яя продирающихся сквозь промозглый день и лужи прохожих.
  Иоанна ловит себя на том, что ей это измерение нравится. Боже, неужели она
такая деш„вка? Она презирает себя, но ей нравится ехать в машине этого
пижона, вдыхать запах пижонских сигарет и чувствовать прикосновение рыжего
замшевого рукава пижонской куртки. Спустя годы она будет стоять в
комиссионном на Октябрьской перед вывешенной для продажи антикварной
люстрой в немыслимую четыр„хзначную сумму /смехотворно низкую, как потом
окажется/, золоч„ной бронзы, всю в подсвечниках, металлических цветах и
хрусталинах, старинных, казалось, вобравших в себя всю игру зимнего
погожего утра и сумеречную тайну горевших когда-то на ней свечей. Она
понимала, что люстра слишком громоздка для их тр„хметрового потолка в
двадцатиметровой столовой, но ничего не могла с собой поделать. И знакомая
продавщица-искусительница отлично это знала, одновременно соблазняющая и
презирающая падших, паря над посетителями с их страстишками, как крупье
казино над игорным столом. Господи, зачем мне это? - тоскливо будет думать
она, а продавщица уже будет выписывать чек с продлением, чтоб раздобыла
денег, и со снисходительно - брезгливой улыбкой спрячет протянутую Яной
пятидесятирублевку.
  Потом Яна бросится звонить, клянчить, метаться на машине в сберкассу и по
знакомым, чувствуя себя втянутой потусторонними мистическими силами в
какую-то идиотскую унизительную игру, выбраться из которой у нее нет ни
сил, ни желания. Потому что она желала эту совершенно не нужную ей люстру,
и при одной мысли, что ее может купить кто-то другой, пересыхало во рту и
колотилось сердце. И когда, наконец, добыв нужную сумму и оплатив чек,
посрамив тоже жаждущих люстры "лиц кавказской национальности", чающих,
чтоб у е„ машины по пути в магазин отвалилось колесо или мало ли что, она
втащит с помощью какого-то бородача упакованную драгоценность в машину.
Бородач попросит его подвезти. Яна будет бояться, что он е„ по дороге
пристукнет с целью овладения люстрой, потому что действительно может
отвалиться колесо. /Боялась она не за себя, а за проклятую люстру/. Потом
она с риском для жизни призвала вечно пьяного монтера и помогала е„
вешать, и одна из тяжеленных старинных хрусталин, сорвавшись, едва не
пробила ей голову.
  Потом она будет несколько дней любоваться покупкой, но начн„т "кричать"
кое-какая несоответствующая люстре мебель, прид„тся что-то переставлять,
что-то менять, вновь бегать по антикварным за красным деревом и карелкой,
влезать в долги и завидовать обладателям четыр„х-пяти метровых потолков.
Потом, наконец, интерьер более-менее утряс„тся, и Иоанна, ухлопавшая уйму
времени и денег, материально и духовно разор„нная вдрызг, обнаружит, что
вспоминает о проклятой люстре лишь когда ахнет какой-либо гость или пора
вытирать пыль.
  Она ещ„ не ведает, во что ей обойд„тся Денис Градов и сколько нулей в
пришпиленном к его рыжей куртке ценнике. Пока ей просто нравится то, что
никак не должно нравиться.
  В е„ спортивно-журналистской юности мальчикам места не было. Она, сколько
себя помнит, вечно что-то придумывала, записывала, организовывала,
выпускала, соревновалась. Измерялась та жизнь секундами, планками,
оценками, похвальными грамотами и газетными номерами. Она, конечно, знала,
что, возможно, когда-нибудь выйдет замуж и будет иметь детей, но мысль о
щах, стирке, пел„нках, а именно такие ассоциации вызывала у не„ семейная
жизнь - восторга не вызывала, равно как и перспектива номенклатурной
карьеры. Она грезила о личном совершенствовании, физическом и духовном, о
вс„ выше и выше поднятой планке, о служении Высокому, Светлому и Доброму,
чего она не видела на земле, но всем сердцем жаждала, чтоб это было. В
смутных своих мечтах она видела себя, строгую, одинокую и подтянутую,
получающую какую-то высшую награду за какую-то свою потрясающую книгу. Тут
же отдающую все деньги на борьбу против рака и под гром аплодисментов
возвращающуюся в их с мамой комнату, чтобы написать что-либо ещ„ более
великое и нужное. Некоторые это называют "мессианской идеей". Она
"чувствовала в груди своей силы необъятные", очень жалела "лишнего"
Печорина, Рудина, Базарова и мечтала, чтобы "не ж„г позор за подленькое и
мелочное прошлое".
