а сознанием своей вины перед ним
и собственным страданием, что в сердце больше ни для чего нет места. Он
будто тасует перед ней адскую колоду из несовместимых понятий, где и
одеревеневший труп Ленечки, и коробка с пл„нкой, и монтажная, и
загадочно-всесильный, превыше жизни и смерти план студии, и какой-то
Витька. И где-то в той колоде - и е„ жизнь, вс„ пережитое за эти дни,
стиснутое между монтажной и строгим витькиным папой.
  Денис кажется ей бесконечно чужим, как марсианин. И он, и Хан, и все
вокруг... У не„ иная кровь, иное горючее, может, бензин, или мазут, а
может, наоборот - у не„ мазут, а у них бензин, не в этом дело... Факт тот,
что между ней и окружающими возникает какая-то невидимо-прозрачная, но
тв„рдая, как алмаз, преграда, за которой она плыв„т, как в батисфере, сама
по себе, хотя вс„ прекрасно видит и слышит. И то ли мир защищ„н от не„, то
ли она от мира и Дениса со своей бесконечной виной перед ним, которая
привязывает е„ к нему, как пуповина.
  И пока она беспомощно болтается в этой батисфере на этой пуповине и
молчит, молчит, Денис включает зажигание, и "Москвич" срывается с места.
  - Ты куда?
  - В Москву.
  - Выпусти меня!
  - И не подумаю. Похищение Европы. Слушай, не валяй дурака, мы разобьемся.
Три трупа на одной картине - явный перебор.
  Ну и шуточки у него! "Москвич" увеличивает скорость.
  - Остановись, нам надо поговорить.
  - Это я уже слышал. Дома поговорим... Ну ладно, давай сейчас, я весь
внимание.
  Он и не собирается останавливаться. Конькобежец с плаката ид„т на рекорд,
губы стиснуты, глаза смотрят только впер„д. Уступи дорожку! Скорость под
восемьдесят, они уже на шоссе. И тогда Яна начинает говорить. Она говорит,
что вс„ кончено, что она его предала, и даже если б он е„ простил, она
сама себе не простит никогда, поэтому им надо расстаться. Она сама себе
вынесла этот приговор, который окончательный и обжалованию не подлежит.
  Денис, наконец, останавливает машину, пытается применить кое-какие
недозволенные при„мы. Яна не очень-то сопротивляется, она растерзана и
почти раздета, но действительно ничего не чувствует в своей капсуле, и
тогда он, наконец, оставляет е„, смотрит недоум„нно, почти испуганно. Эта
боязнь и нежелание е„ потерять, делающие его в этот момент принадлежащим
ей, е„, как и в былые времена редкой внутренней близости, ненасытная жажда
безраздельного им обладания лишь укрепляют решение. Она мстит себе, ничего
не чувствующей, бесконечно виноватой и омерзительной, чтобы было ещ„
больнее, чтоб хоть как-то очиститься через эту добровольную казнь, хоть
как-то искупить...
  Это какая-то мазохистская попытка вновь самоутвердиться в собственных
глазах после пережитого унижения. Иногда, наверное, в таком состоянии шли
в юродивые. Но это она пойм„т потом. А тогда, много лет назад, он не желал
терять е„, а она не желала терять себя. Оба были молоды, эгоистичны, и
каждый занят лишь собой. Оба были непроницаемы, ибо батисфера - Денисова
суть, привычное состояние, он в ней родился, как в рубашке. Они не
мирились, а сражались каждый за себя, кто победит. Война батисфер.
Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Яна извлекает приговор
из тайника. Стопка сложенных вчетверо машинописных страниц.
  - Что это?
  - Прочти. Читай.
  Он су„т листки за пазуху, снова включает зажигание.
  - Сейчас читай, или я никуда не поеду.
  - В темноте?
  В салоне действительно уже темновато.
  - Тогда верн„мся. Денис, я не предупредила маму!
  - Она в курсе, я у вас был. И бензин на нуле. До заправки бы дотянуть...
  - Я к тебе не поеду.
  -Ладно, в гостях почитаем - хочешь в гости? Здрасьте, мы к вам читать
приехали. А может, в "Савой" махн„м? Столик у фонтана закажем, там светло,
читай хоть "Войну и мир". Заодно и аванс пропь„м, а, Иоанна Аркадьевна? -
он передразнивает е„ мрачную физиономию. - Да, мать, форма у нас, прямо
скажем, не парадная, прид„тся до рассвета сидеть в машине. Прочт„м с
первым лучом... Слушай, тебе не надоело? Сама кругом виновата - предала,
продала, что там ещ„? Вот и пожалей. Я - жертва, мне молоко полагается за
вредность.
