им, натянутым. Богословие не было для него наукой, для изучения
которой он пользовался русским языком, как и для изучения других наук. Он
изучал русский язык вместе с богословием. От этого богословские формы и
обороты навсегда вошли в его сознание как формы и обороты русского языка.
  Богословская аргументация всегда имеет формальный характер, и чем дальше
тем меньше она уверена в себе. Она подбирает доводы у авторитетов церкви,
классифицирует эти доводы и нумерует их". /Лев Троцкий/
- Ну, самый главный "авторитет церкви" - Всевышний, и отступать от
Творца... "Мои пути, не ваши пути", Лев Давидович.
  "В царстве мысли он чувствует себя, как на льду, боится поскользнуться,
выбирает уклончивые и неопредел„нные выражения. Талант обобщения ему не
свойственен, его мысль слишком медлительна и эмпирична, его ум
неповоротлив и скуден, его заученные образы отдают до сего дня тифлисской
семинарией, даже строки, продиктованные подлинной ненавистью".
  "Печать время от времени возобновляет предположение, что Сталин стремится
к международной революции. Нет более ошибочной мысли. Международная
политика полностью подчинена для Сталина внутренней..."
"Говорил он медленно и осторожно. Но под этим как бы апатичным голосом
слышалась сдерживаемая злоба, с которой гармонировали желтоватые белки
глаз. Вся фигура показалась мне в первый раз зловещей, и, пожалуй, не мне
одному. Речь мало касалась темы и не отвечала на аргументы. Зато она
заключала в себе ряд инсинуаций, которые большинству оставались
непонятными, да они и предназначены были для кадров, для людей аппарата.
Сталин как бы инструктировал их, как надо выступать перед массами, где НЕТ
ВЕРХОВ ПАРТИИ И ГДЕ МОЖНО ГОВОРИТЬ НЕ СТЕСНЯЯСЬ".
  Свидетель Леон Фейхтвангер:
  "Не позднее 1935 года весь мир признал, что социализм в одной стране
построен и что, более того, эта страна вооружена и готова к защите от
любого нападения.
  Что же мог сделать Троцкий?.. Человек, который раньше видел то, чего не
видели другие, теперь не видел того, что было видно каждому реб„нку.
Питание было налажено, машины работали, сырь„ добывалось в невиданных
ранее размерах, страна была электрифицирована, механизирована. Троцкий не
хотел этого признать. Он заявил, что именно быстрый подъ„м и лихорадочные
темпы строительства обусловливают непрочность этого строительства.
Советский Союз - "государство Сталина", как он его называл, - должен рано
или поздно потерпеть крах и без постороннего вмешательства, и он,
несомненно, потерпит крах в случае нападения на него фашистских держав".
  Мы жив„м, зажатые железной клятвой.
  За не„ - на крест, и пулею чешите.
  Это - чтобы в мире без Россий, без Латвий
Жить единым человечьим общежитьем.

  . . .

  Враги вокруг республики рыскают.
  Не к месту слабость и разнеженность весенняя.
  Будут битвы громче, чем крымское
Землетрясение.

  . . .

  Мы стоим с врагом
о скулу скула,
и смерть стоит, ожидая жатвы.
  ГПУ - это нашей диктатуры
кулак сжатый.
  Мы будем работать, вс„ стерпя,
чтобы жизнь, кол„са дней торопя,
бежала в железном марше
в наших вагонах, по нашим степям,
в города пром„рзшие наши.

  . . .

  Этот вихрь, от мысли до курка,
И постройку, и пожара дым
прибирала партия к рукам,
направляла, строила в ряды.

  . . .

  Но землю, которую завоевал
И полуживую вынянчил,
где с пулей встань,
с винтовкой ложись,
где каплей ль„шься с массами, -
с такой земл„й пойд„шь на жизнь,
на труд, на праздники, на смерть!"

  Землю, где воздух, как сладкий морс,
бросишь и мчишь, колеся, -
но землю, с которой вместе м„рз,
вовек разлюбить нельзя.

  От боя к труду - от труда до атак,
В голоде, в холоде и в наготе
Держали вместе, да так,
Что кровь выступала из-за ногтей.

  Можно забыть, где и когда
пузы растил и зобы,
но землю, с которой вдво„м голодал,
нельзя никогда забыть!

