ских
пальцев.
  Разумеется, она никому не расскажет, куда собирается в воскресенье. Так же
чудом окажется в ящике стола е„ мансарды школьная тетрадка в линеечку,
почти нетронутая, лишь на первой странице старое расписание поездов,
которое Иоанна выдрала. И стала тетрадь как новенькая, с розовой
промокашкой, и опять о ч„м-то таинственно напоминала. О детстве, когда
верующая пионерка Яна Синегина поклялась Богу Ксении, Который чудесно спас
е„ от страшной грозы, стать хорошей в своей самой лучшей в мире стране,
которая только что победила фашистов и собиралась и дальше строить Светлое
будущее коммунизма. Отлично учиться, добросовестно выполнять порученную
работу, уважать старших, помогать слабым, не лгать, не красть, не
гордиться перед товарищами, выручать попавшего в беду друга. Делиться
последним и трудиться не ради выгоды, а ради людей и этого самого светлого
будущего. Не копить денег и вещей... И, если понадобится, отдать жизнь за
это будущее, за светлые идеалы, за свою страну и за народ. И Бог, и страна
требовали от не„, в основном, одного и того же, - не было в е„ детском
сознании никакого противоречия, кроме нелепого, иногда доходящего до не„
утверждения, что Бога нет. Но взрослые вс„ время поминали именно Бога,
существовали церкви и вообще в послевоенные годы стали появляться фильмы,
вроде "Золушки", где у Золушки была кр„стная. И где в финале звучало:
"Когда-нибудь спросят: а что вы, собственно можете предъявить? И тогда
никакие связи не помогут сделать ножку маленькой, душу большой, а сердце
справедливым". И совершенно ясно, что здесь имелось в виду.
  Яна-маленькая знала, что когда она замечательно прожив„т жизнь во имя
счастья людей и светлого будущего, которое смутно представлялось ей в виде
сияющей снежной вершины, когда она станет старой и умр„т (прежде эта мысль
представлялась чудовищной, невероятной и несправедливой), - верующая Яна
знала, что когда е„, как бабу Ксению, зароют в землю и оставят совсем
одну, и никто, ни мама, ни друзья, ни товарищ Сталин ей не сможет помочь -
тогда прилетит Он, Бог, Всемогущий Волшебник с ясными добрыми глазами,
подарит, как Дюймовочке из сказки, крылья, подаст руку, и они улетят в
чудесную сказочную страну, где всегда лето, где живут только хорошие и
добрые, где всем хорошо. И так будет всегда. Страна эта где-то высоко на
небе, может быть, за этими самыми "сияющими вершинами". И коммунизм, и
Царство Небесное Яна представляла себе примерно одинаково. Вечный сад,
счастливые люди с крыльями, и всем хорошо, потому что все хорошие. Только
не могла понять, как в светлом будущем всем может быть хорошо, если они
будут по-прежнему болеть и умирать? Нет, так не может, не должно быть!
Должен быть обязательно Бог, любящий, могущественный и справедливый.
Который забер„т всех из ямы и спас„т, когда уже никто-никто не сможет
помочь. Бог - нечто завершающее, окончательное, та самая итоговая
справедливость, без которой вс„ мироздание в е„ детских глазах
разваливалось и не имело смысла. Товарищ Сталин - здесь. Бог - там. И
когда говорят взрослые, что Бога нет, имеется в виду "здесь".
  Вс„ в е„ мироощущении тогда гармонично заняло свои места. И теперь,
оставив позади большую часть жизни, уже "возвращаясь с ярмарки", она вновь
сидела над школьной тетрадкой с розовой промокашкой, чтобы переворошить
память, переоценить заново и беспощадно отсечь вс„, что будет "чернеть
внутри" и не даст взлететь душе, когда наступит е„ час. И посмотреть
подобно монаху из вариной притчи, что же останется после этой перетряски?
Когда отсеется вс„ червивое, растает вс„ лживое и призрачное, сгорит вс„
темное и злое... Что останется настоящего? Что такое будет она, Иоанна,
когда настанет время взлететь?..
  Она поняла, наконец, смысл исповеди и причастия, и ужаснулась себе.
  Яна-маленькая, верующая пионерка, знала, что нельзя капризничать,
хулиганить, лениться, предавать, воровать, лгать, обижать, зазнаваться,
жадничать. Что надо любить товарищей, свою Родину, и быть готовой ради них
на любой подвиг. Она выросла на советских фильмах, книгах и песнях,
которые учили, что "всегда над„жный друг в беде протянет руку", "мне в
холодной землянке тепло от моей негасимой любви", "ты меня жд„шь и у
детской кроватки не спишь и поэтому знаю, со мной ничего не случится"...
Она пела про "священную войну", про "часовых Родины" и "не было большего
долга, чем выполнить волю твою". И "Где найд„шь страну на свете, краше
Родины моей?" и "Страна вста„т со славою на встречу дня", и "Во имя
счастья и свободы летите, голуби, впер„д", и "Дивлюсь я на небо"... И
сейчас, перетряхивая детство и юность, она пришла к выводу, что это было
христианское воспитание, во всяком случае, внешне оно нисколько не
противоречило христианской этике.
