Свидетель Константин Леонтьев ещ„ не напомнил о главном - распятии Христа!
  Свидетель Лев Толстой:
  "Каким образом случилось, что большинство образованных людей нашего
времени, не работая, спокойно поглощает труды других людей, необходимые
для жизни, и считает такую жизнь самою естественною и разумною?..
  Мы жив„м так, как будто нет никакой связи между умирающей прачкой,
14-летней проституткой, измученными деланьем папирос женщинами,
напряженной, непосильной, без достаточной пищи работой старух и детей
вокруг нас; мы жив„м - наслаждаемся, роскошествуем, как будто нет связи
между этим и нашей жизнью; мы не хотим видеть того, что не будь нашей
праздной, роскошной и развратной жизни, не будет и этого непосильного
труда, а не будь непосильного труда, не будет нашей жизни... Нам кажется,
что страдания сами по себе, а наша жизнь сама по себе, и что мы, живя, как
мы жив„м, невинны и чисты, как голуби."
Церковь отлучила Толстого не за его социальную проповедь. Но и на
поставленные свидетелем вопросы не отвечала - разве что "Спасайся сам"...
Но Иосиф, как мы помним, был "Кобой", непримиримым защитником слабых там,
где никто иной не мог их защитить. "Спасайся сам" - не для него.
  Да и библейские пророки предвещали, что гнев Божий сойд„т именно на верха:
Дом царя, потом самый близкий к нему дом людей, облеч„нный славой и
честью, а третий вслед за ними, более получающий от Бога преимуществ, дом
божественных священнослужителей. Обличаются прежде всего "князья" - лица,
обладающие административной или судебной властью, государственные
сановники, вельможи, злоупотребляющие своим положением.
  Бл. Иероним: "Будем читать рассказы Иосифа /Флавия/, и там найд„м описание
того, что даже из помойных ям, пещер, звериных берлог и могильных
углублений извлекали князей, царей и людей знатных и жрецов, которые под
влиянием страха смерти скрывались в этих местах."
Слова пророка: "и накажу тех, которые сидят на дрожжах своих и говорят в
сердце своем: "Не делает Господь ни добра, ни зла" и обратятся богатства
их в добычу и домы их - в запустение." /Соф.1, 12/ блаж. Феодорит толкует,
что здесь Бог осуждает тех, кто: "утверждает, что Бог всяческих не
благотворит и не наказывает" /что вс„ случайно/.
  И по блаж. Иерониму, посещены будут гневом Божиим: "те, которые, отстраняя
промысел, говорили, что Бог не есть виновник ни добра людям добрым, ни зла
- злым, а вс„ управляется волей счастия и косится неопредел„нной
случайностью". Такие мысли и убеждения граничили с неверием, были
практическим отрицанием бытия Божия.
  То есть Иосиф, уходя в революцию, видел себя бичом Божиим:
  "и бич в руке его - Мо„ негодование!" /Ис. 10, 5/
Свидетель С. Франк:
  "Русское религиозное сознание постепенно уходило от жизни и из жизни,
училось и учило терпеть и страдать, а не бороться и творить жизнь; все
лучшие силы русского духа стали уходить на страдание и страдательность, на
пассивность и бездейственную мечтательность. Русский религиозный дух уже
давно перестал укреплять народ в его будничной трудовой жизни, пропитывать
нравственными силами земные экономические и правовые его отношения. И
потому здоровый в основе реалистический инстинкт народа оторвался от
духовного корня жизни и стал находить удовлетворение в неверии, в чисто
отрицательной освобожд„нности, т.е. в разнузданности мысли и чувства".
  Свидетель Александр Блок:
  "Я слишком образован, чтобы не понимать, что так дальше продолжаться не
может и что буржуазия будет уничтожена. Но если осуществится социализм,
нам останется только умереть; пока мы не имеем понятия о деньгах, мы все
обеспечены и совершенно не приспособлены к тому, чтобы добывать что-нибудь
трудолюбием. Все мы - наркоманы, опиисты; женщины наши - нимфоманки. Нас -
меньшинство, но мы пока распоряжаемся среди молод„жи: мы высмеиваем тех,
кто интересуется социализмом, работой, революцией. Мы жив„м только
стихами... Ведь мы - пустые, совершенно пустые".
  "Горе тем, кто думает найти в революции исполнение только своих мечтаний,
как бы высоки и благородны они ни были. Революция, как грозовой вихрь, как
снежный буран, всегда нес„т новое и неожиданное; она жестоко обманывает
многих; она легко калечит в сво„м водовороте достойного; она часто выносит
на сушу невредимыми недостойных; но это е„ частности, это не меняет ни
общего направления потока, ни того грозного и оглушительного гула, который
изда„т поток. Гул этот вс„ равно всегда о великом".
  "Гул этот вс„ равно всегда о великом"...
  Вот какую революцию уш„л делать юный Иосиф. По велению своего Бога.