  "Маяковский был, есть и оста„тся лучшим, талантливейшим поэтом нашей
советской эпохи". И. Сталин.
  - И насквозь религиозным, - сказал AX, - Хоть и написал: "Довольно жить
законом, данным Адаму и Еве..."
  - Ну уж ты скажешь!

  А что если я народа водитель
и одновременно - народный слуга?

  . . .

  А зачем вообще эта шапка Сене?
  Чтоб - целься рифмой и ритмом ярись?
  Слово поэта - ваше воскресение,
ваше бессмертие, гражданин канцелярист.

  Долг наш - реветь многогорлой сиреной
В тумане мещанья, у бурь в кипеньи
Поэт - всегда должник вселенной,
Платящей на горе проценты и пени.

  - Кстати, давай вс„ же верн„мся к религиозному вопросу, - сказал АГ.  Да,
да, я прекрасно помню все твои предыдущие свидетельства насч„т "русской
церкви в параличе", и о неверной социальной проповеди, и о распутинщине. И
о Божьей каре... И об искуплении, об очищении кровью православия, и о
новомучениках... Вс„ это, разумеется, верно, но и у меня тут гора
свидетельств - изъятия церковных ценностей, расстрелы священников,
репрессии, издевательства, разрушение храмов... Что скажешь?
  - Ничего, сын тьмы, только Господь может судить свою Церковь. Ты
представишь эти материалы на Суде и в Свете Истины станет ясно, где гнев
Божий, где великая искупительная и очищающая жертва, где заблуждение, где
беснование отдельных граждан или даже масс... Где виноваты Ленин, Троцкий
и Каганович с так называемыми "жидомасонами", а где просто яростное
сопротивление духовенства новой власти...
  Я всего лишь - адвокат Иосифа, назначенный Господом. Я могу лишь
свидетельствовать, интерпретировать и молиться за своего подзащитного.
  Давай верн„мся к фактам, к свидетельствам.
  Итак, один из первых декретов народной власти - об отделении церкви от
государства:
  "Вы упускаете из виду ценнейшее завоевание русской жизни, которое одно
само по себе способно окупить, а в известном смысле, даже оправдать все
наши испытания. Это - освобождение православной русской церкви от пленения
государством, от каз„нщины этой убийственной. Русская церковь теперь
свободна, хотя и гонима... Ключ к пониманию исторических событий надо
искать в судьбах церкви, внутренних и внешних".
  - Как видишь, есть и такая точка зрения, как свидетельствует священник
Сергий Булгаков.
  "Да, церковность обязывает, - и прежде всего к правдивости и искренности.
И поэтому вс„-таки приходится сказать, что у нас, в православии не вс„
благополучно. Есть какой-то внутренний, обессиливающий его недуг, и лучшее
тому доказательство - революция. Разве же она не есть громовое
свидетельство об упадке православия? Соль обуяла, и оттого стало
разлагаться осоляемое ею тело".
  "Мало ли чем было засорено наше богословие за императорский период. Одни
эти бесконечные поминовения чего стоят. И как просияло оно теперь, когда
этого нет: словно икона, которая промыта и освобождена от вековой копоти и
грязи".
  "Перед самым октябрьским переворотом мне пришлось слышать признание одного
близкого мне человека. Он рассказывал с величайшим волнением и умилением,
как у него во время горячей молитвы перед явленным образом Богоматери на
сердце вдруг совершенно явственно прозвучало: Россия спасена. Как, что,
почему? Он не знает, но изменить этой минуте значило бы для него позабыть
самое заветное и достоверное."
- Это мистическая сторона вопроса. Что же касается прочего - церковь не
была запрещена официально, был созван церковный Собор...
  "Христианство есть не что иное, как свобода во Христе," - сказал Хомяков.
- "В делах церкви принужденное единство есть ложь, а принужд„нное
послушание есть смерть." "Единство церкви есть не что иное как согласие
личных свобод". "Знание истины да„тся лишь взаимной любовью".
  "Церковь знает братства, но не знает подданства".
  - Очищение, обновление - как видишь, многие придерживаются такой точки
зрения... Что же касается власти, то церковь поначалу была предоставлена
сама себе, пока не начался террор против сил, которые восстали на
революцию, защищая старый "мир насилья", который надо было разрушить "до
основанья":
  "Православные христиане! Вставайте все против власти красного Антихриста!
Не слушайте ничьих призывов примириться с ним, от кого бы призывы сии не