  За исключением разве что стихов Багрицкого "Смерть пионерки", которые ей
уже тогда показались глупыми и кощунственными и она не стала их учить. Да
е„ никто и не заставлял.
  Иоанну потрясло, что она так хорошо это помнит, все свои детские грехи,
подростковые, юношеские - абсолютно все! До мельчайших подробностей. В
отличие от других событий, уже порядком ст„ртых в памяти. Вс„, что делала
плохого верующая пионерка Яна, осуждалось одновременно в обеих инстанциях.
  Во всяком случае, было два определяющих вс„ фундамента: молитва "Отче
наш", которую она выучила в ту страшную грозу в эвакуации, и клятва на
Красной площади: "Обещаю жить и учиться так, чтобы стать достойным
гражданином моей социалистической Родины"...
  Она писала, писала в мансарде лужинской дачи. Вс„ мельче, боясь, что не
хватит тетрадки, а память выискивала вс„ новые ч„рные крупицы прошлого,
будто мышиный пом„т в горсти з„рен, отбирала, просеивала всю жизнь. Бегал
по школьной тетрадке, не успевая за "грехами", подаренный Денисом
"Паркер". Как, оказывается, умела безошибочно отделять память з„рна от
плевел! Вс„, что отлучало от Бога, от Жизни. Вс„ меньше оставалось з„рен -
сплошная ч„рная груда ядовитого мусора, а она вс„ вспоминала... Если
действительно даровано нам Небом такое чудо - вс„ это зло, посеянное тобой
в мире, сжечь, вычеркнуть, если не из бытия /хотя Богу возможно вс„/, то
хотя бы из собственной судьбы, - как можно продолжать таскать с собой все
эти улики прошлых преступлений?
  "Не казаться, а быть"... Да, что-то сломалось именно после знакомства с
Денисом, истории с Л„нечкой, переезда в Москву, что-то рухнуло. Окружающие
стали для не„ вроде собственности. Играет, пока не надоест. Или деловые
знакомства. Только брать, брать... Тщетно силилась Иоанна отыскать хоть
какие-то свои добрые дела - их просто не было! На память приходило лишь
нечто смехотворное вроде мелочи нищему или кому-нибудь десятки в долг до
получки.
  Да, она помнила вс„. Но верила ли прежней детской верой в Того, Кто в е„
последний страшный час, как тогда в грозу, протянет всесильную Руку
помощи, вырвет из могильной тьмы и спас„т? Обычно под верой понимают
"уверенность", а это скорее - духовно-нравственный выбор, упование,
страстное желание бытия Божия. Из-за страха собственного небытия. Или
выбор разума, вычислившего божественное устройство мира, или выбор души -
духовно-нравственный. И, наконец, выбор сердца - жажда любви Творца,
томление по Нему. Иногда эти моменты совпадают. Вера - это не уверенность
в бытии Божьем, иначе мы бы двигали горы! Это - желание, жажда поверить,
подвижка навстречу. Будь, Господи! Будь таким, как написано в Евангелии.
Владыка Мира, спаянного Светом и Любовью. И во веки веков. Выбор Христа -
это выбор Его учения. Его концепции мира. Больший служит, а не большему
служат, т.е. я приш„л в мир послужить замыслу, а не чтоб мне служили -
именно в этом смысл земной жизни христианина. "Милости хочу, а не жертвы".
Советские подвижники шли Его пут„м, не ведая того. В то время как
"ведающие" ждали награды. "Товарищи" отдавали жизнь "за други своя", за
счастье грядущих поколений просто по велению сердца, совершенно
бескорыстно.
  Иоанна прошла стадию детского страха, духовно-нравственного выбора и
выбора разумного, рационального. Сейчас она пришла в Церковь, к церковным
таинствам. Вопрос не стоял для верующей советской гражданки Иоанны
Синегиной, верит ли она в Бога, речь шла о доверии к Церкви, именно
доверии. Вот где требовался большой подвиг, подвижка с е„ стороны - прежде
всего понять, разобраться в смысле церковных богослужений, таинств,
праздников, постов. Она поняла, что до сих пор Бог и Церковь не были
связаны в е„ сознании несмотря на все усилия лужинцев.
  Отцу Тихону она почему-то поверила целиком и сразу. "Я зло и тьма, -
признавалась тетрадке Иоанна, - Но мне почему-то не страшно. Я больна и
безумна, я это понимаю умом. Я умираю и не чувствую боли, я никого не
люблю, даже себя..."
О Гане она ничего не написала. О Гане, принадлежащем Ему.
  Она наконец осознала, что пришла "во врачебницу", с этой детской тетрадкой
с ч„рными от грехов страницами, во врачебницу, куда заказано было ходить
пионерам, комсомольцам и вообще "культурным" людям, для которых Бог если и
был, то чем-то философски-возвышенным, недоступным, а отнюдь не "врагом
больных и прокаженных, среди которых душно, непонятно и утомительно". Она
убеждалась, что надо вс„ сделать именно так, как принято - надеть т„мное
платье, платок и стоптанные туфли, чтобы выстоять длинную службу, и что
именно так все должно быть - почти бессонная ночь над тетрадкой,
по-осеннему моросящий дождик, путь к храму по мокрому шоссе - почти бегом,
чтоб не опоздать, потому что опоздать было невозможно. Ещ„ пустой
