нице, вышли в какую-то дверь и оказались на дворе, где его посадили  в
бронированный автофургон.  Неужто  они  и  впрямь  считают,  что  он  член
заговорщицкой организации и что друзья поспешат ему на  выручку?  Будто  у
человека в его положении могут быть друзья?
     Джерри наблюдал это в Иельском университете. Доктор  Суик  был  очень
популярен. Лучший профессор на кафедре. Мог взять самые настоящие  "сопли"
и сделать  из  них  пьесу  или  самых  дрянных  актеров  заставить  играть
по-настоящему. У него даже мертвая, безразличная публика вдруг  оживала  и
проникалась надеждой. Но вот однажды к нему  в  дом  вломилась  полиция  и
увидела, что Суик с четырьмя  актерами  играет  пьесу  для  группы  друзей
человек в двадцать. Что это была за пьеса?.. "Кто боится Вирджинии  Вулф?"
[пьеса американского драматурга Эдуарда Олби (1962)]  -  вспомнил  Джерри.
Грустный текст, безнадежный. И все же удивительно четко показывающий,  что
отчаяние - уродливо, ведет  к  распаду  личности,  а  ложь  -  равносильна
самоубийству.  Текст,   который,   короче   говоря,   заставлял   зрителей
почувствовать, что в их жизни что-то  не  так,  что  мир  -  иллюзия,  что
процветание - обман, что Америку  лишили  честолюбивых  стремлений  и  что
столь многое, чем она прежде гордилась, испохаблено, поругано.
     До Джерри вдруг дошло, что он плачет. Солдаты, сидевшие напротив него
в бронированном автофургоне, отвернулись. Джерри вытер глаза.
     Как только распространилась новость, что Суика арестовали,  он  сразу
же стал безвестным. Все, у кого были от  него  письма,  записки  или  даже
курсовые работы с его подписью, уничтожили их. Его имя исчезло из адресных
книг. В его классах было пусто. В университете  вдруг  пропали  документы,
говорящие о том, что вообще был такой профессор. Дом его продан с молотка,
жена куда-то переехала, никому не сказав "до свиданья". Затем, через год с
лишним, "Си-Би-Эс" (которая  тогда  постоянно  вела  передачи  официальных
судебных процессов) на десять минут показала Суика в новостях, он плакал и
говорил: "Для Америки  никогда  не  было  ничего  лучше  коммунизма.  Мною
руководило незрелое, необдуманное  желание  утвердить  себя,  задирая  нос
перед властями. Это абсолютно ничего не значит. Я ошибался.  Правительство
оказалось гораздо добрее ко мне, чем я того заслуживаю".  И  все  в  таком
духе. Глупые слова. Но когда Джерри сидел и  смотрел  эту  программу,  его
убедили вот в чем: несмотря на всю бессмысленность слов, лицо  Суика  было
искренним.
     Фургон остановился, двери в задней его части открылись, и тут  Джерри
вспомнил, что сжег свой экземпляр учебника Суика по драматургии. Сжег,  но
прежде выписал из него все основные идеи. Знал об этом Суик или нет, но он
все же после себя кое-что оставил. А что после себя оставлю я? - задумался
Джерри.  Двух  русских  ребятишек,  бегло  говоривших  по-английски,  отца
которых разнесло на куски прямо у них на глазах, а его кровь забрызгала им
лица, потому что Джерри не посчитал нужным предупредить его?  Ничего  себе
наследие.
     Он на мгновение испытал чувство стыда. Жизнь есть жизнь, неважно  чья
она, или как прожита.
     Тут ему вспомнился вечер, когда  Питер  Андреевич  (нет  -  Андерсон.
Теперь модно делать вид, что ты американец, хотя любой сразу  скажет,  что
ты  русский),  будучи  пьяным,  послал  за  Джерри  и  потребовал  -   как
работодатель (то  бишь  хозяин),  -  чтобы  он  почитал  стихи  гостям  на
вечеринке. Джерри попытался отшутиться, но Питер оказался не настолько  уж
пьян, он принялся  настаивать;  и  Джерри  поднялся  наверх,  взял  стихи,
спустился вниз, прочитал их непонимающей кучке мужчин и  понимающей  кучке
женщин. Но для тех и других они были  не  более  чем  развлечение.  Крошка
Андре потом сказал: "Хорошие были стихи, Джерри". А Джерри чувствовал себя
так, как чувствует себя  изнасилованная  девственница,  которой  насильник
дает затем два доллара на чай.