исходили. Нет мира между Христом и сатаной. Властью, данной мне от Бога,
разрешаю и освобождаю всех верующих от присяги, данной советскому
самозванному Правительству, ибо христиане сатане не подданные. Властью,
данной мне от Бога, благословляю всякое оружие против красной сатанинской
власти поднимаемое, и отпускаю грехи всем, кто в рядах повстанческих
дружин или одиноким метателем сложит голову за Русское и Христово дело!"
/Архипастырское послание Блаженнейшего Митрополита Антония ко всем
православным русским людям в подъяремной России и Зарубежье./
Власть, разумеется, в ответ показала зубы. Она боролась против церкви как
социального института, служащего классу эксплуататоров и дому Романовых,
помогающего "охмурять народ", придерживающего ценности, чтобы использовать
их в контрреволюционных целях, но отнюдь не как мистического тела
Христова, как в годы первых христиан. Были, конечно, отдельные бесноватые
- стоит посмотреть кинохронику тех лет, массовое беснование со сжиганием
икон, Библий и крушением алтарей, но тогда в огонь летели и Пушкин, и
Достоевский, и Шекспир, и скульптура, и живопись...
  У меня нет свидетельств, что Иосиф в первые годы советской власти принимал
активное участие в борьбе с церковью, обычно инициатива исходила от
Ленина, Троцкого... В одной из записок 20-х годов Иосиф называет
атеистическую литературу "антирелигиозной макулатурой". Зная Иосифа, могу
сказать одно - для него врагом становилось лишь мешающее Делу. Его Бог и
его Дело были друг от друга неотделимы. Антивампирия. Церковь становилась
врагом лишь когда она противостояла Антивампирии.
  В его сознании Бог был карающей и одновременно созидательной Десницей из
Ветхого Завета, Которой он самозабвенно служил. А церковь ассоциировалась
с семинарией, с "иезуитскими порядками" и борьбой против истины.
  "Выйди от не„, народ Мой..."
Теперь факты. Из беседы Иосифа с первой американской рабочей делегацией:
  "...Я должен заявить, что, говоря формально, у нас нет таких условий
приема в члены партии, которые бы требовали от кандидата в члены партии
обязательного атеизма. Наши условия при„ма в партию: признание программы и
устава партии, безусловное подчинение решениям партии и е„ органов,
членские взносы, вхождение в одну из организаций партии.
  Один из делегатов: Я очень часто читаю, что исключают из партии за то, что
верят в Бога.
  Сталин: Я могу лишь повторить уже сказанное об условиях при„ма в партию.
Других условий у нас нет.
  Значит ли это, что партия нейтральна в отношении религии? Нет, не значит.
Мы вед„м пропаганду и будем вести пропаганду против религиозных
предрассудков. Законодательство нашей страны таково, что каждый человек
имеет право исповедывать любую религию. Это дело совести каждого. Именно
поэтому и провели мы отделение церкви от государства. Но, проведя
отделение церкви от государства и провозгласив свободу вероисповедания, мы
вместе с тем сохранили за каждым гражданином право бороться пут„м
убеждения, пут„м пропаганды и агитации против той или иной религии, против
всякой религии...
  Партия не может быть нейтральной в отношении религиозных предрассудков, и
она будет вести пропаганду против этих предрассудков, потому что это есть
одно из верных средств подорвать влияние реакционного духовенства,
поддерживающего эксплуататорские классы и проповедующего повиновение этим
классам."
"Премьер-министр Великобритании обещал ускорить высадку десанта союзников
на побережье Германии. И Сталин, облегч„нно вздохнув, перекрестился."
Сталин "...не был враждебен к церкви, как Ленин и другие большевики. Через
всю его жизнь прошла иногда хорошо, иногда плохо скрываемая склонность к
религии. Так, в первые годы революции, когда в стране появилась
возможность для церковного издания "Христианина", Сталин был среди тех,
кто смотрел на этот факт благосклонно. Однако победила другая точка
зрения, которой придерживалась борющаяся с религией Надежда Константиновна.
  Говорили, что в самые тяжелые минуты войны он даже молился, а позднее
одной из его первых мирных бумаг был приказ о возвращении церкви ряда
ценностей, включая мощи некоторых святых". /Л. Васильева "Кремл„вские
ж„ны"/


