Юлия Иванова
ДРЕМУЧИЕ ДВЕРИ I-II


                              ДРЕМУЧИЕ ДВЕРИ

                                   ТОМ I


                                МОСКВА 1999
                                ПАЛЕЯ-СВЕТ



  Фантастический роман Юлии Ивановой "ДРЕМУЧИЕ ДВЕРИ" стал сенсацией в
литературном мире ещ„ в рукописном варианте, привлекая прежде всего
нетрадиционным осмыслением - с религиозно-духовных позиций - роли Иосифа
Сталина в отечественной и мировой истории.
  Не был ли Иосиф Грозный, "тиран всех врем„н и народов", направляющим и
спасительным "жезлом железным" в руке Творца? Адвокат Иосифа, его
Ангел-Хранитель, собирает свидетельства, готовясь защищать диктатора на
Высшем Суде. Сюда, в Преддверие вечности, попадает и героиня романа, ценой
собственной жизни спасая от киллеров Лидера, противостоящего новому
мировому порядку грядущего Антихриста. Здесь, на грани жизни и смерти, она
получает шанс вернуться в прошлое, повторить путь от детства до седин,
переоценить не только свою личную судьбу, но и постичь всю глубину
трагедии великой страны, совершившей величайший в истории человечества
прорыв из царства Маммоны, а ныне умирающей вновь в тисках буржуазной
цивилизации, "знающей цену всему и не видящей ни в ч„м ценности"...
  Книга Юлии Ивановой привлеч„т не только интересующихся личностью Иосифа
Сталина, одной из самых таинственных в мировой истории, не только
любителей острых сюжетных поворотов, любовных коллизий и мистики - вс„ это
есть в романе. Но написан он прежде всего для тех, кто, как и герои книги,
напряж„нно ищет Истину, пытаясь выбраться из лабиринта "дремучих дверей"
бессмысленного суетного бытия.


  "Суд же состоит в том, что свет пришел в мир; но люди возлюбили более
тьму, нежели свет, потому что дела их были злы"
/Иоан. 3,19/
"Вы куплены дорогой ценой; не делайтесь рабами человеков"
/I Кор.7, 23/



  День выдался странным с самого начала. Накануне у не„ были дела в городе.
Переночевав в московской квартире, она уже по дороге на дачу, проезжая
мимо храма, неожиданно решила зайти.
  Вдоль церковной ограды прямо на асфальте сидели нищие, среди которых
выделялся то ли узбек, то ли таджик в малиново-зеленом полосатом ватном
халате и чунях с галошами, несмотря на жару. На коленях у него лежала
тюбетейка с мелочью, один глаз был перевязан прозрачной женской косынкой с
люриксом. Когда она подала ему, старик скосил на не„ другим глазом,
подслеповато-водянистым, медузьим, закивал, улыбнулся, обнажив редкие
гнилые зубы, и пробормотал по-своему что-то неразборчивое.
  Служба едва началась, на исповеди народу было мало, и она подошла,
вспомнив, что давно не исповедывалась. Отстояла литургию, на молебен не
осталась и, приложившись к кресту, сразу же вышла и поспешила к машине.
Старик с перевязанным косынкой глазом по-прежнему сидел у ограды. Он
полоснул по ней из-под люрикса здоровым глазом, и тот был уже ярко-желтым,
как предупреждающий сигнал светофора. Но самым странным был даже не этот
глаз, а то, что он вдруг старомодно и церемонно, на чистейшем русском, как
какой-нибудь замоскворецкий купец, выговорил:
  - С дн„м памяти святых благоверных мучеников Бориса и Глеба, матушка!
  Она ошеломл„нно вывалила в засаленную тюбетейку всю оставшуюся в кошельке
мелочь и бросилась прочь. И тут удивление сменилось открытием, что да,
ведь сегодня действительно "Борис и Глеб", и поведал ей об этом какой-то
чудной южный дед, а сама она, простояв всю службу, как-то вс„ пропустила
мимо ушей. И вот теперь надо срочно позвонить Варе, если она в Москве,
передать Глебу от не„ поздравления - сегодня они наверняка созвонятся. И,
конечно, пусть заодно передаст привет Гане...
  Варя оказалась в Москве и сказала, что пусть Иоанна непременно приезжает,
что сегодня будут Егорка с Айрис - отметят Глебовы именины, а потом они
вечером провожают Айрис рожать в Штаты. Так настояли е„ родители, а Егорка
/"ты же знаешь, какой от него в этом смысле прок, вечно занят по горло"/ -
согласился. Так что они вместе посидят, отпразднуют, морально поддержат
Айрис и помолятся, чтобы вс„ прошло благополучно.