полутемный храм, лишь кое-где зажженные свечи, и женщины, не обратившие на
не„ никакого внимания, и подмокшая тетрадь - вода накапала с зонта, и
неуместно яркий зонтик, который она не знает, куда сунуть, и стук сердца -
кажется, на весь храм, и смиряющий запах ладана... Да, именно так вс„
должно быть, как ни протестует разум, зовущий к "сияющим вершинам", к
ганиному "Свету Фаворскому"... Она поняла внезапно смысл этих поверженных
в прах человеческих фигурок у ног Христа. Страх Света. Какие уж тут
"Сияющие вершины!" Ужаснувшаяся собственной тьмы падшая душа, прячущаяся
от Света. Именно так должно быть.
  И смиренное ожидание исповеди в дальнем углу храма, и страх, что отец
Тихон про не„ забыл, и опять страх, когда он приш„л, и снова исчез в
алтаре, потом появился, но на не„ не смотрит, будто вс„ забыл. И про их
договор„нность, и про тайно-ободряющее пожатие... Он читает долгие
молитвы, подзывает мальчика, потом одну бабку, другую. Будто е„, Иоанны, и
нет совсем.
  Храм тем временем наполняется людьми, пора начинать службу. У Иоанны
подкашиваются ноги. Может, он не узнал е„? Этот дурацкий плащ, платок... И
непреодолимое желание сбежать.
  - Подойди, Иоанна.
  Стукнуло сердце. Взять себя в руки не получается. Да что это с ней?
  "Не иди, умр„шь! - будто шепчет кто-то, - Извинись, что плохо себя
чувствуешь, и беги. Вс„ плыв„т, ты падаешь..."
Вс„ действительно плыв„т, но отец Тихон уже взял тетрадку, надел очки.
  - Что, худо? Сейчас пройд„т, это духовное. Это враг, он сейчас не знает,
куда деваться. Держи свечу, Иоанна. Ближе.
  Он читает е„ жизнь, шевеля по-детски губами. Они только вдво„м в
исповедальном углу, полная народу церковь жд„т, монотонный голос
псаломщика читает "часы". Потом начинается служба, отец Тихон в нужных
местах отзывается дьякону, продолжая читать. Ей кажется, все смотрят на
не„. Господи, тут же целый печатный лист! Он до вечера будет читать...
  Отец Тихон по одному вырывает листки, бросает в блюдо на столике и
поджигает свечкой. Корчась, сгорают листки, ч„рные страницы иоанновой
жизни. Листки полыхают вс„ ярче, на всю церковь. Настоящий кост„р - или ей
это только кажется? Так надо. Что останется от тебя, Иоанна? Господи,
неужели вс„ проч„л? Так быстро? Это невозможно...
  Но сама знает, что возможно, здесь совсем иной отсч„т времени. Отец Тихон
снимает очки. На блюде корчится, догорая, последний листок. Отец Тихон
отда„т ей обложку с промокашкой, которую Иоанна машинально су„т в карман
плаща.
  - Прежде матерей-убийц в храм не пускали, у дверей молились, - качает
головой отец Тихон. И Иоанна уже готова но всему - пусть выгонит, опозорит
на весь храм, лишь бы скорее вс„ кончилось...
  Но происходит нечто совсем неожиданное.
  - Разве можно так себя ненавидеть? Надо с грехом воевать, а ты - с
собой... Бедная ты, бедная...
  Это ошеломляет е„, привыкшую считать себя самовлюбл„нной эгоисткой. Как он
прав! Ведь она уже давно ненавидит себя... С какой злобой она тащила себя,
упирающуюся, в яму на съедение тем, кого не получалось любить. И они
охотно жрали, насиловали е„, как плату, искупление за эту нелюбовь. Но
разве они виноваты, имеющие право на подлинник, а не эрзац? Она сама
ненавидела этот эрзац - Иоанну одновременно изощр„нно-чувственную и
ледяную. Рассудочную, самовосстанавливающуюся всякий раз подобно фантому,
для нового пожирания.
  Не они виноваты, не виновата и та ганина "Иоанна", вечно юный прекрасный
лик, одновременно грустный и ликующий, обреч„нный на разлуку с реальным
миром, летящим прочь по ту сторону бытия. Рвущийся в него и отвергающий.
Лишь она, Иоанна Падшая, достойна казни... Сейчас отец Тихон осудит е„,
прогонит, назначит долгую епитимью. Он не должен жалеть е„. Не должен так
смотреть...
  Опираясь на е„ руку, отец Тихон медленно, с трудом опускается на
негнущиеся колени. Вся церковь жд„т. Псаломщик начинает читать "по новой",
пока батюшка с истовой жалостью молится о "заблудшей рабе Божьей Иоанне".
Невесть откуда взявшиеся слезы заливают ей лицо. "Бедная ты, бедная!.."
Годами убивающая себя и не ведающая, что творящая... Или ведающая? Она
опускается рядом.
  - Нельзя на коврик! Для батюшки коврик! - шипит кто-то в ухо. Она послушно
отодвигается, умирая от жалости, ненависти и любви к бедной Иоанне
Падшей...
  - Неужели сразу причаститься разрешил? - изумится вернувшаяся вечером из
Лавры Варя, которой Иоанна, не утерпев, вс„ поведает. - Ему же за тебя
перед Богом отвечать, если сорв„шься. Вс„ равно что преступника на поруки.
Слишком мягкий он, отец Тихон... Прости меня. Господи, батюшке, конечно,
видней... Но у тебя теперь будет огненное искушение - жди. Так случается,
когда без епитимьи к причастию... Взрыв бывает - мир и антимир.


