аставили Привалова еще
    уменьшить  скорость. И все-таки он проглядел место, где они свернули. Не
    видя  больше  следов,  он  повернул  обратно.  Наконец  он  нашел  место
    поворота.  Но  здесь  следы  были странные, как будто вездеход несколько
    раз  крутанулся  на одной гусенице. Он остановил машину и вылез. Да, так
    и  есть.  Они  здесь  останавливались,  высматривали  кого,  что ли? Это
    "зеркало",  будь  оно  неладно!  Он  опустился  на  четвереньки  и  стал
    внимательно  изучать трещиноватую землю. Наконец он нашел то, что искал:
    еле  заметную  вмятину  от башмака. Так. Значит, они выходили. Но зачем?
    Сколько  он  ни  искал,  больше  ничего  не  мог  разглядеть  на плоской
    поверхности  "зеркала".  Потом,  вероятно,  они  снова сели в вездеход и
    направились... куда?

    Неужели  обратно?  Выходит  так. Впереди и в стороне следов нет. Ну, что
    ж.  Значит,  сейчас они уже дома. Странно только, что он их не встретил,
    но,  видно, они выехали на Тракт уже позади его. Ладно. Ну, и даст он им
    нагоняй на Станции.

    Он  сел  а вездеход и направился домой. Он больше не сомневался, что они
    двинулись  к  Станции  -  следы  шли  к  Тракту.  Они срезали путь. Так.
    Известить,  что  ли,  Анри? Нет, по приезде. Он взглянул на часы. За это
    время  он  ни разу на них не смотрел и удивился; оказывается, прошло уже
    три  часа  с тех пор, как он начал поиски. Интересно, где их сейчас ищут
    Анри  и  остальные?  Он  выехал  раньше их примерно на полчаса. Потом от
    места,  где  они чинили поломку, до Южной 300 километров - почти в три с
    половиной  раза  дальше,  чем  от  Восточной. Ну, ладно, теперь домой. А
    кислороду-то им только на два часа. Через три часа рассвет.

    ...Что-то  в  мелькавших впереди следах тревожило его. Наконец он понял:
    они  спешили,  страшно спешили, судя по расстоянию между зубцами по краю
    следа.  Пожалуй,  шли  на предельной. Странно. С чего бы им так спешить?
    Кислороду  им  хватит  добраться  до  Станции.  Сейчас  они  уже близко,
    если...  Почему  они  спешили?  Спасались  от  кого,  что  ли? Эта мысль
    напомнила   ему,   что   еще   ничего  неизвестно.  По  пескам  с  такой
    скоростью...  а  вдруг  скала  на дороге. Хотели пораньше домой попасть,
    боялись нагоняя? Нельзя по пескам с такой скоростью, они же это знают.

    Вездеход  вполз  на  небольшой  холмик.  Дальше  путь  пошел  под уклон.
    Внезапно  впереди  сверкнула  яркая  полоска,  и  прежде  чем  он  успел
    сообразить,  что  это  отразился  от  края  огромной  ямы свет, рука его
    инстинктивно  нажала  красную кнопку. Вездеход замер метрах в пятнадцати
    от  края.  Привалов  откинулся  на сиденье. Едва не попал в историю. Это
    был  один  из  шурфов,  вернее  карьер, где добывали никелевый песок для
    Тракта.  Придется  объезжать,  мелькнула мысль. И тут же в мозг, в виски
    ударило жарко:

    - А их вездеход?!

    Он  до  слез  всматривался  в яркую дорожку, бросаемую прожектором, и не
    верил,  не мог поверить тому, что видит. Следы кончались на краю обрыва.
    И  там,  где  они  кончались,  край  был  измят, изрыт, осыпан, а дальше
    начиналась темнота.

    Сначала  он  подумал,  что  товарищи  наверняка  погибли, и горечь, боль
    непоправимого несчастья оглушила его.

    Но  потом  первое  потрясение  прошло. Привалов мысленно представил себе
    прочный  надежный  корпус  вездехода,  и у него появилась надежда. Может
    быть,  они  живы,  пусть  разбиты, искалечены, но живы. А он сидит здесь
    вместо того, чтобы спасать товарищей. Он вскочил.

    От  вездехода  до  пропасти  семнадцать  шагов.  С  первого  взгляда  он
    определил,  что карьер старый, не очень большой в диаметре, но глубокий.
    От  края,  осыпавшегося  под  тяжестью  свалившейся машины, начинался не
    отвесный  обрыв,  а крутой скат, правда, очень крутой, но все-таки скат.
    Конечно,  машина  не  съехала  по нему - для этого он был слишком крут и
    слишком  велика скорость машины, - она падала, вероятно, перевернулась в
    воздухе,  ударяясь  о  стену.  Он представил, что чувствовали они, когда
    падали в неизвестность, и ему опять стало жарко.