     Собственно говоря, Питер даже выдал ему премию. И Джерри ее потратил.
     В здании суда, сразу же за  дверью,  поджидал  Чарли  Ридж,  защитник
Джерри.
     - Джерри, старина, вы вроде бы переносите все довольно легко. Даже не
похудели.
     - Поскольку я сидел на диете из  чистого  крахмала,  мне  приходилось
целыми днями бегать по камере, чтобы не пополнеть.
     Смех. Хи-хи, ха-ха, как нам весело. До чего мы веселые ребята.
     - Послушайте, Джерри, уж вы постарайтесь не подвести,  ладно?  Они  в
состоянии судить насколько вы искренни  по  реакции  публики.  Пожалуйста,
помните об этом.
     - Неужто было  время,  когда  защитники  старались  выгородить  своих
клиентов? - спросил Джерри.
     - Джерри, подобная позиция вас ни к чему не приведет.  Добрые  старые
времена, когда можно было отвертеться благодаря  какой-нибудь  юридической
тонкости, а адвокат имел право откладывать суд сроком до пяти  лет,  давно
прошли.  Вы  страшно  провинились,  поэтому,  если  вы  станете   с   ними
сотрудничать, они вам ничего не сделают. Они просто вас депортируют.
     - Вот это друг, - заметил Джерри. -  Раз  вы  на  моей  стороне,  мне
нечего волноваться.
     Зал судебных заседаний оказался переполнен камерами.  Джерри  слышал,
что в былые дни, когда пресса была свободна, появляться  в  зале  судебных
заседаний с камерами нередко  запрещалось.  Но  ведь  в  те  дни  ответчик
обыкновенно не давал показаний, а адвокаты не работали  оба  по  одному  и
тому же сценарию. Тем не менее, в зале находились представители прессы,  и
вид у них был такой, как будто они и впрямь свободны.
     Добрых полчаса Джерри  нечего  было  делать.  Зал  заполняла  публика
("Интересно, а она платная? - подумал Джерри.  -  В  Америке  -  наверняка
да".), представление началось ровно в восемь. Вошел судья, такой важный  в
своем одеянии, голос сильный, резонирующий, как у  отца  из  телепередачи,
увещевающего  сына-бунтаря,  с  которым   сладу   нет.   Все   выступающие
поворачивались к камере с красным огоньком наверху. И Джерри вдруг  ощутил
страшную усталость.


     Он не колебался в своей решимости  попытаться  обратить  этот  суд  к
собственной выгоде, но он всерьез сомневался, будет ли от этого прок. Да и
в его ли это интересах?  Наверняка  они  накажут  его  еще  более  сурово.
Безусловно, они разозлятся и отключат его. А он  написал  свои  речи,  как
будто это  бесстрастная  кульминационная  сцена  в  пьесе  ("Кроув  против
коммунистов", или может "Последний крик свободы"), где он - герой, готовый
пожертвовать жизнью ради того, чтобы заронить семя патриотизма (да  нет  -
интеллекта, кому, к чертям собачьим, нужен патриотизм!) в умах  и  сердцах
миллионов американцев, которые будут смотреть эту передачу.
     - Джеральд Натан Кроув, вы  выслушали  предъявленное  вам  обвинение.
Пройдите, пожалуйста, вперед и сделайте официальное заявление.
     Джерри  встал  и,  как  ему  казалось,  с   достоинством   прошел   к
приклеенному на полу "X" - прокурор настаивал, чтобы он стоял именно  там.
Джерри поискал глазами  камеру  с  горевшим  наверху  красным  огоньком  и
напряженно уставился на нее, гадая, а не проще ли, в конце концов,  просто
сказать nolo conterdere или даже "виновен", да и дело с концом.
     - Мистер Кроув, - поигрывая голосом, сказал судья, - на  вас  смотрит
Америка. Что вы скажете суду?
     Америка и впрямь смотрела на него. Джерри открыл рот и заговорил,  но
не на латинском, а на английском.  Он  сказал  слова,  которые  так  часто
повторял про себя:
     - Есть время для смелости и время для трусости, время, когда  человек
может уступить тем, кто обещает ему терпимость, и время, когда  он  просто
обязан воспротивиться им ради более высокой  цели.  Некогда  Америка  была
свободной. Но пока нам платят жалованье, для нас, похоже, в  радость  быть
рабами!  Я  не  признаю  себя  виновным,  поскольку  акт,   способствующий
послаблению господства русских в мире, совершается во имя всего того,  что
делает жизнь прожитой не зря. Я хочу сказать "нет" тем, для кого власть  -
единственный бог, достойный поклонения!