  Ему вс„ же уда„тся е„ заболтать и увезти. В конце концов, это уже не имеет
никакого значения, - обреч„нно думает она и лезет в ванну под
блаженно-согревающие струи душа, упиваясь мыслью, что и душ этот, и
розово-ч„рный кафель, и похожая на взбитые сливки душистая пена, и
махровый Денисов халат, в который она всегда заворачивалась, и сам Денис,
читающий "приговор" у себя в комнате, и обожающая е„ Денисова бабуля,
готовящая им что-то на кухне - вс„ это в последний раз. И так ей и надо.
  Наконец, Денис появляется на кухне. Яна уже вся извелась. Он весело
чмокает бабулю в щ„ку. Та деликатно удаляется, шаркая шл„панцами. Денис
садится и начинает уплетать за обе щеки. О, Господи!
  - Молодец, мать, - наконец, произносит он с набитым ртом, - с этим можно
прямо на "Мосфильм". Я на полном серь„зе - стопроцентная нетленка.
  Господи, когда же ему надоест паясничать? Если б он е„ прогнал с позором,
даже ударил, было бы куда легче. В мечтах она видит себя бегущей по улице,
вниз по эскалатору метро... "Осторожно, двери закрываются, следующая
станция - "Комсомольская", а там до электрички рукой подать, и прочь,
прочь отсюда, навсегда, к спасительной двери с двумя ромбами, где живут е„
джинны, о которыми она будет вместе плакать и зализывать раны.
  Денис, покончив с болгарскими голубцами из банки, принимается за торт с
чаем и пытается запихнуть ей в рот кусок голубца.
  - Вс„, я ухожу.
  - А ведь и вправду, мать, будь там на просеке какая-то другая машина -
помог бы вытащить, укатила себе и никаких свидетелей. И доказывай, что ты
не верблюд. Из комсомола и института пинком под зад, отца могли из
загранки отозвать - мол, яблочко от яблони... А потом из партии - не
воспитал, как ты пишешь, человека... И плакала Маша, как лес вырубали.
  Денис ловит е„ в коридоре, вырывает пальто, пытаясь поцеловать. От него
пахнет голубцами и тортом. Яна умирает от жалости и ненависти к нему.
Почему он мучает е„, не желая отпустить? Или она для него тоже как та
люстра, что она купит на Октябрьской через несколько лет? А е„
предательство - лишь дефект, указанный в ценнике - мол, одной хрусталины
не хватает, на что он готов закрыть глаза?
  - Отопри. Дай ключ!
  - И не подумаю. Ещ„ слово, я этот ключ вообще проглочу. Вс„, глотаю.
  - Прекрати!
  - Я сам виноват, должен был сказать тебе про Витьку.
  Яна кричит, что не в Витьке дело. И не в том, что он е„ прощает. Она сама
себя не прощает и не имеет права связать жизнь с человеком, про которого
смела подумать, что он такой...
  Он вдруг отпустит е„, будто робот, которого отсоединили от сети, и скажет
устало, усмехнувшись уголком рта:
  - А ежели я и есть "такой"? Я, мать, сам не знаю, какой я. Никто не знает,
какой он, пока не побывает в той шкуре. Тут уж или герой, или подонок.
Герой? Я?.. Вряд ли... Вот и считай - ты написала про меня.
  Яна ещ„ не знает, что это Денисове высказывание не только определит на
много лет впер„д их жизнь, но и явится стержнем, идейной основой
телевизионного сериала "По ч„рному следу", авторы сценария Иоанна Синегина
и Денис Градов, в главной роли - Антон Кравченко.
  - Каждый в этой жизни - потенциальный преступник, зритель должен
подозревать равно каждого, от крупного чиновника до уборщицы, - будет
инструктировать Денис их с Антоном, - Наша задача - просто установить
факт. Показать пальцем. Преступник сегодня - этот. А завтра, возможно,
будет тот. Сегодня - ты, а завтра - я. Понятно, ребята?
  Но это будет потом, а сейчас, много лет назад, Иоанна ошеломл„нно пытается
проникнуть в вечную мерзлоту светлых Денисовых глаз.
