м тебя в штат на должность литсотрудника. Ну как?
  - Андрей Романыч! - Яна, взвизгнув восторженно, подпрыгивает в кресле.
  - Конькова мы уходим, сама знаешь за что, - Хан щелкает себя по горлу, - а
ты человек непьющий, проверенный, почти с годовым стажем. Глядишь, скоро и
очерки научишься писать.
  - Плохо, да?
  - В том-то и дело, что для начала совсем неплохо. Я только убрал
художественные особенности - мы вс„ же газета...
  - Слушай, а чего это ты бабочку вычеркнул? - неожиданно встревает забытый
Юра, - "Трава будто вспыхнула, загорелась, и огненно-рыжая бабочка
вспорхнула над пустыр„м..." - Образ? Образ. И этот парень новос„л, что
собой измеряет комнату, ложится и измеряет... Ха, совсем неплохо. И
смешно. Оставь парня.
  - Ладно, парня оставлю, а остальное ни к чему. У нас вс„-таки газета.
  - Они тебя тут засушат, детка. Он же ничего не понимает.
  - Я вам не детка и вы сами ничего не понимаете, - оскорбляется Яна. - Он
знает, что можно, а что нельзя.
  Толстяк не обижается. Оба смеются.
  - Что, Широков, получил?
  - А приезд новос„лов просто лихо написан! - неу„мный Широков
перекатывается по кабинету, терзая Янину рукопись, сдирает скрепку, летят
во все стороны листки. Широков, не замечая, топает прямо по ним. - Два-три
штриха - и образ. И т„тка со швейной машинкой, ребята с аквариумом. А
кошка! На новой квартире... Как она двигается... Оставь кошку, балда!
  - Ни за что, - сме„тся Хан, - Дом ещ„ не сдан в эксплуатацию, а у
Синегиной там уже люди живут и кошки бегают. Хороша точность!
  - Это же героиня мечтает! - кричит Широков, прыгая вокруг стола, -
Меч-та-ет! Грезит, так сказать...
  - Нечего мечтать. Она каменщица, а не Жюль Верн. Вон у не„ в
корреспонденции герой уже мечтал, чтоб пенсионерам пенсию повысили, до сих
пор расхл„бываем.
  - Вот что надо выч„ркивать! - вс„ больше распаляется Широков, - вот где
бодяга. - Он вытаскивает ручку и начинает черкать. Яна возмущ„нно вырывает
листки. - Не надо, мы сами! Какое ваше дело?
  - Потому что талант у тебя! - ор„т побагровев от ярости толстый Широков, -
Тебе расти надо! Та-лант!..
  Он отвешивает ей этот "талант", как оплеуху. И тут между ними вырастает
Хан с телефонным аппаратом и говорит в трубку:
  - Катя, туг Широков буянит с голоду, сваргань нам что-нибудь эдакого. И
чайку. Юра, подержи, я с Синегиной попрощаюсь.
  Он су„т толстяку телефон и освободившейся рукой выпроваживает Яну. Какая у
него странная рука! Юркая, холодная и влажная. Рука-рыба.
  - Оставь у Люды заявление. Получишь аттестат - оформим.
  - Спасибо, я прямо не знаю...
  - Ладно, ладно.
  Вылетев из кабинета, Яна едва не задушит в объятиях машинистку Люду, и
Люда тоже прид„т в восторг, и вся редакция будет радоваться, и сбегают за
водкой, и сделают по нескольку глотков из "чаши дружбы", и станет ещ„
веселей. Потом верн„тся с обеда Хан, у него в кабинете начн„тся летучка, а
Яна будет писать заявление. И тогда Люда поинтересуется: чего это писатель
орал - за дверью было слыхать?
  И выяснится, что этот Юрий Широков - настоящий писатель, что они дружат с
Ханом ещ„ с ИФЛИ - был в Москве такой институт. Часто ездят вместе на Оку
на рыбалку на широковской "Победе", и вообще он известный, Широков, - Люда
сама что-то читала, что-то про войну.
  Короче, "Капитан Гвоздев услышал взрыв".
  Никогда прежде Яна не встречала настоящих писателей, и уже иными глазами
увидит сцену в кабинете.
  - Потому что талант у тебя! Та-лант!..
  То, что казалось нелепой эксцентричной выходкой в устах какого-то там
чудака-толстяка, теперь прозвучит божественным благословением. Та-лант...