  Приехать Варя велела сразу же, чтоб помочь накрыть стол. Хотя правилами
Златогорья и не поощрялись лакомства, Иоанна дерзнула купить торт к чаю и
фруктов для Айрис и будущего бэби.
  В квартире Златовых вс„ изменилось - две смежных комнаты, где когда-то
жили дети, с отдельным входом из коридора, - были заставлены столами с
компьютерами. Там работали какие-то ушлые ребята, беспрестанно что-то
верещало, попискивало. Варя пояснила, что там теперь пресс-центр
Златогорья. На вопрос об иконах, библиотеке и картинах со снисходительной
улыбкой успокоила, что вс„ вывезено и "в деле", то есть работает и да„т
доход и пользу приносит, что теперь у них свой выставочный зал, читальня и
т.д.
  Про торт Варя сказала, что это разврат, белая смерть, но "красотища", дала
руководящие указания насч„т стола и сообщила, что Егорка пов„з Айрис за
город к отцу Андрею получить благословение перед дальней дорогой и родами.
Что уже почти наверняка известно, что будет девочка, наука ид„т впер„д, и
будущую девочку решили назвать Марией - самое почитаемое имя по обе
стороны океана. Машенька, Мэри. Хлопнула входная дверь. Егорка.
  - Ма, у меня здесь дела, надо срочно кое с кем связаться, ты съезди с
Айрис. Она внизу в машине, ей тяжело лишний раз подниматься... Там с ней
Владик и Николай /шоф„р и телохранитель/, пусть прокатится, он мне здесь
не нужен... Поклон от меня отцу Андрею и побыстрей возвращайтесь. Привет,
Иоанна. Как хорошо, что ты здесь...
  Егорка, несмотря на разницу лет, всегда называл е„ по имени и на "ты".
Впрочем, он всех своих так называл, по-христиански.
  Иоанна сразу же поняла - какое-то ЧП. У не„ было чуть„ на подобные вещи.
Она открыла было рот - Егор приложил палец к губам. И только когда лифт с
Варей поехал вниз, увл„к Иоанну на кухню и прикрыл за собой дверь,
  - Что случилось?
  Русоволосый темноглазый Егорка, "л„гкий вес", в пот„ртой джинсе - к таким
всю жизнь обращаются: "молодой человек", Егорка - он же властитель,
возмутитель дум, освободитель душ, лидер "той самой" таинственной Изании,
витязь на белом коне...
  - Ну что?! - почти заорала она.
  - Прежде всего, тише, - заговорил он своем обычным тоном, властным, не
допускающим возражений. - Машина твоя здесь?
  - Вон на насыпи, серая мышь. А что?
  - Вижу. Очень хорошо. Сейчас ты спустишься, сядешь в машину и будешь
читать газету. Есть в машине газета?
  - Кажется, да. "Мир новостей".
  - Прекрасно. Будешь читать "Мир новостей", будто кого-то ждешь. Зеркало
установи так, чтоб было видно, что происходит перед домом. Если заметишь
что - дай знать, - он протянул ей мобильный телефон. - Номер наизусть
помнишь?
  - Что замечу?
  - Погоди... Может, показалось. Ну, ты сама знаешь, на нас бесконечные
наезды, провокации, угрозы, в последнее время особенно часто...
  - Что им надо?
  - Надо, чтоб нас не было. Чтобы мы "свернули богадельню", как они
говорят... Это вс„ нормально, значит, началось, процесс пош„л... Просто
мне показалось, я их увидел. Они пригнулись, но я видел. Троих. С
автоматами, на головах эти... с прорезями, эдакий боевичок а ля рюс. Видел
у светофора, потом ещ„. Им что-то помешало, я даже знаю, что... Шестисотый
мерс, темно-синий, номер заляпан. Темно-синий Мерс, почти ч„рный. Им нужен
я... За машиной нашей они вряд ли поехали, они меня пасут. Будут где-то
здесь ошиваться. Пока выйду... Заметишь у подъезда возню или Мерс
поблизости - звони. Дождись наших и поднимайся следом, ребята тебя заменят.
  - Ой, а как же... - она растерянно глянула на заваленный продуктами
кухонный стол и тут же поняла, что сморозила глупость.
  - Иди, я вс„ сделаю. И вот что - у их мерса фары разные - белая и ж„лтая.
Запомни, гигант детективного жанра.
  Неулыбчивый максималист Егорка балагурил крайне редко. Она поняла, что вс„
очень серь„зно.