  ИЗ ДНЕВНИКА КАГАНОВИЧА / О СТАЛИНЕ/:

  "В его образе не было ничего человеческого... Даже если он высказывал свои
чувства, создавалось впечатление, что это было не из глубины его сердца.
Они были такими же фальшивыми, как маскировка на танке. А под ней
скрывался Сталин - кусок стали. Из какого-то мне самому непонятного
чувства, я был уверен, что он будет жить вечно... В н„м не было ничего
человеческого".
  "У него была особая черта характера, которая заставляла меня часто
удивляться. Он всегда говорил с каким-то скрытым уважением о Боге и
религии. Сначала я думал, что это нам только кажется, но потом я заметил,
что мо„ первое впечатление было достоверно. Он всегда был очень
осторожным, когда разговор заходил на эту тему. Мне никогда не удавалось
определить, какого мнения он придерживался по этому вопросу. Но одно мне
стало ясно - у него был свой, особый взгляд на эту тему. Например, он
никогда не говорил, что Бога нет..."
"В его присутствии людям было как-то не по себе. Все почитали и уважали
его. Я не думаю, что он вкушал любовь народа: он стоял над ней. Это
возможно звучит странно, но он занимал должность, которая раньше была
предназначена Богу".
  - Ты чему улыбаешься, Позитив?
  - Тому, что Иосиф заставил всю ВКПб работать на Бога... Тех, про кого
сказал как-то:
  " Они создают впечатление, как будто бы действительно верят в идеал
социализма в грядущем бесклассовом обществе. На самом деле они верят лишь
в организованную власть".
  Ладно, я тебе открою самую тайную тайну, - прошипел АГ, - Тем более что
вс„ равно на Суде "вс„ тайное станет явным"...