  Сидя на ручке Людкиного кресла, под стрекот е„ машинки и перебранки за
дверьми кабинета, Яна будет вслушиваться в таинственную музыку этого
слова. Оно будет мерцать на пухлой широковской ладошке маняще и враждебно,
как фантастический лунный камень, и е„ рука, уже готовая схватить его, как
и все прочие чудеса, подаренные той жизнью, замр„т в нерешительности.
  Талант. Это совсем не то, что пробежать быстрей всех, получить приз за
лучшую стенгазету или даже сразу после школы устроиться на работу в
районное "Пламя". Что с ним делать? Что он ей сулит? Почему, например, она
не может рассказать о н„м Люде и ребятам так же запросто, как об
устройстве на работу?
  Смыслом, счастьем той е„ жизни было жить, как все. Быть первой среди
равных. Талантливый - не такой, как все. Он - другой.
  Ей станет не по себе. Под стук машинки она с тревогой будет отыскивать в
себе симптомы таланта, будто узнав вдруг, что больна какой-то редкой
неведомой болезнью.
  Припомнятся долгие зимние ночи, когда Яна-сова сочиняла в темноте
продолжение недочитанных сказок. И как затем стала сочинять свои истории,
длинные и короткие. И как явилась потребность в слушателях, и толпа
ребятни вокруг, и все эти короли, принцессы, ведьмы...
  И попавший в Великое Собачье царство щенок Кузя, и приключения воздушного
змея.
  И "Капитан Гвоздев услышал взрыв". Тоненькая вер„вочка-строчка над
пугающей бездонной белизной бумажного листа. Белая пропасть и пустота.
  И что даже в этой новой стремительной жизни, заполненной до отказа самыми
разнообразными делами, мечтами и задачами, вс„ новые истории-загадки не
давали спать по ночам Яне-сове, - требуя продолжения, воплощения и
осуществления.
  И запомнившиеся ей почему-либо люди тоже продолжали жить в памяти своей
самостоятельной жизнью. Допекали, терзали, просились на волю.
  Но никаких слушателей, никаких записей. Нет времени. Яна выполняет свой
долг - служит народу, Родине, Правде, а, значит, и Богу. Она дала клятву,
е„ совесть спокойна. Вокруг много недостатков, но мы - советские люди,
хозяева, и должны сами вс„ исправлять и строить новую жизнь. Как велит
сердце. А сердце Яны и вправду велело, горело и пело.
  Информации, заметки, фельетоны, репортажи. Конкретные люди, конкретные
события. Писала и школьные сочинения на заданную тему. "Онегин - лишний
человек", "Катерина - луч света в т„мном царстве".
  Все умеют так писать, может, чуть похуже. Яну хвалят за хороший язык, за
оперативность, лаконичность, за правильный взгляд на мир. За чувство
юмора. Пишется ей легко и весело.
  "Капитан Гвоздев услышал взрыв".
  Беспомощное барахтанье на ниточке-фразе над пропастью чистого листа.
  Гвоздева Яна уничтожила, но эти, другие, оказались похитрее. И парень,
измеряющий своим ростом комнату, и мальчишки с аквариумом, что уставились
друг на друга сквозь волшебную призму подводного мира, и кошка-новос„л, и
другие обитатели этого ещ„ не сданного в эксплуатацию дома, вычеркнутые по
этой причине Ханом, сама невычеркнутая Валя - только Яна знает, откуда они.
  Коварные джинны, выпущенные на волю. Как они рвались на бумагу, а когда
Яна, наконец, сдалась, в какой сизифов труд превратили прежде безмятежную
райскую л„гкость е„ порхающего над бумагой перышка!
  Когда-то бесплотные тени, такие изящные, невесомые, они превратились на
бумаге в неуклюжие м„ртвые глыбы. И требовали плоти и крови. Требовали
воскрешения.
  В муках билась она, оживляя их, два дня. Вздрагивали в агонии скомканные,
умирающие на полу листы. Истерзанные, исчирканные. Когда ей показалось,
что ненавистные жильцы дома, наконец-то, задышали, она их уже люто
ненавидела.
  А Хан умертвил их одним красным росчерком. Надолго ли?
  Талант... В этом слове было одиночество, которому не оставалось места в
стремительном водовороте той е„ жизни. Изнурительные сражения один на один
с вырвавшимися на волю джиннами.
  В четыре прыжка Яна слетает по узкой редакционной лестнице с липкими
захватанными перилами, и вот она уже на улице, непонятно почему носящей
имя Менделеева. Улица е„ короткой юности. Началась юность сегодня, много
лет назад, кончится через десять месяцев, как в песенке "На том же месте,
в тот же час". Только Яна ещ„ ничего об этом не знает. Повторение
пройденного. Она вновь и вновь проигрывает "тех Ян", она должна их играть.
