, даже не
оборачиваются. Нет, я пожалуй, так и останусь. Представь, являюсь завтра
так на съ„мку, всем общий привет... "Так, господа хорошие, а где у нас
Кравченко?" Яна так и покатилась со смеху, до того он похоже передразнил
Дениса. Изловчившись, сорвала с него парик Дениса лысеющего, и Антонов
золотистый, вечно обесцвеченный для съ„мок есенинский чуб вырвался на
свободу, и Денис стал Антоном. Платком она соскабливала с его лица грим,
он со смехом отбивался, вс„ более становясь Кравченко, и вот уже какой-то
жигул„нок резко затормозил, чья-то восторженная физиономия возникла в
рамке бокового окна:
  - А я гаварю - Кольчугин!.. Павка, Антон, садитесь!.. Куда везти,
дарагой?..
  Они в панике бежали к морю, пробрались на какой-то ведомственный пляж.
Антон пош„л в стихию отмываться и надолго исчез, она слышала только, как
он блаженно плещется и горланит. Не удержалась и тоже полезла в воду,
поплавала у берега. Вода была по-летнему т„плая, воистину бархатная,
крупные южные зв„зды над головой, огоньки карабкающегося на гору
волшебного города - о, море в Гаграх!.. Она вылезла первой, обт„рлась
Кравченковской майкой, сбросила мокрое бель„ и натянула на голое тело
фирменное сво„ платье.
  Кравченко, наконец, вылез из воды. Он был великолепно слож„н, и они всегда
на съ„мках придумывали ему выигрышный выход из воды - моря, реки,
бассейна, ванны. Выходящий из воды Павка Кольчугин давным-давно был для
не„ штампом. Но сейчас опять что-то изменилось, она будто увидала его
впервые. Отныне ей суждено было видеть в н„м Дениса, улучшенную изрядно
помолодевшую копию. Это было как наваждение. Почему она раньше не замечала
этого поразительного сходства? Она подала ему влажную майку, смотрела
краем глаза, как он вытирается, потом курит, сидя рядом на кипе тоже
влажных поролоновых ковриков...
  - Ладно, пошли, - вставая, она протянула ему руку, - Одевайся, простынешь.
  Он перехватил руку, вскочил рывком, резко потянул на себя, и она не
удержавшись, свалилась ему на грудь в железные лапы, которые не замедлили
сомкнуться. Обычно сдержанный Антон, "непьющий, морально устойчивый,
характер нордический", если наливался изредка, неизменно наглел и давал
рукам волю, какая бы юбка ни оказывалась в тот момент на его искривленном
лишними градусами жизненном пути. Яну он, случалось, тоже зажимал
где-нибудь в углу тайком - это уже стало своеобразным ритуалом, надо было
лишь щ„лкнуть его по носу - "Отвяжись, балда!"
Он ждал, когда она щ„лкнет, од„рнет, оттолкн„т, рука медленно скользила по
платью, под которым ничего не было. Их разделяла лишь эфемерно-шелковистая
чешуя французского изделия, купленного Яной из-под полы в комиссионке на
Герцена.
  Его лицо в полутьме так походило на Денисово. Теперь вс„ перемешалось, -
это был то Денис, то Антон, то придуманный ею несгибаемый Павка, и
вспыхнувший вдруг незнакомый хищный блеск в Антоновых глазах, по которому
она так томилась в объятиях Дениса, сладостно-мучительное, предсмертное
торжество добычи, которую жаждет охотник, и тем самым безраздельно
принадлежит своей добыче, так е„ одурманило, что она упустила, проморгала
условно разделяющее их мгновение, за которым невозможное становилось
возможным.
  Он всегда подсознательно хотел е„, вершительницу своей судьбы, здесь были
замешаны и их ругань на съ„мочной площадке, и зависимость от их с Денисом
воли, и неосознанная ненависть к Денису да и к ней, - бунт свободы, бунт
создания против творца...
  Короче говоря, она с ужасом увидела, как умеренно пьяненький, умеренно
нахальный и вполне управляемый Антон превратился вдруг в эдакого
огнедышащего монстра. Это пламя уже пожирало и е„, и его самого,
освобожденную вдруг т„мную стихию уже невозможно было загнать обратно в
бутылку. Яна попыталась вырваться - он зарычал, будто тигр, у которого
дрессировщик отбирает кость, он стал совершенно невменяемым. Один ад знал,
какие сдавленные в Кравченковском подсознании запреты, помыслы и желания
вырвались на свободу из-за неосторожного е„ поведения. Глаза, губы, руки
требовали от не„ жертвы, одновременно кладя свою голову на плаху.
  - Ну вс„... - подумала она.
  Искаж„нное страстью лицо Дениса. Невероятно! Пылающий гибнущий л„д, по
которому она всегда томилась.
  Она подумала, что они, наверное, здорово пьяны. Мысль-алиби. "Скотина,
животное, пьянь", - в Антонов адрес - тоже алиби. И наконец,
покорно-злобное "ну и пусть" - так в детстве она смотрела на двойку в
тетрадке, на вымазанное в луже или порванное платье. Раз так, ну и пусть.
Она тогда вообще порв„т тетрадку, и платье, и весь мир в клочья, и себя.
Сладкая жажда гибели, саморазрушения - когда вонзились когти.
  Ну и пусть, - подумала она и перестала сопротивляться.
  То, что произошло в ту ночь на куче влажных поролоновых матов какого-то
ведомственного пляжа, совсем сбило е„ с толку. - Животное!., - думала она
уже о себе, л„жа, как выжатая тряпка, в когтях рехнувшегося огнедышащего
Антона, будто и не она это, а лишь е„ ш„лковая шкурка - такая
блаженно-м„ртвая пустота внутри. "Я - животное..." - это шокирующее
открытие /она всегда мыслила о себе как о существе высокодуховном, с
презрением относясь к "жрецам плоти"/ - почему-то не слишком е„ опечалило.
Просто констатировала факт.
  Кравченко шевельнулся.
  - Только попробуй вякнуть!.. - зашипела она, но он не собирался вякать, у
него теперь одно было на уме. Он, разумеется давно протрезвел, но
мастерски притворялся пьяным - так было выгоднее. "И только хмель один вс„
разрешает", - как пелось в любимом ею в детстве романсе. Джинн вырвался из
бутылки. Наконец-то не они с Денисом монопольно и унизительно стряпали на
семейной кухне его, Кравченковскую судьбу, - этот эпизод на мокрых
поролоновых матах не был предусмотрен в сценарии, теперь автором стал он,
Антон. Наступил его зв„здный час, он решил это доказать и плевать ему было
на вс„, хоть дерись, хоть кусайся.
  Ей удалось направить события хотя бы в цивилизованное русло, пообещав
перенести место действия в комнату Стари