    Он  лег  животом  на  песок  и  свесился  по грудь в яму. Да, карьер был
    глубок.  И  далеко  на  дне  он  увидел  неясное  туманное  пятно:  свет
    прожектора  свалившегося  вездехода,  пробивавшийся сквозь плотные клубы
    какого-то  фиолетового  тумана.  Нагрудный прожектор скользнул по скату,
    вырывая  из  темноты песок, сыпавшийся то тут, то там мелкими струйками,
    редкие  колючки,  зловеще  торчащие из ската, камни, выступающие кое-где
    из  песка.  Противоположная стена карьера метрах в восьмидесяти почти не
    различалась  в темноте - луч нагрудного прожектора рассеивался в плотном
    воздухе.

    Все   же  сквозь  испарения  Привалов  смутно  различил  то,  что  сразу
    прибавило  тревоги  и  уменьшило  надежду  на благополучный исход: внизу
    были  камни.  Но  пятно света на дне обнадеживало. Он решился и крикнул.
    Потом  еще раз. Яма громко ответила, повторяя на разные голоса его крик.
    Но  ответного  крика  человека  не  было.  Он  крикнул  еще  раз,  менее
    уверенно,  и,  опять  не  дождавшись  ответа, вернулся в вездеход, чтобы
    захватить аптечку, кислород и кое-какие инструменты.

    Он повернулся спиной к яме, лег на край ската и начал спуск.

    И в эту минуту он услышал плач.

    ...Как  странно,  думал  впоследствии Привалов, все-таки человек никогда
    не может сказать, что изучил себя в совершенстве.

    Он  всегда  считал,  что  раз  любое,  даже  самое  непонятное на первый
    взгляд,  явление можно объяснить с позиций науки, то дико и бессмысленно
    страшиться  этого непонятного только потому, что оно непонятно, не зная,
    чем  в  действительности  может  оно  угрожать  человеку.  Он думал, что
    достаточно  воли  и  логического  мышления, чтобы подавить в себе страх,
    который  он  считал одним из проявлений атавизма. Он даже думал, что ему
    удалось  это  сделать,  и  заслуженно  слыл  бесстрашным человеком. Но в
    первую секунду, когда он услышал этот плач...

    Он  замер, прислушиваясь, в нелепом положении: одна нога, вытянутая так,
    что  заныли  суставы, с трудом нащупывала более или менее твердое место,
    на  которое  можно  было  бы  опереться;  другая, согнутая в колене, - у
    подбородка.  И  руки  -  одна,  цепляющаяся  за  кромку  обрыва, другая,
    придерживающая  аптечку.  На  секунду его охватил такой дикий страх, что
    он,   безусловно,   храбрый   человек,   готов   был   разжать  руки  и,
    зажмурившись,  лететь  вниз, в пропасть, в тартарары, лишь бы не слышать
    этих  звуков.  Но  сейчас  же  он взял себя в руки. Он не мог оглянуться
    назад  и  вниз  и только повернул в сторону голову, чтобы лучше слышать.
    Плач   доносился   несомненно   снизу,   очень   слабо,  приглушенный  и
    прерывающийся.  Плакал  ребенок,  всхлипывая  и  заунывно  выводя что-то
    такое  жалобное, знакомое, что Привалов на секунду забыл, где находится,
    и  ему  показалось,  что  там,  в  фиолетовой клубящейся яме, плачет его
    Колька.  Но  он  тотчас  же  очнулся и начел выбираться из ямы. С трудом
    подтянув  грузное тело, он налег грудью и локтями на край, еще немного -
    и  он  встал  на  четвереньки  на  краю  ямы.  Плач  прекратился.  Внизу
    по-прежнему шевелились испарения и угадывались тени камней. Он вскочил.

    -  Э-эй! - крикнул он в яму и прислушался. Ему опять послышался плач, на
    этот   раз  громче.  Он  что-то  пробормотал  про  себя  и  почти  бегом
    направился к своему вездеходу.

    У люка он остановился.

    - Какая ерунда! - сказал громко.

    Затем  решительно  влез внутрь и, плюхнувшись на сиденье, включил экран.
    Секунду  ждал.  Потом на экране появилась голова в таком же, как у него,
    цилиндрическом  прозрачном  шлеме;  слуховые раструбы придавали голове в
    шлеме неуловимо комический и карикатурный вид.