  Краткая биографическая справка:
  1895 - 1898 годы - участие в марксистских кружках, а затем и руководство
ими.
  1900 - ма„вки и руководство забастовками в Тифлисе.
  1901г. - обыск в физической обсерватории, где он работал, и переход на
нелегальное положение.
  Руководство первомайской демонстрацией, выход первого номера нелегальной
газеты "Брдзола" с его программной стать„й, избран в состав 1 Тифлисского
комитета РСДРП и направлен в Батум для революционной работы. Под видом
встречи Нового Года - нелегальная конференция социал-демократических
кружков.
  1902г. - организация в Батуми нелегальной типографии. Листовки,
прокламации, руководство манифестациями и политическими демонстрациями.
Арест.
  1903г. Создан Кавказский Союз РСДРП, в состав которого заочно избран
находящийся в тюрьме Иосиф. Направлен по этапу в Восточную Сибирь.
  1904г. - побег из ссылки. Руководит Кавказским комитетом РСДРП, пишет
программный документ "Кредо", созда„т в Баку большевистский Комитет и
распускает меньшевистский. Борьба против меньшевиков, анархистов и
федералистов, пишет программные письма большевикам-грузинам за границей,
руководит стачкой бакинских рабочих.
  1905г. Брошюра "Коротко о партийных разногласиях", выступления против
анархистов и эсеров, листовки в связи с Октябрьской Всероссийской стачкой,
руководство 4-й большевистской конференцией Кавказского Союза РСДРП,
участие в работе 1 Всероссийской конференции большевиков в Таммерфорсе,
знакомство с Лениным.
  1906 г. Избран делегатом 4 съезда РСДРП в Стокгольме, руководит газетой
"Новая жизнь" /серия статей "Анархизм или социализм?"/, руководство
работой Тифлисских профсоюзов, выпускает газету "Новое время" со стать„й
"Классовая борьба", газету "Светоч". Пишет предисловие к брошюре
Каутского. Статья "Избирательная борьба в Петербурге и меньшевики".
Выпускает газету "Время", участвует в работе 5 Лондонского съезда РСДРП.

  - Ты забыл про личную жизнь...
  Одноклассник по семинарии обвенчал тайно Като и Иосифа в церкви св. Давида.
  - Почему тайно?
  - Иосиф все ещ„ был на нелегальном положении.
  Свидетель Иремашвили: "Это истинно грузинская женщина... всей душой
заботилась о судьбе своего мужа. Проводя неисчислимые ночи в горячих
молитвах, ждала своего Coco, когда он участвовал в тайных собраниях. Она
молилась о том, чтобы Коба отвернулся от своих богопротивных идей ради
мирной семейной жизни в труде и довольстве".
  - Он что, при этом присутствовал, этот твой свидетель? - фыркнул АГ, - Не
верю, как говорил Станиславский.
  - Политический противник Иосифа. И ещ„ один противник, Лев Троцкий,
свидетельствует:
  " Не без изумления мы узна„м из этих строк, что у Кобы, который сам уже в
13 лет отвернулся от религии, была наивно и глубоко верующая жена... Он
удовлетворялся покорной и преданной женщиной. По взглядам он был
марксистом; по чувствам и духовным потребностям - сыном осетина Бесо из
Диди-Лило."
Жена Иосифа умерла от тифа в 1907 году, оставив ему маленького сына.
Бывший друг Иремашвили пришел выразить свои соболезнования:
  "Он был очень опечален и встретил меня как некогда, по-дружески. Бледное
лицо отражало душевное страдание, которое причинила смерть верной
жизненной подруги этому столь ч„рствому человеку. Его душевное
потрясение... должно было быть очень сильным и длительным, так как он не
способен был более скрывать его перед людьми".
  "Умершую похоронили по всем правилам православного ритуала. На этом
настаивали родственники жены, и Коба не сопротивлялся".
  "Цель своей жизни он видел в низвержении сильных мира сего. Ненависть к
ним была неизмеримо активнее в его душе, чем симпатия к угнет„нным.
Тюрьма, ссылка, жертвы, лишения не страшили его. Он умел смотреть
опасности в глаза." /Лев Троцкий/
"Год революции открылся расстрелом петербургских рабочих, шедших с
петицией к царю. Написанное Кобой воззвание по поводу событий 9 января
увенчивается призывом: "Протянем друг другу руки и сплотимся вокруг
партийных комитетов. Мы не должны забывать ни на минуту, что только
партийные комитеты могут достойным образом руководить нами, только они
осветят нам путь в обетованную землю..." /Лев Троцкий/