     А-а. Красноречие. Во время репетиций он и думать не думал, что дойдет
так далеко.  Однако  непохоже,  чтобы  они  собирались  прервать  его.  Он
отвернулся от камеры и посмотрел на прокурора, который что-то записывал  в
желтом блокноте. Потом на Чарли -  тот  покорно  кивал  головой  и  убирал
бумаги в портфель.  Казалось,  никого  особенно  не  волнует,  что  Джерри
говорит такое прямо в эфир. А ведь трансляция прямая - его  предупреждали,
чтобы он был  поосторожнее  и  подал  все  как  следует  с  первого  раза,
поскольку передача сразу идет в эфир...
     Они, разумеется,  солгали,  Джерри  помолчал  и  сунул  было  руки  в
карманы, но  обнаружил,  что  в  надетом  на  него  костюме  карманов  нет
("Экономьте деньги, избегая излишеств",  -  гласил  лозунг),  и  его  руки
беспомощно скользнули вниз.
     Судья прочистил голос, и прокурор в удивлении поднял глаза.
     - О, прошу прощения, -  сказал  он.  -  Речи  обычно  длятся  гораздо
дольше. Поздравляю вас, мистер Кроув, с краткостью.
     Джерри кивнул с насмешливой признательностью, хотя  ему  было  не  до
смеха.
     - У нас всегда бывает пробная запись, - объяснил прокурор, - чтобы не
вышло промашки с такими, как вы.
     - И все это знали?
     - Ну да, кроме вас, разумеется, мистер Кроув. Что  ж,  все  свободны,
можете идти домой.
     Публика встала и, шаркая ногами, спокойно вышла из зала.
     Прокурор и Чарли тоже встали и подошли к столу  судьи.  Судья  сидел,
положив подбородок на руки, вид у него теперь  был  уже  не  отцовский,  а
просто немного скучный.
     - Сколько вы хотите? - спросил судья.
     - Без ограничения, - ответил прокурор.
     - Он что, так уж важен? - они разговаривали,  как  будто  Джерри  там
нет. - В конце концов, в Бразилии это не редкость.
     - Мистер Кроув -  американец,  -  объяснил  прокурор,  -  допустивший
убийство русского посла.
     - Хорошо, хорошо, - согласился судья, и Джерри  подивился,  что  этот
человек говорит совершенно  без  акцента.  -  Джеральд  Натан  Кроув,  суд
находит вас виновным  в  убийстве  и  государственной  измене  Соединенным
Штатам Америки, а также  их  союзнику.  Союзу  Советских  Социалистических
Республик. Имеете ли вы  что-нибудь  сказать,  прежде  чем  будет  оглашен
приговор?
     - Меня только удивляет, - сказал Джерри, -  почему  вы  все  говорите
по-английски?
     - Потому что, - холодно ответил прокурор, - мы находимся в Америке.
     - А почему вы вообще утруждаете себя какими-то там судами?
     - Чтобы отвадить других глупцов от попыток сделать  то,  что  сделали
вы. Поспорить ему, видишь ли, захотелось.
     Судья стукнул молотком.
     - Суд приговаривает Джеральда Натана Кроува к смерти всеми доступными
способами до тех пор, пока он не извинится перед американским народом и не
убедит его в своей искренности. В судебном заседании объявляется  перерыв.
Боже милостивый, до чего же у меня болит голова!


     Времени даром они не тратили. Уснув в пять утра, Джерри  тут  же  был
разбужен грубым электрошоком через металлический пол. Вошли два  охранника
- на этот раз русские, - раздев, потащили его в камеру  для  казни,  хотя,
позволь они ему, он бы и сам пошел.
     Там его ждал прокурор.
     - Меня определили на ваше дело, - сказал он, - потому что вы  крепкий
орешек. У вас весьма интересный психологический профиль, мистер Кроув.  Вы
жаждете быть героем.
     - Я этого не осознавал.
     -  Вы  продемонстрировали  это  в  зале  суда,  мистер  Кроув.   Вам,
несомненно, известны - на это указывает ваше среднее имя - последние слова
агента-шпиона времен Американской революционной  войны  Натана  Хейла.  "Я
сожалею, - заявил он, - что у меня всего одна жизнь, и только  ее  я  могу
отдать за родину". Он ошибался и вы  это  скоро  поймете.  Ему  стоило  бы
радоваться, что у него всего одна жизнь.