    -  Ну,  как  у  вас,  Привалов?  -  кричал  Анри. - Нашли их? У нас пока
    ничего.  Куда  вы пропали? Я поднял все станции. Только Западная молчит.
    Пришлось  нарочного  послать.  Еще не вернулся. Были на месте их аварии?
    Мы сейчас там. Я...

    - Я нашел их, - перебил Привалов.

    -  Нашли?! - лицо Анри мгновенно изменилось. Сначала оно выражало бурную
    радость, потом на нем появилось нерешительное и тревожное выражение:

    - Где? Что с ними было? Они живы, конечно?

    -  ...Я нашел их, - не слушая, продолжал Привалов. - Их зачем-то понесло
    в пески. К югу от Тракта. Они свалились в карьер.

    -  Свалились?! Как их угораздило? Но они живы? Мы немедленно едем к вам.
    Ну, что же вы? Живы? Вы спускались?

    Привалов молчал.

    Француз,  казалось,  смутился. Он отвел глаза от лица Привалова и быстро
    забормотал, проглатывая слова:

    -   Да...  Я  понимаю.  Карьер.  Вероятно,  спуститься  очень  трудно...
    невозможно,  да?  Ждите  нас...  Не  спускайтесь одни. Мы будем на месте
    через час. Все будем. Я передам всем вездеходам.

    Слышно  было,  как  в  кабине  у Анри загудел сигнал, его вызывали. Люди
    беспокоятся, ждут. Что он там бормочет? За час они не успеют. Полтора-два.

    - Спуститься можно, - сказал Привалов.

    Легран замолчал и уставился на него. Гудки продолжались.

    - Анри, - медленно сказал Привалов, - что-то неладно. Я слышал плач.

    Француз, казалось, не понял.

    - Что? Вы слышали...

    - Плач, - повторил Привалов. - В яме. Плачет ребенок. Что-то неладно.

    Брови   Анри   взлетели   вверх   и   остановились   изумленно-испуганно
    изогнутыми. Он понял.

    - Звуковая галлюцинация... - начал было он.

    Привалов  качнул  головой.  Анри  не договорил. Да. Он забыл. Привалов -
    опытнейший "отшельник". Его миражи не проведут.

    -  Слушайте,  -  торопливо заговорил он. - Мы едем к вам. Не спускайтесь
    без  нас.  Ни  в  коем случае! Какая чепуха! Это... непонятно. Ждите. Вы
    поняли?  Вы  вооружены?  Впрочем,  что  я...  конечно.  Вы слышите, Петр
    Евгеньевич?

    Привалов  удивился.  Анри  назвал  его по имени и отчеству. Он помолчал,
    что-то обдумывая.

    -  Анри,  -  опять  заговорил  он.  - Это ребенок. Плачет ребенок. Очень
    жалобно. Ему очень плохо, Анри. С вами есть вpaч?

    -  Вы  с  ума  сошли!  Откуда  он  может там быть? Не спускайтесь. Ну, я
    прошу.  Мы уже едем. Вот кто-то тут все время вызывает меня. Сейчас я им
    передам. Петр Евгеньевич, вы слышите? Не спускаться бы вам без нас, а?

    Привалов молчал.

    -  Ну,  хоть  оружие  возьмите,  -  с  отчаянием  взмолился  Легран. - А
    все-таки, может, не спускаться? Мы едем. Ждите.

    -  Ерунда!  -  наконец,  повторил он и поднялся. Аптечка мешает в руках.
    Где-то  должен  быть  ремень...  Где же он? Это что? Мешок для образцов.
    Геологический.   Отлично.   Подойдет   для   аптечки.  Теперь  кислород.
    Тяжеловато.  Ладно,  ничего.  Что  еще? Фонарь. Можно обойтись нагрудным
    прожектором.   На  вездеходе  должны  быть  прожекторы.  Даже  если  они
    разбились... Хотя нет, он же видел свет. Так. Теперь, кажется, все.

    ...Загудел  вызов  на  связь.  Опять  Анри.  Проверяет, не спустился ли.
    Будет   опять   отговаривать.  Напрасно.  Он  в  последний  раз  оглядел
    вездеход.  На  сиденье рядом с пустым баллоном лежал пистолет. Некоторое
    время он смотрел на него. Потом пожал плечами и сунул пистолет за пояс.

    Гудок захлебывался.

    Теперь все. Он толкнул люк.

    Выйдя  из  вездехода,  Привалов  на секунду остановился. Ему показалось,
    что темнота стала еще гуще. Нет. Просто после освещенной кабины.