  "Ты написала про меня..." Никто про себя ничего не может сказать, пока не
побывает в той шкуре... Мысль эта уже в который раз меняет глубинные
основы е„ сознания - так меняются театральные декорации - свет погашен,
какие-то неясные тени мелькают на стене, шорох, стук, кашель, и вот
зажигается под потолком лампа, которая прежде была луною, и гора стала
шкафом, лес - портьерой, мир стал другим. И то, что ещ„ минуту назад
казалось неразрешимым, разрешалось утверждением Дениса, и окончательной
приговор отменялся, ибо не было судей. Судьям высказано недоверие....
  Воспользовавшись е„ замешательством, Денис отбирает пальто и вталкивает е„
в свою комнату. Он всегда был терминатором, запрограммированным на то или
иное действо - будь то очередной съ„мочный период, постройка гаража,
который они с каменщиком Колей выложили, не разгибаясь, за один день, или
занятие любовью. Этой его м„ртвой хватке, железной запрограммированности
противостоять невозможно. Яна покоряется, и пока он терзает е„ тело и
остатки одежды - сказанное Денисом невидимой волшебной бабочкой кружит в
мозгу, медленно-таинственный взмах ее крыльев сулит нечто очень важное,
может быть, самое важное в мире, надо лишь поймать бабочку. Но Яна знает,
что Денис не выпустит е„, пока не получит целиком вместе с мыслями. Она
отгоняет эту мысль-бабочку, она должна не мыслить, не быть, она должна
запылать и сгореть в его ледяных электрических тисках. Иначе он не
отпустит. Сейчас на это ритуальное самосожжение настроиться особенно
трудно, но иного выхода нет. И вот, наконец, оставив от не„ лишь горстку
пепла, Денис мгновенно, как всегда, отключается и засыпает.
  Его рука тяжело лежит на ней, караулит, готовая снова ожить и включиться,
и она, стараясь не шевелиться, медленно восстанавливается, как феникс из
пепла. И тогда мысль-бабочка снова прилетает на пепелище, и Яна чувствует
таинственно-бархатный трепет е„ крыльев.
  Он сказал, что это про него... Значит, она написала правду. Но и про Пушко
- правда. А она сама? Разве она могла бы поручиться, что не сбежала бы,
как Жорка? Она похолодела от этой мысли, но факт - подонок, бросивший
раненого товарища, кем бы он ни был, Пушко или Денисом, удался ей куда
лучше, чем героиня Налька. Значит... Значит, она писала и про себя.
Значит, это она бежала от раненого Симкина. И это не сопереживание, как
она думала прежде, а е„ суть. И она вряд ли смогла бы ночью, в пургу, одна
отправиться на поиски Л„нечки. Хоть Налька и продалась за полкоровы, она
куда лучше е„, а раз так - какое Яна имеет право судить Дениса, Жору,
Нальку - кого бы то ни было? Кто вообще имеет на это право? Кто осмелится
с уверенностью сказать, что на месте подсудимого не поступил бы также? Кто
прожил ещ„ хоть одну жизнь, кроме своей? Разве что акт„ры и писатели, но
ведь Гамлетов ровно столько, сколько исполнителей. Следователь
устанавливает: раненого Л„нечку бросил Пушко. Это факт. Ну а Правда? Та
самая, из-за которой Яна пошла на плаху? Она оказалась неуловимой и
многоликой, меняющей окраску, подобно хамелеону. Да и есть ли она вообще?
Есть ли хоть что-то, что я могу с достоверностью утверждать? Что дважды
два - четыре? Но ведь оказалось, что через две точки можно провести
бесчисленное множество прямых. Добро? Но сейчас про самого Сталина невесть
что говорят. А врач, который когда-то удачно вырезал Гитлеру аппендицит -
сделал ли он добро?
  Так Яна размышляет в не совсем подходящей обстановке, постепенно
избавляясь от комплекса вины перед Денисом и сомнительной отныне Правды.
Через неделю, много лет назад, выйдет номер с очерком /второй вариант,
исправленный и дополненный Налиным подвигом/, его перепечатает
"Комсомолка". Будет масса читательских откликов, много писем в адрес
Нальки, одно даже от фронтового друга, с которым у не„ наладится
переписка, а чем дело кончится, Яна так и не узнает.