  Она в точности исполнила Егоркины указания, но, как ни вперяла взгляд в
окрестности дома Златовых - ничего такого. Она пролистала всю газету и
совсем было успокоилась. "Фары у него разные - белая и ж„лтая". Ну разные,
ну и что? Мысль, что где-то это уже сегодня было. Разные. Белая и ж„лтая.
Господи, нищий! То ли узбек, то ли таджик с разными глазами и
замоскворецким говором... Чушь какая-то, прич„м тут старик?
  А ведь это он е„ направил к Варе, она б давно уже была на даче, гуляла с
Анчаром...
  Неприятный холодок пробежал по спине. Но тут подъехала егоркина машина.
Айрис с Варей безо всяких эксцессов вошли в подъезд, ребята, как и
полагалось, остались внизу на посту. Ничего такого...
  Иоанна поднялась следом, расцеловалась с Айрис, заметно округлившейся и
без привычного загара /загорать запретили врачи/, восхитилась
профессионально накрытым столом, подумав, что вот уж верно - талантливый
талантлив во вс„м. Егорка снова приложил к губам палец, и она покорно
выслушала незаслуженные комплименты в свой адрес по поводу сервировки.
  Подгребли из "пресс-бюро" ещ„ какие-то гости, прочли молитву и сели за
стол. Пытались дозвониться до Глеба, но там были неполадки с линией. Варя
на всякий случай продиктовала телеграмму и сказала, что вечером, когда
ребята уедут /самол„т улетал около полуночи/, попробует ещ„ позвонить.
  За столом, как обычно, вскоре заговорили о златогорских делах и проблемах,
а Иоанна, распрощавшись и спустившись к машине, уже совсем собралась было
ехать на дачу, но почему-то раздумала. Нет, пусть она покараулит ещ„
часок-другой, но зато на сердце будет спокойно. Убедится, что они уехали,
что ничего не случилось, перекрестит вслед Егорку с Айрис...
  Никакого конкретного плана действия на случай ЧП у не„ не было - телефон
она вернула Егорке. Просто акт самоуспокоения...
  Вот уже десять лет как е„ страну, в которой она выросла и прожила жизнь и
которую любила, захватил многоглавый дракон. Он разодрал страну на части -
каждой голове по куску, разорил, осквернил, оплевал и опоганил вс„ вокруг,
он жрал вс„ подряд - воинов, взрослых кормильцев, стариков, невинных
девушек и детей. Жрал не только тела, но и души, заставляя служить не
высоким идеалам, а пищей своей ненасытной многоглавой похоти. Дракон
заразил страну своей жаждой крови, и люди жадно расхватывали остатки
кровавой пищи с барского стола, не думая, что это кровь их ближних. А то и
пожирали этих ближних сами.
  Она привыкла к дракону, к тому, что он непобедим, что жертвы спокойно роют
себе братскую могилу, умоляя лишь заплатить за рыть„, чтоб было что выпить
и закусить перед смертью. Она привыкла, что клятвоотступников возводят в
святые, а верных до гроба низводят в предатели, что вс„ не то и не так,
что артиллерия бь„т по своим, что белые лебеди чернеют на глазах, лев
сда„тся комару, а голова голосует за сво„ отделение от тела. Что червонцы
превращаются в пустые бумажки, полуголые гражданки всех возрастов, в
тачках и без, снуют по городу, а на всевозможные "сеансы с разоблачениями"
уже никто не обращает внимания. Что самол„ты падают людям на головы, наши
бомбы - на наши мирные дома, а вылезающие из-под руин старухи интересуются
не судьбой близких, а чем закончилась очередная серия "Санта-Барбары". Что
героиня "Молодой гвардии", по которой прежде молод„жь сверяла свою жизнь,
и несгибаемый "председатель" доживают жалкими придворными шутами и
шутихами, что многочисленные Иваны Бездомные со свечками и в кальсонах
бегают за ч„рными котами по Патриаршим, она привыкла к этому вдруг
воплотившемуся в жизнь абсурду, когда "кости встают дыбом", "кровь
застревает в жилах", и "волосы стынут в горле". К тому, что "Мы рождены,
чтоб Кафку сделать былью", что вс„ здравое и разумное отныне невозможно,
лишь прямиком в эту проклятую смрадную пасть... Что уже "близ, при
дверях", и летит птица-тройка не впер„д, не назад, а к ч„ртовой бабушке, в
бездну. Она убеждала себя, что все это предсказано в "Апокалипсисе", в
Библии, что колесу истории противостоять невозможно, и что Егорка Златов
со своей распрекрасной Изанией, сын Варвары и Глеба, просто существует в
каком-то ином измерении, недоступном дракону, куда дракону нельзя. Как
никогда не прорвется в сказочную страну, куда улетела Дюймовочка,
какой-нибудь озверевший танк с кротом и мышью в кабине и не пальн„т из
пушки по эльфам...