    Он  подошел  к краю ямы. Внизу по-прежнему виднелось мутное пятно света,
    в   котором  клубились  фиолетовые  волны.  Тишина.  Из  ямы  теперь  не
    доносилось ни звука.

    -  Какая  ерунда!  -в третий раз повторил вслух Привалов. - Откуда здесь
    взяться ребенку?

    Потом он начал спускаться.

    Это  оказалось  труднее,  чем  он  думал. Проклятый песок никак не желал
    служить  опорой. Лежа на крутом скате, Привалов отчаянно цеплялся руками
    за  все,  что  попадалось,  -  колючки,  камни,  щели и выбоины в редких
    местах,  где  грунт  был более слежавшимся и плотным. Мешок с аптечкой и
    кислородный   баллон,  привешенные  на  спину,  сползли  вниз  и  упорно
    старались опрокинуть его.

    Стоило   оторвать   тело   от   земли,  чуть  приподняться,  и  они  уже
    перевешивали,  тянули  назад,  и  больших  трудов  стоило  опять обрести
    равновесие.  Поправить  же  свой груз он не мог. Правда, раз он сослужил
    ему  хорошую  службу. Камень, на который оперся ногой Привалов, вырвался
    из-под  ноги,  видно,  он чуть держался в стенке карьера, и Привалов, не
    успев  ухватиться  за  что-нибудь,  покатился  вниз.  Но почти тотчас же
    баллон  с кислородом застрял в выбоине - падение замедлилось, и Привалов
    сумел  задержаться, вцепившись в жиденький кустик колючки. Только сейчас
    оценил  Привалов  этот  нелепый  вид  растительности,  его  прочность и,
    главное,  длинный,  крепко  сидевший в земле корень. Дальше он спускался
    еще  осторожнее.  Помимо  всего  прочего,  этот  камень вызвал небольшой
    обвал  и  наделал  шуму,  а  Привалов  почему-то  инстинктивно  старался
    спускаться  как  можно тише. Спуск был очень утомителен. Несколько раз у
    него  мелькала  мысль: положиться на счастье и просто скатиться вниз. Но
    он  сдержался.  Он  не  мог оглянуться и не знал, скоро ли кончится этот
    проклятый спуск.

    Он  думал,  что  свалившийся  вездеход  облегчил  ему  задачу, изрыв при
    падении  стенку  карьера.  Еще  он  подумал:  хорошо, что грунт оказался
    таким  мягким,  но  тут  же  вспомнил  про  камни  на дне. Очевидно, они
    перевернулись  раза  два,  пока  долетели до дна. На мгновение он увидел
    все это: мчащийся вездеход, Тракт, до которого надо добираться...

    Они  очень  спешили. Почему? Конечно, они не обратили внимания, что путь
    идет под уклон, наверное, только увеличили скорость...

    Он  продолжал медленно спускаться. Прямо перед лицом он видел освещенную
    нагрудным  прожектором  темную  землю,  осыпавшуюся  с  легким  шелестом
    струйками  песка.  Иногда  стеклоглаз  шлема  касался  почвы, и тогда он
    видел  до  мельчайших  подробностей  каждую  трещину, каждую песчинку. О
    том,  что  он  может  увидеть  тем, на дне, он старался не думать. Спуск
    продолжался.

    ...Что  же  он слышал все-таки? Он никак не мог объяснить услышанное им,
    и  это не давало ему покоя. Один раз он даже подумал, не прав ли Легран,
    не  принял ли он галлюцинацию за действительность, но тут же с сомнением
    покачал головой. Опять у него возникло ощущение, что он близок к разгадке.

    Что-то  смутно  начинало  оформляться  в  мысль,  но тут же распадалось.
    Что-то  не  давало  ему  соединить смутные намеки в цельное, единственно
    правильное объяснение случившемуся. Ребенок... откуда же здесь ребенок?

    Внезапно  свет потускнел. Заплясали тени. Он окунулся в фиолетовый туман
    и  понял, что сейчас достигнет дна. Бесконечный спуск кончился. Впрочем,
    продолжался  он, наверное, не более получаса, подумал Привалов, пожалуй,
    даже меньше.

    Его  ноги  уперлись  во  что-то твердое. Он мог наконец отпустить руки и
    выпрямиться.  Тотчас  же он чуть не упал, но сумел сохранить равновесие.
    Затем  он  потратил  минуты две на то, чтобы привести аптечку и баллон в
    порядок и, наконец, повернулся.