     С тех пор как несколько недель назад вас арестовали в Рио-де-Жанейро,
мы  вырастили  для  вас  несколько  клонов.  Их  развитие  было   довольно
ускоренным, но вплоть до сего  дня  их  содержали  в  нулевом  чувственном
окружении. Их разумы совершенно пусты.
     Вы ведь наверняка слышали о самеке, правда же, мистер Кроув?
     Джеральд кивнул. Усыпляющее средство,  используемое  при  космических
полетах.
     -  В  данном  случае  оно  нам,  разумеется,  не  нужно.  Но  техника
записывания мыслей, которой мы пользуемся при межзвездных полетах,  -  она
весьма кстати. Когда мы казним вас,  мистер  Кроув,  мы  непрерывно  будем
записывать показания вашего мозга. Все  ваши  воспоминания  загрузят,  что
называется, в голову первого клона, который  тут  же  превратится  в  вас.
Однако он будет четко помнить всю вашу жизнь до самой  смерти,  включая  и
собственно момент смерти.
     В прошлом было легко стать героем, мистер Кроув. Тогда ведь не  знали
наверняка, какова смерть. Ее сравнивали со сном, с  сильной  эмоциональной
болью, с быстрым отлетом души от тела. Но ни  одно  из  этих  описаний  не
отличалось особенной точностью.


     Джерри перепугался. Он, разумеется, и прежде  слышал  о  многократной
смерти - ходили слухи, что она как бы выполняет роль фактора  сдерживания.
"Вас воскрешают и убивают снова", - говорилось в этой  истории  ужасов.  И
вот теперь он понял, что это правда, или им  хочется,  чтобы  он  поверил,
будто это правда.
     Что  напугало  Джерри,  так  это  способ,  которым  они  намеревались
умертвить его. На крюке в потолке была  подвешена  петля.  Ее  можно  было
поднимать и опускать, но рассчитывать  на  то,  что  он  быстро  упадет  и
сломает себе шею, не приходилось. Однажды Джерри чуть не умер, подавившись
костью лосося. Мысль о том, что он не сможет дышать, приводила его в ужас.
     - Как же мне выбраться из этого положения? - спросил Джерри. Ладони у
него вспотели.
     - От первой казни вам вообще не отвертеться, - сказал прокурор. - Так
что, наберитесь смелости, вспомните  о  своем  героизме.  А  уж  потом  мы
проверим  показания  вашего  мозга  и  посмотрим,  насколько   убедительно
раскаяние. Мы поступаем по справедливости и стараемся без нужды никого  не
подвергать этому испытанию. Пожалуйста, сядьте.
     Джерри сел. Мужчина в  халате  работника  лаборатории  надел  ему  на
голову металлический шлем. Несколько иголок вонзились Джерри в скальп.
     - Ну вот, - сказал прокурор, - все ваши воспоминания  уже  у  первого
клона. В настоящий момент он  переживает  всю  вашу  панику  -  или,  если
хотите,   ваши   потуги   на   смелость.    Пожалуйста,    сосредоточьтесь
повнимательнее на том, что сейчас с вами произойдет, Джерри.  Постарайтесь
запомнить каждую деталь.
     - Умоляю, - сказал Джерри.
     - Наберитесь мужества, - с усмешкой сказал прокурор. - В зале суда вы
были замечательны. Продемонстрируйте-ка это благородство и сейчас.
     Охранники подвели его к петле и накинули ее ему на шею,  стараясь  не
потревожить шлем. Петлю крепко затянули, затем связали ему руки за спиной.
Веревка грубо сдавила  ему  шею.  В  ожидании,  когда  его  поднимут,  он,
понимая, что усилие бесполезно, напряг мышцы зачесавшейся шеи. Он  ждал  и
ждал, у него подкашивались ноги.
     Комната была голая, смотреть было не на что, а прокурор ушел.  Однако
на стене, сбоку, висело зеркало. Не поворачивая всего тела,  он  едва  мог
посмотреться  в  него.  Наверняка  это  окно  для  наблюдения.   За   ним,
разумеется, будут наблюдать.
     Джерри страшно хотелось в туалет.
     Помни, сказал он себе, ты не  умрешь.  Через  какое-то  мгновение  ты
вновь пробудишься в соседней комнате.
     Тело, однако, было не убедить. То, что какой-то  новый  Джерри  Кроув
встанет и уйдет, когда все это закончится, не имело ни малейшего значения.
Этот Джерри Кроув умрет.
     - Чего вы ждете? - спросил он, и, точно  это  послужило  им  условным
знаком, солдаты потянули за веревку и подняли его в воздух.