Это что - ад? Рай? Чистилище, в которое она не верит? Меняется время,
место, декорация, меняются Иоанны. Но каждая - вс„ же "Я", и каждая -
повторение. Она должна повторять их, себя и повторяться. Повторяться...
  С необычайной точностью и достоверностью она играет их - свои поступки,
чувства, мысли. Наверное, не было в мире гениальней актрисы.
  Или бездарней? Настоящие актрисы вкладывают в каждую роль свою
индивидуальность. Она же может лишь присутствовать. Никакой свободы воли.
Актриса-зритель. Забавный симбиоз.
  Яне неполных восемнадцать. Двухэтажное строение с грязнозел„ными, в
подт„ках и трещинах, стенами кажется райским чертогом. Хочется заорать на
весь мир: "Я, Иоанна Синегина, буду работать в "Пламени"!" Щербатая
дорожка ковром-самол„том нес„т е„ мимо вывески "Продмаг", мимо вывески
"Промтовары", мелькают домики в зел„ной дымке едва проклюнувшихся листьев,
полыхают гераньки в окнах.
  "Когда из своей Гаваны отплыл я вда-аль..."
Популярная тогда песенка. Серенькое непогожее небо с клочками несущихся
вместе с ней туч. Туда, где скатываются к полю последние домишки, где
свободно гуляет ветер по свежевскопанным огородам, по ещ„ мутному от талых
вод пруду с ч„рным силуэтом ивы и прочерченной вдали кромкой леса.
  Навстречу плыв„т барышня - Люська под руку со Славкой Кисел„вым с Полевой,
у которого отец работает в ресторане "Метрополь". Ветер смерчем взмывает
над Славкиным лбом набриолиненный чуб, похрустывает курточка из
искусственной кожи, поскрипывают мокасины на толстенной микропорке. Брюки
дудочкой. Славка Кисел„в - стиляга. Он танцует "стилем", и все шмотки у
него "стильные". Потом стиляг заменят хиппи и у них будет вс„ "хипповое".
Потом -"прикольное" и "крутое".
  Люська невероятно намазана и невероятно красива. Она в прозрачном плаще в
горошек, тонко перехваченном в талии, и в белых чешских ботиках. В
продмаге за ними драка была. Вокруг головы - огненно-рыжий нимб волос.
  Люська для Яны - стиляга, Яна для Люськи - идейная. Шесть лет, обмениваясь
небрежным кивком, проходили каждая своей дорогой.
  Но сегодня...
  Узкая асфальтовая тропинка нес„т их навстречу друг другу.
  - Приветик, - говорит Люська, - Как жизнь?
  - А меня в "Пламя" берут, - не выдерживает Яна, - в штат.
  - Поздравляю, - рассеянно кивает Люська, кося ласковым своим кошачьим
взглядом на Славку. Хлопья туши трепещут на ресницах. - А мы - в кино. На
"Мост Ватерлоо".
  - Эй, корреспондент, я с тобой дружу, - заигрывает Славка, но Люська
ревниво тащит его прочь.
  - Пока, мы опаздываем.
  Яна летит дальше. По шаткому дощатому тротуару, мимо ещ„ голой клумбы с
сухими стеблями прошлогодних астр, мимо скамьи под бер„зами с судачащими
женщинами, мимо играющей в расшибалочку ребятни.
  Когда они вернулись из эвакуации, эти женщины были в е„ нынешнем возрасте.
А их играющие в расшибалочку дети - как тогда Яна.
  Коричневая дверь с ромбами. Дремучие двери... Иоанна замедляет шаги,
пытается сопротивляться, но дверь неотвратимо притягивает, засасывает, как
в ч„рную дыру, за которой - погибель, тьма вечная.
  - Лезь по чердачной лестнице, - слышит она неведомо откуда ангельский
голосок АХа и, цепляясь за его золотой лучик-канат, преодолевая гибельное
ч„рное тяготение, добирается до торца дома, где вед„т на чердак ржавая
пожарная лестница. Взбирается по ней, дрожа и задыхаясь, отбиваясь от
липнущих к телу хлопьев ледяной тьмы...
  Наконец, ей уда„тся, подтянувшись, добраться до площадки, но тут из
чердачной дверцы просовывается ручища с зел„ным, бутылочного стекла,
перстнем, хватает за шиворот и свирепая физиономия вернувшейся с
вязального кружка контрол„рши Клавы нависает над ней, как гильотина.
  - Я тебе покажу кино на протырочку!