    Повсюду  из  расщелин  и ямок на дне карьера и между камнями поднимались
    испарения.  В  их  обманчивом дрожании шагах в тридцати от него виднелся
    бурый бок вездехода.

    Машине   повезло.   Она   упала  не  на  каменные  глыбы,  в  беспорядке
    громоздящиеся  на  дне карьера, а между двумя из них, на грунт. Впрочем,
    может,   она  просто  отскочила  сюда,  ударившись  о  камни.  Казалось,
    вездеход  не  очень  пострадал.  Но  было  что-то  до боли беспомощное в
    непривычном  положении умной машины: вверх шасси. Даже если он с размаху
    ударился  о плотное дно ямы, покрытое мелкими камнями, а не о скалы, все
    же пассажирам пришлось плохо.

    Передняя   часть   со   смотровым  окном  была  загорожена  глыбой.  Все
    прожекторы  машины,  кажется,  вышли  из  строя. Но откуда-то снизу, как
    из-под  земли,  шел  свет, тот, что он принял сверху за свет прожектора.
    Очевидно, свет шел из люка.

    Все  это  Привалов  отметил  на  ходу.  Он  уже  неуклюже  бежал к месту
    катастрофы,  покачиваясь  под тяжестью груза. На бегу он крикнул что-то.
    Ему  вдруг  безумно  захотелось,  чтобы  от этой неподвижной поверженной
    громады ему ответили.

    И  когда  он  огибал  корму  вездехода с разбитым вдребезги прожектором,
    здесь,  совсем  близко  от  него, за этим буфером, раздался плач! У него
    захватило  дух.  И  в  ту  же  минуту  ослепительная,  как молния, мысль
    вспыхнула  в  мозгу.  Глупец! Как он не мог догадаться! Еще мгновение...
    он  обежал  вездеход  и  в  свете  своего  прожектора увидел то, что уже
    ожидал увидеть, что сразу подтвердило его догадку.

    Крышка  люка  была  измята,  сплющена и почти сорвана. Из глубины машины
    выбивался луч света. А около люка на черной в трещинах земле лежал мальчик!

    Это  был ребенок лет 10-12, одетый, как взрослый, в защитный скафандр со
    шлемом,  только  меньшего размера. Наверное, он полз. Он упирался руками
    в  песок  и  смотрел  на  Привалова.  Привалов охнул, всплеснул руками и
    кинулся  к  нему.  Мальчик  плакал.  Сквозь  прозрачную маску шлема было
    видно  маленькое заплаканное лицо, искаженное гримасой боли и страдания.
    В  глазах  мальчика  ("Ресницы белые, как у Кольки", - подумал Привалов)
    были  страх,  боль  и  неверящая радость. Привалов увидел, что одна нога
    мальчика  неестественно  вывернута и волочится по песку, и почувствовал,
    как  что-то  перехватило ему горло, и он сморщился, словно боль мальчика
    передалась ему.

    Потрясенный,  он  присел около мальчика и гладил его, забыв, что оба они
    в скафандрах.

    И он повторял, почему-то шепотом, одно и то же:

    - Все хорошо, все хорошо, маленький... не бойся .. все хорошо.

    Потом,  кое-как  успокоив  мальчика, все еще всхлипывающего от боли и от
    всего  пережитого  в  эту  ночь, и устроив его около большого камня так,
    чтобы  искалеченная  нога  его  меньше  беспокоила, Привалов снял лишний
    груз и полез в вездеход.

    Он  с  трудом протиснулся внутрь и долго не мог разобраться в незнакомой
    обстановке  -  все  было  перевернуто, сорвано со своих мест, и вдобавок
    приходилось  двигаться  по  потолку.  Свет  шел  из-под  какой-то груды,
    оказавшейся   перевернувшимся   креслом   и   еще  какими-то  обломками.
    Пробираясь  к  ней,  Привалов  наткнулся на что-то и вздрогнул: это была
    человеческая нога. По огромному ботинку он узнал Захарченко.

    Лихорадочно  расшвыряв  груду,  он увидел его лицо. Добродушное, румяное
    лицо  украинца  было  теперь  бледно-синим,  глаза плотно зажмурены, рот
    открыт.  Фонарь  на груди, видимо, включился при падении или был включен
    раньше.  Он  не  разбился по счастливой случайности - на него навалилась
    мягкая  спинка  кресла.  Привалов  подумай,  что  Захарченко  мертв, и в
    отчаянии опустил руки. Потом он решил, что нужно сделать все, что можно.

    Он  с  трудом  выволок  тело  грузного  украинца из вездехода, и тут его
    взгляд  упал  на пузырек кислородного указателя на скафандре Заха