  Она знала изначально - с Егоркой ничего не может, не должно случиться.
Покров Божий над ним, ибо Господь не посылает испытаний сверх меры и не
случайно дал Егорку е„ отчаявшейся гибнущей стране. "Волос с головы не
упад„т", - убеждала, уговаривала она себя, и вс„ же уехать почему-то не
могла.
  Обычно они стреляют у подъезда, когда жертва садится в машину. Или в самом
подъезде. Или подкладывают бомбу. Или из оптического прицела с чердака
соседнего дома... Подъезд ребята наверняка проверили... Нет, она вс„ же
дождется, и спокойненько поедет на дачу, и будет смеяться над своими
страхами. Только бы они не заметили, что она, дур„ха, здесь торчит.
Хорошо, что темнеет.
  В опостылевшем "Мире новостей" уже нельзя было различить ни строчки, когда
они, наконец, вышли - Егор, Айрис и Варя. Расцеловались. Айрис села
впереди с шоф„ром, Егорка с телохранителем сзади. Она пригнулась - вдруг
заметят несмотря на темноту, услыхала шум отъезжающей машины, хлопнула за
Варей дверь подъезда.
  Ну вот, теперь и ей можно в путь. Она повернула ключ зажигания и в ту же
секунду увидала в зеркале выползающий из-под арки ч„рный мерс с зажж„нными
в сумерках фарами. Белой и ж„лтой.
  Господи, этого не может быть, этого не должно быть... И вс„-таки это
происходило. Как в кошмарном сне разноглазый, неизвестно откуда взявшийся
мерс выползал из черной бездны арки, поворачивая направо. Она сразу
поняла, похолодев, что он сейчас там, у аптеки, развернется и промчится
как раз под ней, по дороге под насыпью, потом выскочит на проспект и
понес„тся ч„рным разноглазым демоном за мчащейся к аэродрому егоркиной
машиной. В молниеносном прозрении она увидела, как мерс настигает их, бь„т
по кол„сам, прошивает молниеносной очередью шоф„ра, Егорку и Айрис с
будущим бэби, девочкой по имени Мария, самым чтимым по обе стороны океана.
Смрадно взрев„т мотор, сверкнут разноглазые фары, и он, безнаказанный,
неуловимый, несудимый, умчится в ночь, как всегда, победив. И не будет
никогда ни Марии, ни Айрис, ни Егорки, снова только ночь, беспросветный
этот апокалипсис...
  И она ничего, ничего не может сделать.
  Ну уж нет. Никогда! Неистовая, нечеловеческая ярость, вся ненависть этого
десятилетия, накопленная день ото дня, придавленная, заглушаемая прежде
разумом, осторожностью, инстинктом самосохранения, прорвавшись вдруг,
сжалась и скрутилась внутри каким-то невероятной плотности ядром, сродни
тому первозданному, космическому, из которого полетели когда-то во все
стороны галактики со скоростью света - чудовищной плотности точка, готовая
к свершению. Ненависть к этому многоглавому драконову отродью,
всеоскверняющему и всепожирающему - Родину, святыни, чистоту, судьбы,
тела, души.
  Ну уж нет!
  Она знала, что делать. Ни страха, ни колебания не было, только упоение,
восторг от предвкушения счастья наконец-то их остановить, смертельным
кляпом влететь в их смрадную прожорливую глотку и разнести в клочья. Так,
наверное, кидались на амбразуру, шли на таран. Заткнуть! Откуда-то
издалека, из детского прошлого, может, из какого-то фильма донесся светлый
и чистый зов трубы. "Поднимайся, барабанщик!" И ещ„ откуда-то властное:
"Встань и иди".
  Кровь в висках четко отсчитывала секунды - она уже каким-то сверхчуть„м
распределила их. По возможности осторожнее сползать с насыпи, - какое
счастье, что она поставила машину носом к дороге! - и потом резко нажать
на газ.
  Вот машина ползет, ползет, зависает, клюет носом... Ну ещ„, миленькая, ещ„
мгновенье! Ей казалось, что жигул„нок дрожит от нетерпения, готовясь к
прыжку, они теперь были одно целое. Разноглазый мерс ещ„ не видит
опасности. Развернувшись, он мчится прямо на не„, ревя мощным мотором и
набирая скорость, уже слепят его фары. Колесо истории, которое она
призвана остановить. Помоги, Господи... Вс„. Пора.