  Потом выйдет на экраны их фильм - первый совместный блин
Синегиной-Градова, и тоже не будет комом, напротив, получит несколько
премий, в том числе и в странах соцлагеря, его будут постоянно крутить по
телевизору, особенно в праздники - дн„м после демонстрации. Будут
восхищаться искренностью и убедительностью закадровых монологов, так
удачно положенных Денисом на "вкусно", как отметил кто-то, поданные сценки
из жизни бригады. Яна сама изумится, как ему удастся так красиво
преподнести и споро мелькающие в трудовом энтузиазме руки, и радость
молодых здоровых тел на тренировке в спортзале, и слезы на глазах у Лены
Козловой, слушающей скрипача, и Разина, с трогательной заботой
переводящего через нашу миргородскую лужу беременную жену. И даже
закадровый спор Стрельченко с американским миллионером прозвучит весьма
убедительно, где прекрасно отснятая покойным Л„нечкой сцена субботника на
строительстве у детского сада будет перемежаться планами длиннющих машин,
подъезжающих к посольскому особняку, изнывающих от безделья дам в мехах и
вечерних туалетах, ноги в заграничных узконосых ботинках... Одни ноги,
парад ног, восходящих на двуступенчатое мраморное крыльцо - тайком
заснятый эпизод при„ма в каком-то посольстве. Яна не знала, что
символизировали эти заграничные ноги, но в этом месте на элитарных
просмотрах неизменно раздавались аплодисменты. И даже л„нечкина гибель,
окутавшая фильм неким мистическими ореолом, траурная рамка в титрах:
"Трагически погиб во время съ„мок", послужит своеобразной рекламой.

  Но самой большой удачей фильма будут его герои, такие поразительно
красивые внешне и внутренне, что действительно хотелось, вс„ бросив,
бежать, задрав штаны, записываться в бригаду. Герои, придуманные ею,
Денисом и покойным Л„нечкой, читающими закадровый текст акт„рами, вместе с
тем живые, настоящие, с реальными именами, фамилиями, адресами...
Непонятно, как им это удалось, но эффект Пигмалиона был налицо, со
своеобразными благотворными последствиями, где неприметная цветочница
Галатея, влюбившись в вылепленную их творческим коллективом статую,
страстно захочет походить на свой идеальный фантом. Яна увидит бригаду
Стрельченко на встрече со зрителями. В полном составе. Ребята будут
неузнаваемы, с достоинством неся бремя славы. Красивые одухотворенные
лица, ни одного лишнего слова, ни одной лишней рюмки за торжественным
ужином. Они скромно раздавали желающим автографы, всем видом показывая,
что им неловко от всеобщего внимания, что они выше земной славы, что у них
за спиной прорастают крылья. И тогда Яна, вс„ ещ„ не веря в преобразующую
силу положительного в искусстве, навед„т справки и узнает, что бригада
действительно духовно возросла, что Пахомов наотрез отказался от
предложенной ему, как знаменитости, квартиры вне очереди, а жена забывшего
про Омскую зазнобу и вернувшегося в лоно семьи Разина содрала со стенда
фото: "Яна, Денис и начцеха", отрезала начцеха и повесила в угол рядом с
иконами.
  В общем, фильм получился наславу, хоть и не было в н„м свадьбы
Стрельченко-младшего во власовском клубе, куда так и не доехал Денис в тот
злополучный день.
  Ну а их свадьба состоялась вскоре после премьеры. Они получат по договору
немыслимую по тем временам сумму и закажут зал в "Пекине". Народу будет
полно - почти весь Денисов курс во главе с шефом, известные и подающие
надежды акт„ры, приехавшая на пару недель из Европы свекровь
/Градова-старшего не отпустят в связи с обострившимся международным
положением/. Свекрови Яна, кажется, понравится, она скажет Денису:
"Скромная девочка", и преподнес„т ей роскошное парижское свадебное платье
из светлостального, под цвет Денисовых глаз, атласа - очень узкое в талии,
модная тогда юбка колоколом, бледно-сиреневые цветы у выреза на груди,
такие же цветы на венчике, и фата, и перчатки до локтя, вс„, как ни
странно, впору. Свекрови понравится играть роль феи, и Яна ей будет охотно
подыгрывать - Золушка так Золушка. В душе была вс„ та же непривычная
пустота, и она без особого труда становилась той, кого в ней хотели бы
видеть. Иногда эти роли развлекали, чаще было вс„ равно. Она как-то сразу
вписалась в этот киношный круг с его хл„сткими словечками, остротами,
парадоксами, обязательным набором им„н, сведений и названий фильмов.