  Яна болтается в ее ручище, как кот„нок за шкирку. Вокруг - лишь призрачная
рассветная мгла Преддверия и шаткая чердачная площадка.
  Но вдруг на вбитом в вечность гвозде проступила перед ними фотография
отрока с гладко зач„санными на косой пробор волосами, детским полуоткрытым
ртом и по контрасту пронзительно-ж„стким взглядом куда-то мимо, вдаль, в
одному ему видимую цель.


  ПРЕДДВЕРИЕ

  Охнув, т„тя Клава мгновенно вытянулась стрункой, отпустив Яну, и
восторженно гаркнула, как на параде:
  - Здравия желаю, товарищ Сталин!..
  Не дождавшись ответа, щ„лкнула ботами "прощай молодость": - Служу
Советскому Союзу! - И ретировалась за чердачной дверцей.
  Только вечность и шаткая чердачная площадка.
  Отрок неотрывно смотрел на Яну или сквозь Яну и молчал.
  - Что ты хочешь сказать? - прошептала Иоанна, обращаясь к Coco, а не к
вождю всех врем„н и народов. - Быстрей, никто не узнает...
  Тишина. Всем своим существом ощутила она всю трагичность этого бессильного
молчания, запечатанного сургучом вечности. Или "экзистенционального
времени", как сказал бы АХ.
  Он, этот АХ, в белой панамке и т„мных очках, поманил е„ из чердачной
дверцы, и она оказалась в просмотровом зале перед сшитым из простыней
экраном. Только не в проходе меж креслами, куда она бы уже и не
поместилась, а в самом кресле. Даже АГ с холодной вежливостью ей кивнул.
  - Не бойся, он у меня в долгу, - шепнул АХ, - я ему "кодак" дал - у них в
ведомстве перерасход пленки с этой перестройкой - один компромат идет. Вся
вечность "делами" забита...
  - Только пусть соблюдает регламент, - проворчал AT, - чтоб никакого
дестабилизирующего давления на следствие...
  - Это он про крестное знамение, - пояснил АХ. - Боится, как огня.
  И снова трещит проектор, крутится документальное кино из жизни Иосифа.
  - Свидетельствует немецкий писатель Эмиль Людвиг. Он приводит слова
Иосифа: "Из протеста против издевательского режима и иезуитских методов,
которые имелись в семинарии, я готов был стать и действительно стал
революционером, сторонником марксизма, как действительно революционного
учения".
  "Джугашвили, оказалось, имеет абонементный лист из "Деш„вой библиотеки",
книгами из которой он пользуется. Сегодня я конфисковал у него соч. В.
Гюго "Труженики моря", где наш„л и названный лист"./Пом. инсп. С.
Мураховский. Инспектор семинарии Иеромонах Гермоген/.
  "Наказать продолжительным карцером - мною был уже предупрежд„н по поводу
посторонней книги - "93г" В. Гюго".
  Характеристика одного из героев "Девяносто Третьего года" В. Гюго -
бывшего священника Симурдэна, ушедшего в революцию:
  "Он был праведник и сам считал себя непогрешимым. Никто ни разу не видел,
чтобы взор его увлажнили слезы. Вершина добродетели, недоступная и
леденящая. Он был справедлив и страшен в своей справедливости. Для
священника в революции нет середины. Превратности революции могут привлечь
к себе священника лишь из самых низких либо из самых высоких побуждений:
он или гнусен или велик. Симурдэн был велик, но это величие замкнулось в
себе, ютилось в недосягаемых кручах, в негостеприимно мертвенных сферах:
величие, окруженное безднами. Иные горные вершины бывают так зловеще
чисты".
  Из приветственной статьи Иосифа, посвященной вождю немецкой
социал-демократии Бебелю:
  "Кто не знает Бебеля, маститого вождя германских рабочих, когда-то
"простого" токаря, а теперь знаменитого политического деятеля, перед
критикой которого, как перед ударами молота, не раз отступали
"коронованные особы", патентованные уч„ные, слову которого, как слову
пророка, внимает многомиллионный пролетариат Германии?"
- Прежде чем двигаться дальше, напомню, что защита будет отстаивать одну
основную мысль, заявил AX, - Создание Иосифом АНТИВАМПИРИИ. Для нас важен
Иосиф не как марксист, большевик, русский националист или государственник.
То есть это, конечно, существенно, но не как самоцель, что было бы
идолопоклонством, а как средство построить Антивампирию. Угодное Небу
государство, которое бы помогало Замыслу. Напомню, что по ЗАМЫСЛУ ТВОРЦА:

  1 .Человечество - единый организм, в котором в процессе истории зреет
Богочеловечество, Новый Адам, как прекрасная бабочка в коконе, призванная
к жизни в Царстве.