  * * *

  Но нет сил уйти...
  Он выскакивает из того самого первого вагона и, схватив Яну в охапку,
успевает вместе с ней ввинтиться в сдвигающиеся двери.
  Оказывается, он задержался у шефа, который живет на Красносельской,
дипломного руководителя.
  "Я бегаю за ним", - жестко констатирует Яна.
  От Павлина чуть пахнет вином и этими его забугорными сигаретами. Яна
слушает его рассказ о замечаниях шефа по поводу отснятого материала и
думает, что, наверное, это и есть счастье.
  Величественный фешенебельный дом в тихом переулке, неприступные дубовые
двери, огромное парадное с такой же неприступной лифтершей, похожей на
переодетого бабушкой волка.
  С праздником, т„тя Леночка, - лифтерша смотрит на Яну, Денис клад„т на
столик шоколадку.
  - А что сегодня?
  - Ну как же, день шахт„ра, - Денис подталкивает Яну к лифту, приложив к
губам палец. Профессионал!
  - Инструкцию помнишь?
  Инструкцию Яна помнила. Денис откроет своим ключом дверь и войдет. Если
бабушки в прихожей нет, установит ее местоположение и в этом
местоположении задержит, а Яна тем временем проскользн„т в приоткрытую
дверь квартиры, а затем, не снимая пальто, - в комнату Дениса - первая
дверь направо. Здесь пальто можно снять, но света не зажигать и ждать его.
  Яна сидит на покрытой медвежьей шкурой тахте, вглядывается в смутные
очертания незнакомой комнаты, слышит за стеной голоса, смех и дивится, что
унизительные перипетии этого вечера так легко от не„ отскакивают.
"Докатилась, - думает она о себе со стороны, - ни гордости, ни
достоинства. Ну и пусть". И опять дивится своему равнодушию. "Ну и пусть.
Я такая же, как они... Люська, Роковая... У меня будет любовник. У меня -
любовник!.. О Боже..."
"Любовник знает - она, послушная, молясь и плача, опять прид„т", приходят
на ум слова любимого в детстве романса. Яну душит смех. Она ощупью
пробирается к окну, спотыкается обо что-то на полу, приоткрывает угол
тяж„лой портьеры. Видит заснеженный двор, женщину в шубке с таксой на
поводке. Кажется, будто катит впереди игрушку на колесиках. Выпустив
поводок, женщина оглядывается, сбрасывает прямо на снег шубу и начинает
энергично разминаться.
  Скрипнула дверь. Яна не слышит его шагов, так колотится сердце. Просто
остро чувствует его приближение - каждой клеткой и нервом. Но упиваясь его
объятьями, этой иллюзией единения, она вместе с тем опять мучительно
ощущает его внутреннюю "непробиваемость", несмотря на уже
пугающе-нетерпеливую интимность ласк.
  - Включи свет... Или она увидит?
  - Бабуля-то? Бабулю я уложил спать и спел колыбельную... Она любит "ла-ла
бай". Знаешь "ла-ла бай"?
  Вспыхивает розовый торшер, тепло и мягко осветив комнату. Пока Денис
возится с магнитофоном, ошарашенный взгляд Яны скользит по низким креслам
с ш„лковой полосатой обивкой, по неправильной формы столику с кипой
польских журналов "Фильм", по полкам с книгами - классика, а поверх
втиснуты яркие заграничные книжицы. Полированная мебель, ков„р на полу,
шкура, торшер - в пятидесятые такой интерьер казался вызывающе
экстравагантным. На полу в пузатой керамической вазе - тюльпаны, красные и
ж„лтые, будто только что срезанные. В январе! Яна наклоняется к ним и
понимает, что цветы искусственные. Отд„ргивает руку, выпрямляется и
оказывается лицом к лицу с репродукцией на стене с изображением чего-то
странного, бесформенного, свисающего со стрелками и циферблатом.
  - Ой, что это?
  - Сальвадор Дали. "Мягкие часы", - Денис рассказывает про сюрреализм, про
Бюнюэля и его фильм, где рассекают глаз и из ладони выползают муравьи. Про
Хичкока и его фильмы ужасов.
  - Рэй Конниф куда-то запропастился. Глена Миллера поставить? "Серенаду
солнечной долины" смотрела? Или что-нибудь посовременнее?
  Ей нравится вс„ - эта обволакивающая музыка, мягкий свет торшера и ласково
обнимающие кресла, и с черно-розовым кафелем ванная, где она принимает
душ, и пахучее жидкое мыло в бутылочке, и пушистый халатик, и домашние
тапки с помпонами, которые ей прин„с Денис, и разбросанные по ковру
журналы, которые он небрежно смахнул на ков„р со столика, чтобы расставить
на салфетках из японской соломки бокалы - вся эта экзотика, которой
никогда не водилось в их с мамой комнате и в домах, где она бывала.
Наверное, в этом халатике, тапках, в этом кресле сидела Роковая, а может,
и другие девицы - ну и пусть. Ей вс„ равно вс„ нравится, кроме одного. Что
ей это нравится.
  Ах, как зло и хл„стко могла бы Синегина обличить в каком-нибудь фельетоне
коврово-торшерный мещанский уют подобной комнаты! Не упустив такие детали,
как фальшивые цветы, втиснутые поверх классиков бульварные книжонки и уж
конечно, картину этого сюрреалиста, как бы символизирующую бесполезно
текущую жизнь обитателей квартиры, где вещи поработили людей... И девушку,
попавшую в плен этой липкой обывательщины.
  Однако в то время как Яна-обличительница пытается разложить материалы
"Дела" по привычным полкам, Яна-обвиняемая терзается сознанием, что
отлично звучащий магнитофон, музыка Гершвина и Эллингтона, и прокатный
фривольный халат с тапками не вызывают у не„ должного отвращения. Какая же
она оказалась деш„вка!
  Они ждут звонка из Лондона. Павлин открывает дверцу шкафчика, и перед
Яной, как в иллюзионе, ослепляя этикетками, летит в зеркальную
бесконечность стая бутылок.
  Она уже не ахает и ничего не спрашивает, даже если бы в шкафу у Павлина
сидел весь оркестр этого самого Глена Миллера вместе с инструментами.
Только не показаться ему "чужой"! "Бар" - сказал он, и Яна-обличительница
содрогнулась внутренне, потому что "бар" для не„ был синонимом кабака или
трактира. Кабак на дому!
  А Денис то ли не догадывался о терзающих е„ противоречиях, то ли тактично
помалкивал, то ли действительно поверил, что для не„ эти бары и
магнитофоны вс„ равно что котлеты. А скорее всего, просто он ни о ч„м
таком не думал.
  - Джин с тоником будешь?
  Яна кивает небрежно, и перед ней оказывается высокий хрустальный бокал с
плавающими внутри льдинками и проткнутым соломиной ломтиком лимона.
  - Как в лучших домах, - сказал Денис.
  Горьк