  В мире, откуда пришел Денис, воспринимать что-либо серь„зно считалось
"моветоном". Книгу Островского уместно было вспоминать, лишь когда с
кем-то приключалась неприятность. Это называлось "Арт„м устроился в депо"
или "Не удалось Арт„му устроиться в депо". Кстати, так же неприличным
считалось среди российской элиты эпохи Тургенева говорить о духовном и
возвышенном. "Аркадий, друг мой, не говори красиво". Она тоже старалась
"не говорить красиво", она хотела достойно "быть". Но лучшие слова были
опошлены и затасканы то ли сдуру, то ли целенаправленно, а других она не
знала. Потому и было ей так трудно оживлять своих джиннов, хоть и
считалась она специалистом по проблемам общественным и
духовно-нравственным. И презрение к материальным благам было в ее глазах
необходимым атрибутом всякой достойной жизни, и если она ещ„ не спала на
гвоздях, то просто потому, что не знала, как их вбить в пружинный матрац.
  - Завод как завод, клуб как клуб, массы как массы, - пожм„т Павлин
несколько разочарованно рыжими замшевыми плечами, подытоживая впечатление
от "Маяка", - Вс„ зависит от сценария. Должна быть нетленка. Чтоб худсовет
принял на ура. Они обожают нетленки. Дерзн„шь?
  - Я?!
  Павлин уморительной своей гримасой передразнит е„ испуг.
  - Пиши себе рассказ, только всю дорогу держи перед глазами изображение.
  Помнишь?
  - Кавказ подо мною, один в вышине... - тут тебе и ор„л парит, и потоков
рожденье, и обвалов движенье, и тучи, и ут„сы, мох тощий, кустарник
сухой...
  "- А там уже рожи, зел„ные сени, где птицы щебечут, где скачут олени", -
подхватывает Яна, - До чего здорово!
  - А еще ниже - люди, овцы, Терек играет и воет... Хоть сейчас бери и
снимай.
  - Ну и получится пособие по географии, - хмыкнет Яна, - Закон вертикальной
зональности.
  - Вот ты и напиши текст, чтоб было не пособие, а трагедия свободолюбивой
одинокой души в тисках самодержавия. Чтоб не хуже Пушкина.
  "Вотще! Нет ни пищи ему, ни отрады, теснят его грозно немые громады..."
А? Тогда и худсовет примет, и договор заключат, и аванс дадут.
  Павлин называет астрономическую по е„ понятиям сумму, мгновенно ставящую
ее творчество в один ряд с его экзотическим оперением, персональным
"Москвичом" и всем тем развращ„нным беспринципным миром, откуда он залетел
в их края.
  Яна скажет, разумеется, что не в деньгах счастье. Что человек не может
писать, как Пушкин, если он при этом думает о гонораре. Хоть "рукопись и
можно продать." Что так понравившийся Павлину своей убедительностью эпизод
встречи Стрельченко с американским миллионером, у которого жизнь отравлена
мыслью, что любовь подчиненных, детей, молодой жены прямо пропорциональна
его сч„ту в банке, что эпизод этот потому и убедителен, что ей вместе со
Стрельченко было искренне жаль этого мистера, не доверяющего даже самым
близким. Потому что чем больше капитал, тем уязвимее его обладатель, и у
окружающих больше соблазна чего-нибудь подсыпать в его бокал виски с
содовой. Чем выше поднимаешься, тем сильней одиночество и пустота вокруг.
Это тоже закон вертикальной зональности, в это Яна верит вместе со
Стрельченко. Как верит, что нельзя писать одно, а думать другое. Безбожно.
  Она так и скажет "безбожно", и Павлин глянет на не„ с любопытством.
Скажет, что, в общем-то, согласен с такой постановкой вопроса, хоть на
проклятом Западе и нет такой уж пропасти между богатыми и бедными, что
Маркс ошибался, когда писал о неизбежно возрастающих там классовых
противоречиях и надеялся на мировую революцию. Он не уч„л, что монополиям
прид„тся делиться своими сверхприбылями с населением, в том числе с
рабочим классом, ибо если все будут нищими и никто у этих монополий ничего
покупать не будет, откуда взяться сверхприбылям?