  ПРЕДДВЕРИЕ

  "- Нам хочется удобно жить, а империализм с этим не согласен.
  - Я понимаю, что он не согласен, - говорю я.
  - Так ни черта вы не понимаете, - горячится Молотов, - вы только на словах
это призна„те. А на деле разв„ртывается вс„ более жестокая и опасная
борьба. Только нам этого не хочется, потому что мы хотим и жить хорошо, и
бороться. Ну, а так ведь не бывает.
  Те события, которые в Польше происходят, они могут и у нас повториться,
по-моему. Если мы будем вести такую благодушную линию, что каждый день
только пишем приветствия... Это болтовня, это самореклама. Нам нужна
борьба, как это ни трудно, а мы созда„м иллюзию...
  Я смеюсь, получаю к Новому году приветствия: желаю вам спокойной жизни и
прочее. Они желают спокойной жизни, а я знаю, что это невозможно! Если я
захочу спокойной жизни, значит, я омещанился!
  Свою задачу как министр иностранных дел я видел в том, чтобы как можно
больше расширить пределы нашего Отечества. И кажется, мы со Сталиным
неплохо справились с этой задачей".

  "...Вспоминается рассказ А. И. Мгеладзе /Первый секретарь ЦК КП Грузии в
последние годы жизни И. В. Сталина/, дополненный Молотовым, о том, как
после войны на дачу Сталина привезли карту СССР в новых границах -
небольшую, как для школьного учебника. Сталин приколол е„ кнопками на
стену:
  "Посмотрим, что у нас получилось... На Севере у нас вс„ в порядке,
нормально. Финляндия перед нами очень провинилась, и мы отодвинули границу
от Ленинграда. Прибалтика - это исконно русские земли! - снова наша,
белорусы у нас теперь все вместе живут, украинцы - вместе, молдаване -
вместе. На Западе нормально. - И сразу переш„л к восточным границам. - Что
у нас здесь?.. Курильские острова наши теперь, Сахалин полностью наш,
смотрите, как хорошо! И Порт-Артур наш, и Дальний наш, - Сталин пров„л
трубкой по Китаю, - и КВЖД наша. Китай, Монголия - вс„ в порядке... Вот
здесь мне наша граница не нравится!" - сказал Сталин и показал южнее
Кавказа". /Молотов - Чуев/.