  Машина заскакала по насыпи, зад„ргался в руках руль, взревел мотор.
Истошный вой клаксона справа, заметавшиеся фары, визг тормозов. Вс„,
ребята, свершилось. "Чудище обло, огромно, озорно, стозевно и лаяй".
  -Жри, гадина! - то ли прокричала, то ли подумала она, с наслаждением
швыряя в надвигающуюся разверстую огнедышащую пасть этот свой
торжествующе-победный крик, бешено раскручивающуюся, как праща, ярость
вместе с плотью, сознанием, душой, железом и страшным апокалиптическим
хрустом, скрежетом, огнем и крушением всего и вся.
  Его зубы вонзились в не„, но ошеломляющая невозможная боль утихла, едва
начавшись, и закувыркался мир, что-то вспыхнуло, грохнуло, заметались в
кувыркающемся мире огненные отблески.
  - Это они, они! - краешком сознания поняла она. - Теперь им не добраться
до Егорки. Свершилось! - в победном ликовании пело, орало вс„ е„
уничтожаемое, дробящееся, кувыркающееся вместе с машиной естество, и
невыразимое неземное наслаждение было в этой смертной муке. Так, наверное,
умирает зерно, прорастая в иное измерение. Побеждает, уничтожаясь. - Я
сделала это. Неужели сделала?..
  И когда вс„ остановилось, замолкло, погасло, когда сжатая, раздавленная,
стиснутая со всех сторон - островок сознания, тонущего в сплошном океане
какой-то тупой, отогран„нной, будто не е„ боли, - она ещ„ раз успела
подумать, что вопли, сполохи и р„в пламени - это там, у них, в Вампирии. И
блаженно-райским было видение мчащейся по шоссе егоркиной машины, в
аккурат успевающей на полуночный заокеанский рейс.
  Остановись мгновенье... В прекрасном этом мгновении вечно летел в
довоенном синем небе запущенный отцом змей, вечно танцевала она с Ганей,
скинув туфли, на пушистом ковре у Регины, и вечно мчалась по шоссе в
вечной безопасности егоркина машина, спешащая на полуночный заокеанский
рейс.
  Дальше вс„ происходило уже в ином измерении. Чьи-то голоса, прикосновения,
отзывающиеся вс„ той же "не е„" болью, то озабоченные, но чаще любопытные
пятна лиц, носилки, ослепительная лампа над головой... Потом лампа станет
то ли луной, то ли солнцем - не разберешь из-за наползающих отовсюду туч.
Тучи сомкнулись и пош„л дождь, капли были острыми, раскал„нными, жалили
нещадно. Иоанна едва спаслась от них в какой-то полут„мной и душной то ли
оранжерее, то ли галерее, где можно было продвигаться лишь по узкой
дощатой дорожке. Едва отклонишься - снова капли-иглы вонзались в лицо,
шею, руки... Иоанна старалась идти только впер„д, не обращая внимания на
расположенные вдоль тротуара то ли кадки с засохшими стеблями, то ли
пустые рамы из-под картин...
  Как душно, дышать вс„ труднее, скрипят доски под е„ шагами, хотя ног своих
она не чувствует. И что-то ей вс„ это напоминает, что-то очень давнее и
страшное. Этот деревянный коричневый прямоугольник, к которому она
неотвратимо приближается. Четыре ромба с облупившейся краской, криво
прибитая ручка...
  Дверь с ромбами! Нет, Господи, только не это. Сейчас она проснется, и тот
давний детский кошмар окажется лишь пустой заблудившейся во времени
страшилкой...
  Но проснуться не получается. Назад, вправо, влево - не получается - везде
огненные иглы впиваются в шею и плечи, и пусть уж лучше иглы...
  Она задыхается, бороться нет больше сил. Дверь открывается медленно,
Иоанну втягивает в не„, как в ч„рную воронку, ч„рная вода пополам с ч„рной
глиной склеивает глаза, нос, губы...
  И дверь гулко захлопывается.
  За ней нет ни галереи-оранжереи, ни огненных разящих игл, ни ч„рной воды
пополам с ч„рной глиной, ни боли, ни самой Иоанны. Есть только последняя
мысль Иоанны. Остановившаяся, как стоп-кадр, отчаянное: "Вот и вс„".
  Эта застывшая мысль и была отныне самой Иоанной, всем, что от не„ осталось
и ныне, и присно, и во веки веков.
  "Вот и вс„". Навеки заевшая пластинка, навсегда остановившийся кадр.
Вечная Иоанна - мысль по имени "Вот и вс