  "Москвич" уже давно стоит у дверей редакции, стоят е„ неотложные дела, во
дворе темным-темно, а она вс„ слушает байки Павлина о сладкой жизни
пролетариата на разлагающемся Западе. И когда позволяет себе усомниться,
он сообщает, что жил там несколько лет, что отец у него дипломат, что
учился он в капиталистической школе и своими глазами убедился, как они там
загнивают. Но что Жанна вс„ равно молодец и пропаганду делать умеет, и
бить их туда, где действительно рв„тся, а если уж она такая идейная и не
хочет думать об авансе, пусть думает хоть о Папе Римском, лишь бы
получилась устраивающая худсовет нетленка. И если она согласна рискнуть,
ей да„тся неделя - это крайний срок, чтоб успеть втиснуться в план. Ну, а
не выйдет - прид„тся ему снимать предложенную студией муру. Но это уже его
проблемы.
  Ангел-Хранитель, как и спустя много лет в магазине на Октябрьской, шепчет
ей, что надо бежать, но она смотрит на ценник со многими нулями,
приколотый к рыжей куртке зал„тного Павлина с его гонорарами, заграницами,
папой-дипломатом и несогласием с Марксом, с его "Москвичом", из которого
так не хочется вылезать. Смотрит на его юное лицо с непробиваемо -
самоуверенной улыбкой конькобежца с плаката, что висят в их спортзале:
"Уступи дорожку!". Несущегося мимо прочего человечества.
  - Беги! - повторяет Ангел-Хранитель. Но она уже протягивает руку за чеком.
  Денис. Солнечный день.
  - Ладно, я попробую.
  Павлин су„т ей бумажку с номером своего телефона /если будут вопросы/,
ахает, взглянув на часы. Ему вечером должен некто звонить. Не иначе,
Николай Крючков или Грета Гарбо. Яна презирает себя за
унизительно-ревнивое чувство к этому "некто". Она уже забыла, как тяжело
болела когда-то Люськой. Она ещ„ обманывает себя, весело описывая
сгорающей от любопытства редакции и их посещение буфета, и поездку на
"Маяк", и про худсовет, и про папу-дипломата, посмеивается, шутит,
иронизирует, с ужасом чувствуя, что чем яростнее перед ними высмеивает
сегодняшний день, тем более от них отдаляется. Что-то рухнуло, она уже
безнад„жно не с ними, а нес„тся по шоссе в Денисовом "Москвиче", видит его
уверенно лежащую на руле руку, чуть высокомерную полуулыбку уголком рта и
уголком обращенного к ней глаза.
  - "Уступи дорожку!"
Денис - солнечный день.
  Иоанна отправится в библиотеку и, к счастью, в читалке окажется сборник
сценариев итальянского кино, который она проглотит, как голодный п„с кусок
колбасы - останется лишь ощущение чего-то неправдоподобно вкусного, и...
ещ„ больший голод. По этим фильмам, которые вдруг до смерти захочется
поглядеть, по отточенным диалогам, таким живым персонажам и этому самому
"есть, что снимать".
  Значит, вот они какие, сценарии... Е„ очерк, само собой, никуда не
годился. Но ни на секунду не мелькн„т у не„ мысль заказать разговор с
Москвой и выложить какую-либо уважительную причину вроде срочного
редакционного задания или свалившей с ног внезапной хвори.
  Надо написать для Дениса Градова нетленку, вот и вс„. Там должны быть
характеры, диалоги и "что снимать". Кто знает, что более питало эту е„
наглость - желание облагодетельствовать Павлина или утереть ему нос?
Отторжение "чужака" или влюбл„нность в него? Так или иначе, коктейль из
этих весьма противоречивых эмоций породит вдохновение и, получив от газеты
негласный недельный отпуск, она будет мотаться по реденькому предзимнему
лесу, хлюпать ботами, вязнуть в месиве размокших тропинок, и будет идти
необыкновенно белый снег. Огромные тяж„лые хлопья. Хрупкая немыслимая
белизна, исчезающая, едва коснувшись земли. То тут, то там призрачные
островки белизны, мгновенно впитывающие, как промокашка, чавкающая хлябь,
и тут же сами становящиеся такой же хлябью. Жадной ненасытной
поглотительницей белизны.