  * * *

  Свет погас. Яна бежит к себе на второй этаж, барабанит в дверь. Мама
только что вернулась с работы и, не успев переодеться, побыстрей готовит
ужин. В правой руке у не„ - нож, в левой - картофелина.
  Мама уже прогнала отчима и не жд„т больше с войны или из Австралии Аркадия
Синегина, и никаких аспирантур и диссертаций - теперь все е„ мечты,
страсти и надежды связаны с дочерью Аркадия Синегина. Умницей,
общественницей, гордостью школы.
  Она видит по лицу Яны - что-то случилось, спешит за ней в комнату,
постукивая шлепанцами, заискивающе ловит е„ взгляд. Сорокалетняя мама, уже
слегка расплывшаяся, с резкой морщиной на щеке и л„гкими, едва
прочерченными - на лбу и переносице, но по-прежнему с голодно-лихорадочным
блеском глаз. Сейчас, сейчас свершится чудо, которого она ждала всю жизнь.
Да говори же, Яна!
  - Меня берут в "Пламя". В штат!
  Мама всплескивает руками, и они, горячие, сильные, смыкаются у Яны за
спиной. В одной - нож, в другой - недочищенная картофелина.
  И тогда... Яна вдруг понимает, что ей это можно сказать. Только ей.
  - Знаешь такого Юрия Широкова? Писателя?
  - Ну? - вся напрягается мама.
  - Он сказал, что у меня талант.
  Она отталкивает Яну, ид„т к столу. Выпускает, наконец, из пальцев нож и
картофелину, медленно вытирает о фартук руки. А когда оборачивается, Яна
впервые видит в е„ глазах покой. Это - покой свершения. Отплодоносивший,
готовый к зиме сад.
  Свершилось, - говорят е„ глаза, - Я верила. Я всегда знала.