  КРАТКАЯ БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА:

  1949г. Ответы на вопросы генерального европейского директора американского
агентства "Интернейшнл Ньюз Сервис". Постановление "О новом снижении с 1
марта 1949 года государственных розничных цен на товары массового
потребления". Переговоры с правительственной делегацией Корейской
Народно-демократической республики об экономическом и культурном
сотрудничестве. Участие в совместном заседании Совета Союза и Совета
Национальностей пятой сессии Верховного Совета СССР. Приветствие Марселю
Кашену. Приветствие Вильгельму Пику и Отто Гротеволю. Приветствие Ким Ир
Сену. Поздравление московскому автозаводу им. Сталина в связи с 25-летием
завода. Поздравление Маршалу Чойболсану и монгольскому народу в связи с
25-летием провозглашения Монгольской Народной республики.
  "В связи с 70-летием поступило 15040 подарков и более 800 тысяч рапортов,
благодарственных писем и адресов. Кроме того, в течение последних двадцати
пяти лет на имя товарища Сталина было прислано 4140 подарков и 104048
рапортов, благодарственных писем и адресов. Всего на 15 апреля 1950 года
поступило 19180 подарков и около миллиона рапортов, благодарственных писем
и адресов. Подарки и пр. шли со всех концов мира. Поступление
продолжается".
  "Сталин не рассматривал эти подарки как личную собственность. В его
понятиях они принадлежали государству, с которым он себя отождествлял. 22
декабря 1949 года в Музее изобразительных искусств им. Пушкина, в Музее
революции СССР и Политехническом музее была разв„рнута выставка подарков
любимому вождю". /Е. Громов/

  СЛОВО К ТОВАРИЩУ СТАЛИНУ

  /Исаковский. 1949 год/

  Спасибо Вам, что в годы испытаний
Вы помогли нам устоять в борьбе.
  Мы так Вам верили, товарищ Сталин,
Как может быть не верили себе.

  Вы были нам оплотом и порукой,
Что от расплаты не уйти врагам.
  Позвольте ж мне пожать Вам крепко руку,
Земным поклоном поклониться Вам...

  За Вашу верность матери-Отчизне,
За Вашу мудрость и за Вашу честь,
За чистоту и правду Вашей жизни,
Зато, что Вы такой, какой Вы есть.

  Спасибо Вам, что в дни великих бедствий
О всех о нас Вы думали в Кремле.
  За то, что Вы повсюду с нами вместе.
  За то, что Вы жив„те на земле.

  "...Главное достоинство романа Лациса состоит не в изображении отдельных
героев, а в том, что главным и подлинным героем романа является латышский
народ... Роман Лациса есть эпопея латышского народа, порвавшего со старыми
буржуазными порядками и строящего новые социалистические порядки". /И.
Сталин/

  "Второй вопрос относился к Достоевскому. Я с ранней молодости считал
Достоевского во многом самым большим писателем нашего времени и никак не
мог согласиться с тем, что его атакуют марксисты.
  Сталин на это ответил просто:
  - Великий писатель - и великий реакционер. Мы его не печатаем, потому что
он плохо влияет на молод„жь. Но писатель великий!" /М. Джилас/

  "...Димитров, примирительно и почти послушно:
  - Верно, мы ошиблись. Но мы учимся и на этих ошибках во внешней политике.
  Сталин, резко и насмешливо:
  - Учитесь. Занимаетесь политикой пятьдесят лет и - исправляете ошибки! Тут
дело не в ошибке, а в позиции, отличающейся от нашей.
  Я искоса посмотрел на Димитрова: уши его покраснели, а по лицу, в местах
как бы покрытых лишаями, пошли крупные красные пятна. Редкие волосы
растрепались, и их пряди м„ртво висели на морщинистой шее. Мне его было
жаль. Волк с Лейпцигского процесса, дававший отпор Герингу и фашизму в
зените их силы, выглядел уныло и понуро. Сталин продолжал:
  - Таможенный союз, федерация между Румынией и Болгарией - это глупости!
Другое дело - федерация между Югославией, Болгарией и Албанией. Тут
с