  И с орешника будут срываться прямо за шиворот ледяные капли, будет бешено
рваться куда-то из собственных корней ива, и вода в пруду будет мелко
покорно дрожать в предчувствии долгого м„ртвого сна.
  И она будет, подобно снегу, в который раз касаться белизной земли,
превращаясь в ненасытную хлябь - свою противоположность. И рваться из
самой себя, подобно иве, и передастся ей нервная дрожь ожидающего таинства
пруда. Она будет бегать кругами по тропинкам осеннего леска и плести,
ткать для Дениса Градова совсем другую историю. Пока не побегут по осенней
хляби белые бумажные змеи телеграфа, опутают и утащут снова в просмотровый
зал экзистенционального времени.


  ПРЕДДВЕРИЕ

  "Мирный период развития революции кончился. Настал новый период, период
острых конфликтов, стычек, столкновений... теперь одним из условий
перехода власти является победа над контрреволюцией пут„м восстания". /Из
выступления Иосифа на экстренной конференции петроградской организации
РСДРП/.
  "Не исключена возможность, что именно Россия явится страной, пролагающей
ей путь к социализму... Надо откинуть отжившее представление о том, что
только Европа может указать нам путь. Существует марксизм догматический и
марксизм творческий. Я стою на почве последнего".
  /Из выступления Иосифа на 6 съезде РСДРПб/

  БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА:

  1917, март - возвращение из туруханской ссылки в Петроград. Бюро ЦК РСДРП
вводит его в редакцию "Правды". Участие во Всероссийском совещании
Советов, Петроградской общегородской конференции. Речь в защиту
большевистской линии на социалистическую революцию на апрельской
Всероссийской конференции РСДРПб. Выступление на конференции с докладом по
национальному вопросу. Избран членом ЦК партии. Доклад "О национальном
движении и национальных полках". Избран членом центрального
исполнительного комитета 1-м Всероссийским съездом Советов. Ленин на
нелегальном положении. Сталин непосредственно руководит деятельностью ЦК
большевистской партии.
  "Гигантская мелкобуржуазная волна захлестнула вс„, подавила сознательный
пролетариат не только своей численностью, но и идейно." /Свидетель В.
Ленин/
"В тот момент я как бы услышал, как жалобно зазвенел трехсотлетний металл,
ударившись о грязную мостовую. Петропавловский собор резал небо острой
иглой. Зарево было кроваво". /Свидетель Шульгин об отречении царя от
престола/
После приезда из ссылки, с середины марта по октябрь 1917 года Сталин
опубликовал в газетах "Правда", "Пролетарий", "Пролетарское дело",
"Солдатская правда", "Рабочий путь", "Рабочий", "Рабочий и солдат" и в
других изданиях более шестидесяти статей и заметок.
  1917, 10 октября - участие в заседании ЦК партии. ЦК принимает резолюцию
В. Ленина о вооруж„нном восстании.
  "Настал момент, когда дальнейшее промедление грозит гибелью всему делу
революции. Нужно нынешнее правительство помещиков и капиталистов заменить
новым правительством рабочих и крестьян... Власть должна перейти в руки
советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов". /И. Сталин "Что нам
нужно?" "Рабочий путь", 24 окт. 1917г/
"Октябрьская социалистическая революция разбила капитализм, отняла у
буржуазии средства производства и превратила фабрики, заводы, землю,
железные дороги, банки - в собственность всего народа, в общественную
собственность"/ История ВКП(б), краткий курс/.
  В связи с "собственностью" я бы прив„л свидетельство Петра Павленко:
  "Сталин рассказывал, как Святой Франциск учил жить без собственности. Один
монах его спросил: "Можно ли мне иметь хотя бы мою Библию?". И он ответил:
"Сегодня у тебя "моя Библия". А завтра ты уже прикажешь: "Принеси-ка мне
мою Библию".
  "Совершенно иной, ни с чем в прошлом не сравнимый характер имело
возвышение Сталина. У него как бы нет предыстории. Процесс восхождения
совершался где-то за непроницаемыми политическими кулисами. Серая фигура
неожиданно отделилась в известный момент от кремл„вской стены - и мир
впервые узнал Сталина как готового диктатора".
  Это недоумевает Лев Троцкий, когда-то ближайший соратник Иосифа по партии
и революции, впоследствии - злейший враг и идеологический противник. Его
свидетельства особенно ценны... "Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто
ты..."