  * * *

  Сентябрь пятьдесят пятого. Моховая 8, университетский дворик. К обеду
должны вывесить списки принятых на журналистику заочников. У Яны как раз
проходной балл - четыре пят„рки и тройка по географии. Озверелый географ
валил всех девчонок, спрашивал, сколько шлюзов на Беломорканале, и, тыкая
указкой в немую карту интересовался, что там такое.
  - Географическая точка, - ответила Яна.
  - Какая именно?
  - Имеющая большое географическое значение, - ей уже нечего было терять.
  - Тройка исключительно за остроумие, - хмыкнул географ. - Будущий
журналист должен знать свою страну.
  А теперь вот психуй, потому что прош„л слух, что часть отсеянных "блатных"
очников претендуют на их места, а пострадают, конечно, в первую очередь
девчонки.
  Яна томится на скамье под мягким осенним солнышком, томится, что е„
отсеют, а это будет невиданный позор, томится от голода, потому что
болтается здесь в ожидании уже несколько часов. И ещ„ томится просто от
безделья, потому что в той е„ насыщенной, рассчитанной по минутам жизни не
было места праздности.
  Справа девчонки с филфака пока еще тайком дымя сигаретами, повторяют
французские глаголы. Слева на соседней скамье - ребята из первого МЕДа
зубрят анатомию - у них здесь рядом бывают занятия. Все при деле. Ох, до
чего тошно!
  Румяный крепыш в белом халате и шапочке ор„т громче всех, поглядывает в е„
сторону, будто на ней изучает все эти кости с мудр„ными латинскими
названиями.
  Нет, надо вс„ же поесть!
  Студенческая столовая. Рубленый шницель с пюре, винегрет, стакан чая и
румяный пончик с повидлом - царский обед за сорок пять копеек. Ох, этот
аппетит молодости! Она, как вожделенные лакомства, проглатывает и шницель
- смесь рубленых жил с моч„ным хлебом, и пересоленный винегрет, и пончик -
пончик действительно вкусный, корочка хрустит на зубах. Хотела взять три
штуки, но достался последний.
  - Разрешите?
  Этот медик. Друзья сидят неподал„ку, посмеиваются, подмигивают. Сейчас
начн„т подкатываться. Но он смотрит так невинно и поднос весит с тонну.
Одних пончиков полная тарелка. А ведь в очереди стоял сзади не„!
  - Из другого зала, - он перехватывает е„ взгляд. - Туда только привезли,
горячие. Угощайтесь. Я видел, вам не досталось.
  Противостоять соблазну нет сил. Яна хватает сразу два. Медик быстро
расставляет тарелки - сильные тяж„лые руки и ловкость фокусника.
  - Спасибо.
  Корочка хрустит на зубах, горячее повидло обжигает язык.
  - Роман - он протягивает руку.
  - Иоанна, - отвечает она с набитым ртом.
  - Ого! Это что, в честь Грозного?
  - Не, Орлеанской девы.
  - Значит, Жанна, - он пожимает е„ липкие сладкие пальцы, будто они из
китайского фарфора.
  Через пять минут он выуживает у не„ всю биографию вплоть до волнений по
поводу злополучного списка.
  - Тебя примут! - заявляет он, фанатично сверкая глазами. - Только пока не
вывесят списки, ты не должна от меня отходить. Я передам тебе сво„
везенье. Я везучий.
  Одним глотком проглотив стакан компота, он тащит е„ за собой.
  - Вот, знакомьтесь, это Жанна. В честь той самой, в доспехах. Она пойд„т с
нами на лекцию.
  - Так сейчас же анатомичка!
  Роман хватается за голову.
  - Мне туда нельзя?
  - Трупы там, - жуя на ходу яблоко, бросает один из медиков, - бывшие люди.
  В анатомичку она вс„ же за ними увяжется. Вобьет в голову, что Роман
действительно послан ей провидением и отходить от него эти два часа
нельзя. А непредвиденное препятствие - страшная анатомичка, ещ„ больше
укрепит это суеверие, явится чем-то вроде обязательного жестокого
испытания на пути к заветной высокой цели.
  Может потому, что она внутренне подготовилась к ужасному. Единственное,
чего она не сможет перенести, - это тошнотворный запах. Облаченная, как
все, в белый халат и шапочку, она будет стоять у стены, прижав к носу
облитый одеколоном платок, и смотреть, как Роман, уже забыв о ней,
деловито орудует над "этим".
  - Тело, - убеждала она себя, - просто оболочка, шкура. А душа бессмертна,
она не здесь. Это не люди. Куклы, экспонаты, учебные пособия...
  Наверное, вс„ бы так и сошло благополучно, если б не вош„л вдруг в
анатомичку смурной дядька и, коршуном оглядев всех, принюхался и шагнул к
Яне.
  - Это что ещ„ за парфюмерия? Позорище - будущий врач! Как же больных будем
лечить? Перитониты, гнойные язвы, гангрены? Тоже с платочком, а? Из какой
группы?
  - Из нашей, - сказал Роман, - она у нас слабонервная.
  - Слабонервным в медицине делать нечего, - сказал Смурной, - пошли,
поможешь.
  Роман с ребятами так и замерли. Яна знала, что им влетит, если откроется,
что в анатомичке посторонние, и пошла. И потом совсем не боялась, когда,
как во сне, спустилась вслед за Смурным в ледяной подвал, когда тащила с
ним вместе на носилках голую замороженную куклу с чернильным номером на
ноге, убеждая себя, что это так, в самом деле кукла, пособие, муляж, когда