  2.Каждый орган человечества /нация/ или отдельная клетка /личность/ имеет
свой собственный Замысел, Предназначение, и в определ„нное время в
определ„нном месте вызывается Творцом из небытия, чтобы осуществить эту
Сверхзадачу. Начинающуюся на земле и, в случае успеха, продолжающуюся в
Царствии. Потому и сказано: "Царствие Божие внутри нас".
  3.Чтобы осуществить личную и соборную богочеловеческую Сверхзадачу, каждый
должен получать необходимо-достаточное ото всех и Целого и, в свою
очередь, беззаветно и самоотверженно служить Целому. Результат -
возрастание и здоровье Целого - закон любого живого организма.

  Чтобы сразу отмести ставшие уже банальными обвинения в "муравейнике"
поясняю, что для муравья благо муравейника - самоцель, замкнутая на
конечном земном существовании. Хорошо муравейнику - хорошо муравью.
Кстати, мы даже принцип муравейника нарушаем!
  Для человека, созданного "по Образу и Подобию", успешное функционирование
Целого на земле - лишь средство осуществить Замысел, лежащий за пределами
земного бытия. Результат - умножение "жатвы Господней". В личном плане -
стать всхожим зерном, а не сорняком, обреченным на сожжение.
  Человечество в результате грехопадения заражено самостью - отпадением от
Бога, самоутверждением за счет Целого и других. Назов„м эту эгоистическую
самость ВАМПИРИЗМОМ - стремлением отдельных клеток или органов
богочеловеческого Целого получать излишки за счет жизнеобеспечения других.
Результат - всеобщая вражда, раздрай, зависть, конкуренция. То есть
глобальное нарушение Замысла и заболевание организма.
  Само это заболевание входит в Замысел, дающий каждому свободу определиться
- будешь ли ты пригоден занять предназначенное тебе Творцом место в
едином, спаянном любовью Доме Отца, выздоровеешь ли за свою земную жизнь
или так и останешься вампиром в душе и Царствие отторгнет тебя как
отмершую ткань? Каждый сам волен избрать свою судьбу в вечности, но задача
избравших Небо - противостоять "лежащему во зле" миру. Мы - воины,
сеятели, призванные умножить "жатву Господню".
  ВАМПИРИЯ - больной организм, где одни клетки и органы лопаются от жира в
то время как другие страдают от голода, где разрастаются раковые опухоли,
где пожираются тела и души детей Божиих, "купленных дорогой ценой". Где
лишь "ж„сткая терапия" - стихийные бедствия, катастрофы и революции -
очищает время от времени, омывает кровью /в том числе, и невинной/
смертельно больное человечество, помогая страданиями и катарсисом
отсрочить неизбежный крах.
  - Я утверждаю, что Иосиф всю жизнь строил АНТИВАМПИРИЮ - царство, где
жирным и хищным не будет житья.
  - То есть уравниловку? - фыркнул АГ.
  - Опять подмена. Никакой уравниловки, ибо композитору нужен рояль,
плотнику - топор, а уч„ному - лаборатория и поездки на симпозиумы. Голова
не равна рукам или печени, но нигде в Законе не сказано, что Голова должна
жить за их сч„т, тем более, если она плохо работает. Данные Небом таланты
как дары на осуществление Замысла, включая и социальное положение,
являются лишь средствами служить Замыслу, но отнюдь не мешать это делать
другим, или, хуже того, пожирать этих "других". Их время, таланты,
здоровье, жизнь и душу. Отнимать у Бога детей Его - что может быть ужаснее?
  Добавлю, что Иосиф был далеко не одинок в своей ненависти к Вампирии.
Множество примеров уже приводил, хочется приобщить к Делу ещ„ и такое:
  "Не ужасно ли, и не обидно ли было думать, что Моисей восседал на Синае,
что эллины строили себе изящные Акрополи, римляне вели пунические войны,
что гениальный красавец Александр в пернатом каком-нибудь шлеме переходил
Гранин и бился под Арабеллами, что апостолы проповедовали, мученики
страдали, поэты пели, живописцы писали и рыцари блистали на турнирах для
того только, чтобы французский, немецкий или русский буржуа в безобразной
комичной своей одежде благодушествовал бы "индивидуально" и "коллективно"
на развалинах всего этого прошлого величия?.. Стыдно было бы человечеству,
чтобы этот подлый идеал всеобщей пользы, мелочного труда и позорной прозы
восторжествовал бы навек".