Или скажи, кто твой враг... Послушай, что говорит враг, и многое пойм„шь.
  Итак, "весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем..."


  ДЕКЛАРАЦИЯ ПРАВ НАРОДОВ РОССИИ:

  Октябрьская революция рабочих и крестьян началась под общим знаменем
раскрепощения.
  Раскрепощаются КРЕСТЬЯНЕ от власти помещиков, ибо нет больше помещичьей
собственности на землю - она упразднена. Раскрепощаются СОЛДАТЫ и МАТРОСЫ
от власти самодержавных генералов, ибо генералы отныне будут выборными и
сменяемыми. Раскрепощаются РАБОЧИЕ от капризов и произвола капиталистов,
ибо отныне будет установлен контроль рабочих над заводами и фабриками. Вс„
живое и жизнеспособное раскрепощается от ненавистных оков.
  Остаются только НАРОДЫ РОССИИ, терпевшие и терпящие гн„т и произвол, к
раскрепощению которых должно быть приступлено немедленно, освобождение
которых должно быть произведено решительно и бесповоротно.
  За эпоху царизма народы России систематически натравливались друг на
друга. Результаты такой политики известны: резня и погромы, с одной
стороны, рабство народов - с другой.
  Этой позорной политике натравливания нет и не должно быть возврата. Отныне
она должна быть заменена политикой ДОБРОВОЛЬНОГО и ЧЕСТНОГО союза народов
России. /Именем Республики Российской Народный Комиссар по делам
национальностей Иосиф Джугашвили /Сталин/ "Правда". 15ноября 1917г/
Председатель Совета Народных Комиссаров В. Ульянов /Ленин/
"До основанья, а затем..."
Вс„ началось с этого "затем", когда постепенно разошлись пути детей
революции, схватившихся в смертельной схватке. Пока, наконец, "серая
фигура не отделилась неожиданно от кремл„вской стены..."
Злейший враг, в конце концов, окажется на чужбине, где получит смертельный
удар ледорубом по голове. Но пока Троцкий свидетельствует: "Обе ошибки
Сталина крайне знаменательны для него: он не дышал атмосферой рабочих
собраний, не был связан с массой и не доверял ей. Сведения, которыми он
располагал, шли через аппарат. Между тем массы были несравненно
революционнее партии, которая, в свою очередь, была революционнее своих
комитетчиков. Как и в других случаях, Сталин выражал консервативную
тенденцию аппарата, а не динамическую силу масс."
- Обрати внимание, Негатив, здесь слово "аппарат" повторяется дважды, а
Иосиф обвиняется в неверии в массы. Это очень важно для нашего анализа.
  "Сталин был, вообще говоря, склонен преуменьшать готовность рабочих и
солдат к борьбе: по отношению к массам он всегда был недоверчив. Но где бы
борьба ни завязывалась, на площади ли Тифлиса, в бакинской ли тюрьме или
на улицах Петрограда, он всегда стремился придать ей как можно более
острый характер".
  - Заметь, опять о "недоверии к массам"... И об умении всегда использовать
в нужном направлении неожиданную конфликтную ситуацию.
  "В период реакции после июльского движения роль Сталина значительно
возрастает. Партия наполовину ушла в подполье. Удельный вес аппарата
соответственно вырос. Внутри аппарата автоматически выросла значимость
Сталина. Этот закон проходит неизменно через всю его политическую
биографию, как бы составляя его основную пружину".
  - Видишь, уже "закон"! Далее свидетель цитирует слова Иосифа на июльской
конференции:
  "Дело не в учреждениях, а в том, политику какого класса проводит это
учреждение".
  - Заметь, и аппарат, и революционная ситуация, и учреждения для Иосифа -
лишь средства. К чему?..
  Через несколько страниц своей так и незаконченной книги о Сталине
свидетель уже сам делает вывод:
  "Было бы ошибочно думать, что он с самого начала имел законченный замысел
борьбы за личное господство. Понадобились исключительные исторические
обстоятельства, чтобы придать его амбиции неожиданные для него самого
масштабы. Но в одном он оставался неизменно верен себе: попирая все другие
соображения, он насиловал каждую конкретную ситуацию для упрочения своей
позиции за сч„т других. Шаг за шагом, камень за камнем, терпеливо, без
увлечений, но и без пощады!"

  БИОГРАФИЧЕСКАЯ СП