поймала уже в анатомичке отчаянный Романов взгляд и даже подмигнула: Вот,
мол, какая я лихая! Когда кукла с деревянным стуком перевернулась с
носилок на свободный стол и Смурной, ущипнув е„ за бедро, сказал: "Вот и
все дела". И вышел.
  Иоанна стояла и удивлялась, что совсем, совсем ничего не чувствует.
  Желтовосковая рука торчала как бы в приветствии. На ней было
вытатуировано: "Сочи, 1951".
  Видимо, это "Сочи" е„ и доконало. Она начала хохотать и хохотала до тех
пор, пока Роман не вытащил е„ в коридор и не начал трясти за плечи, а
потом, когда не помогло, отвесил несколько профессиональных пощ„чин и
сообщил, что до института работал на скорой и знает, как утихомиривать
истерику.
  Оплеухи, действительно, подействовали. Яна перестала хохотать и
разревелась. Он вытирал ей нос злополучным платком и извинялся, что так
получилось. Потом они побежали смотреть списки, и Яна с восторгом и визгом
повисла у него на шее, потому что прошла. И сказала, что "прошла через
трупы"...
  Начин„нная, как праздничный пирог новостью о сво„м поступлении, она едет
домой на электричке. В зиму пятьдесят пятого.
  Ещ„ предстоит, много лет тому назад, чудесная осень.
  Почти в каждом номере "Пламени" - материалы Синегиной. То
лирически-т„плые, то хл„сткие, "гневно-непримиримые", как записали ей в
характеристику. Хан не мог нарадоваться на новую сотрудницу, хоть и
сражался по-прежнему с е„ "джиннами", разил их беспощадно своими красными
молниями.
  - Пойми, у нас газета! Верность идее, точность, лаконичность,
принципиальность - вот наше оружие. А все эти красоты - шелуха. Ты пока
жизнь изучай, газета - лучшая школа. А талант не пропад„т, прид„т время -
будешь и в журнал Широкову писать.
  Яна не протестует. А джинны? Черканные-перечерканные, выдранные,
вырезанные, затертые ластиком, выброшенные в корзину, они будут
возвращаться к Яне как ни в ч„м не бывало, и будут допекать, пока в один
прекрасный вечер, отложив очередной репортаж, она не сдастся.
  В муках оживлять их, как рабочий сцены, таскать и переставлять с места на
место декорации, освобождая для них подходящее жизненное пространство,
зажигать то солнце, то луну и зв„зды, создавать, творить для них то снег,
то дождь, то море, то горы... Знакомить друг с другом, мирить и ссорить и
- самое мучительное - учить говорить по-человечески.
  Страдать от их уродства, несовершенства и в то же время исступл„нно
любить. Быть беременной ими, рожать и потом любить, как мать золотушное
хилое сво„ дитя.
  Она стыдится этой своей страсти, скрывает е„ даже от матери, которая
неслышной тенью скользит по комнате, стараясь не дышать, подкладывает в
печь поленья, подсовывает дочери то тарелку оладушков, то чай с лимоном и,
сама став совой, тоже не спит ночами, с тревогой и обожанием наблюдая со
своего диванчика за творческими муками дочери Аркадия Синегина.
  В книжном ящике отцовского письменного стола - единственном, запирающемся
на ключ, будет расти стопка исписанных листков. Зарисовки, коротенькие
рассказы и "нечто" без названия, конца и начала - просто сценки, портреты,
диалоги. Здесь живут е„ джинны. Человек, профессия которого - рисовать
страшные плакаты типа "Не ходи по путям!" и "Не прыгай с платформы!",
"Сэкономишь минуту - потеряешь жизнь!". Мальчик, которому не ладящие меж
собой взрослые рассказывают про свои обиды, и каждый прав. Начальница,
которая любит плавать, но не ходит в бассейн, ибо раздеваться перед
сотрудницами ей мешает субординация. Муж, от которого ушла "жена с
собакой". И ещ„ много других, вычеркнутых Ханом и вновь воскрешенных ею в
свободное от работы время.
  Не смерть вождя, не развенчание его, а предательство и двуличие сатрапов,
поносящих своего м„ртвого бога, оставили след в е„ душе. Е„ дело - служить
Истине, не правде, а Истине - она уже понимала разницу, ибо правда
жестока, низка, некрасива и бескрыла. А Истина указывает путь, да„т
крылья, это - свет, который необходим людям, это - путь и надежда. Надо
"сеять разумное, доброе, вечное", пропалывать, ухаживать за всходами,
удобрять и поливать - вот е„ долг перед людьми. Родиной и Небом.
  И перед сном она по-прежнему будет молиться Богу о живых и м„ртвых -
Аркадии и Иосифе.

  * * *

  - Там к тебе то ли Эдик, то ли Гарик, - говорит Хан, - Павлин Павлиныч.
  "Павлин" у него - синоним стиляги. Павлин Павлиныч - превосходная степень.
Месяц назад трое "Павлинов" нахулиганили в кинотеатре - опять, наверное,
из-за этого фельетона... Били морду - не били морду...
  - Да пошлите вы их, Андрей Романович...
  - Между прочим, "они" оказались режиссером из Москвы и прокурили весь
кабинет какой-то дрянью. Иди, иди.
  Яна ид„т вслед за Ханом к его кабинету. Сейчас она увидит Дениса...
Внезапно свет меркнет.


  ПРЕДДВЕРИЕ

  "Нет единой и неделимой России... Перед нами открылась вели