Феллини, Годар, Антониони. Новая волна, сюрреализм, Вайда, Аталанта,
Параджанов, Жанна Моро /не путать с Жаном Маре/ и так далее. Дивясь своей
неожиданной способности к обезьянничанью, ловко жонглируя чужим реквизитом
словечек, суждений, поз и жестов, Яна в какие-то несколько дней примет
окраску окружающей среды, и это, конечно же, будет игра, теперь вс„ в е„
жизни будет игрой, и то, что она не пригласит на свадьбу никого из
редакции, даже Хана, будет лишь означать, что они из другой прошлой игры.
  Только мама, единственная гостья из той жизни, счастливая и гордая е„
счастьем, будет с тревожным изумлением наблюдать, как дочь "вращается".
Вскоре она переедет в Ялту ко вдовцу со смешной фамилией Лапик, с которым
познакомилась во время прошлогоднего отпуска. У Лапика будет свой
пятикомнатный особняк недалеко от моря, до сотни отдыхающих в сезон, и
мама включится в свою новую игру под названием "Хозяйка гостиницы", она же
уборщица, она же прачка; летом - беспросветная суета, зимой - тоска
беспросветная, как она ей напишет. Особняк будет обвит виноградом
"Изабелла", из которого получается прекрасное одноименное вино - к нему-то
и пристрастится мама тоскливыми зимними вечерами...
  Но это потом, а сейчас, много лет назад, она будет так же красива, и так
же искать кого-то напряж„нным взглядом в толпе гостей, будто ожидая, что
вот-вот появится он Аркадий Синегин, приехавший из дал„кой своей Австралии
на свадьбу дочери-Золушки.
  Бабуля подарит Яне старинную фамильную нитку розового жемчуга, и, в
довершение сходства с Золушкиной историей, свекровь, шокированная е„
скромными белыми "лодочками", порекомендует надеть свои - серебряные,
остроносые, на высоченных каблуках какой-то там суперфирмы, в которые
прид„тся напихать ваты, чтоб не сваливались. Все кинодамы будут глазеть на
эти туфли, и Яна будет бояться, что кто-либо попросит примерить их, как
всегда случалось в их редакции, и тогда с этой ватой позору не обер„шься.
Но никто, слава Богу, не попросит.
  Игры, игры наши... Безобидно-мирные и кровавые, пустые и результативные,
заполняющие мир бегающими, летающими, говорящими, развлекающими,
убивающими и прочими игрушками, тешащие плоть и бередящие душу,
индивидуальные, групповые и международные, спортивные, научные,
дипломатические. И обязательные призы - начиная с бутылки пива и кончая
крупными - место наверху, место в энциклопедии, полземли, полцарства и
неизбежное банкротство в конце. Ибо в саване карманов нет. Из этого
игорного дома мы выходим голыми. Да и тело превращается в прах. Часы бьют
полночь, карета становится катафалком, лакеи - могильными крысами, а
бальный наряд - саваном.



  * * *

  ПРЕДДВЕРИЕ

  - Я тебе открою ещ„ одну тайну, - прошипел АГ. - Ибо, повторяю, на Суде
вс„ равно тайное станет явным. Я выкрал страницу Истории из
экзистенциального времени, то есть из вечности, и показал Иосифу.
  - Чушь, этого не может быть! - всплеснул белыми ручками AX, - Ведь в
экзистенциальном времени, как в написанной книге, вс„ уже произошло,
состоялось, там нет ни прошлого, ни будущего, ни пространства, - вс„
вечно. Только у нас в вечности эту книгу написала сама жизнь, а Господь,
Который вечно пребывает, Который и есть Жизнь, просто заранее знает, чем
вс„ кончится, эта самая история человечества. Знает, что вс„ произойд„т
соответственно Замысла и кончится хорошо, иначе Бог не был бы Благим, а
думать так - кощунство...
  - Хорошо кончится, да не для всех, - хихикнул АГ. - Для Творца вс„
известно, а для людей, которые в историческом времени, продолжается
спектакль, где у акт„ров - свобода действия. Избежать участи "из праха в
прах" - или... Лучше "или", - снова хихикнул АГ. - Ну конечно же, я не мог
ни выкрасть, ни вырвать страницу истории из Книги Творца - я просто сделал
ксерокс. Ксернул и показал Иосифу...
  - Ладно, сын тьмы, раз уж начал - договаривай. Какую страницу?
  - Хорошо, тогда, по порядку. - Ты всего достиг, Иосиф,  шептал я ему, -
Ты в зените славы, построил великую страну, спас и подлечил разрозненное
стадо, воздвиг стены и воспитал надежную охрану... Ты - царь великой
империи посре