     Все с самого начала оказалось гораздо хуже,  чем  он  думал.  Веревка
мучительно сжимала шею: о том, чтобы сопротивляться, не могло быть и речи.
Сперва удушье показалось сущим пустяком - как будто  задерживаешь  дыхание
под водой. Зато сама веревка причиняла страшную  боль  шее,  ему  хотелось
кричать, но это было невозможно.
     Только не в самом начале.
     Последовала какая-то возня с веревкой, она запрыгала вверх и  вниз  -
это охранники привязывали ее к крюку на стене. Один раз ноги  Джерри  даже
коснулись пола.
     К тому  времени,  однако,  когда  веревка  замерла,  заявило  о  себе
удушение, и боль была забыта.  В  голове  у  Джерри  стучала  кровь.  Язык
распух. Глаза  не  закрывались.  Вот  когда  ему  захотелось  дышать.  Ему
непременно надо было  подышать.  Этого  требовало  его  тело.  Разумом  он
понимал, что никак не доберется до пола, но тело  не  подчинялось  разуму,
ноги дергались, стремясь добраться до пола, руки за спиной  изо  всех  сил
пытались разорвать веревку. От этих усилий у него только  глаза  лезли  из
орбит: давила кровь, которой веревка не  давала  прорваться  к  остальному
телу, жутко хотелось подышать.
     Помочь ему никто не мог, но он  попробовал  закричать  и  позвать  на
помощь. На этот раз звук-таки вырвался у него  из  глотки  -  но  за  счет
воздуха. Он почувствовал себя так, как будто язык заталкивают ему  в  нос.
Нот задергались в бешеном ритме, заколотили по  воздуху,  каждое  движение
усиливало агонию. Он завращался на веревке и на мгновение  увидел  себя  в
зеркале. Лицо у него уже побагровело.
     Сколько все это будет продолжаться? Наверняка не так уж и долго.
     Но оказалось гораздо дольше.
     Окажись он под водой и сдерживай дыхание, он бы уже сдался и утонул.
     Будь у него пистолет и свободная рука,  он  бы  убил  себя,  лишь  бы
покончить с агонией, с физическим ужасом из-за  невозможности  дышать.  Но
пистолета нет. Кровь стучала в голове, застилала глаза. Наконец он  совсем
перестал видеть.
     Сознание по-сумасшедшему пыталось предпринять что-нибудь  такое,  что
положило бы конец этой пытке. Ему мерещилось, что он  в  ручье  за  домом,
куда упал ребенком: кто-то бросает ему веревку, а  он  все  не  может,  ну
никак не может поймать ее, а потом вдруг она оказалась у  него  на  шее  и
потащила его вниз.
     Тело раздулось, и тут же взорвалось: кишки, мочевой  пузырь,  желудок
извергли все свое содержимое,  только  блевотина  застряла  за  глоткой  и
страшно жгла.
     Содрогания тела сменились резкими рывками и  спазмами,  на  мгновение
Джерри показалось, что он близок к желанному состоянию  бессознательности.
Вот когда до него дошло, что смерть не столь уж и милосердна.
     Какой там, к черту, мирный отход во сне,  какая  там  мгновенная  или
милостивая смерть, положившая конец мукам!
     Смерть вытащила его из бессознательного состояния, - вероятно,  всего
лишь на десятую долю секунды. Но эта десятая доля оказалась  на  удивление
долгой: он успел ощутить бесконечную агонию надвигающегося небытия. Это не
жизнь промелькнула вспышкой у него перед глазами - отсутствие жизни, и его
разум испытал такую боль, такой страх,  по  сравнению  с  которым  обычное
повешение показалось сущим пустяком.
     Потом он умер.
     Какое-то мгновение он висел в забвении, ничего не чувствуя  и  ничего
не видя. Затем вдруг мягкая пена откатилась от  кожи,  по  глазам  резанул
свет, и Джерри увидел прокурора. Тот стоял, глядя,  как  Джерри  судорожно
глотает воздух и хватается рукой  за  горло,  испытывая  позывы  к  рвоте.
Казалось невероятным, что он может дышать. Испытай он только удушение,  он
бы вздохнул с облегчением и сказал: "Один раз я уже прошел  через  это,  и
теперь смерть мне не страшна". Но удушение было сущим пустяком. Удушение -
это всего лишь прелюдия. А он боялся смерти.
     Его заставили войти в камеру, в которой он умер. Он увидел  свисающее
с потолка свое тело, лицо черное, язык в