беспечена.

    Я  вынул  нож  и,  вспоров  на  груди  рубаху, извлек подшитый с изнанки
    флакончик   с  чудодейственным  эликсиром.  Несколько  рубиновых  капель
    обожгли  мне  рот. Я почувствовал необычайную свободу... Оставалось лишь
    очертить магический круг и последовательно повторить проделанное накануне.

    Земля  подо  мной  затряслась,  мельница  чуть  не  рухнула под натиском
    урагана.  Грянул  гром;  и  сила,  властно вырвавшая меня из окружающего
    пространства,   так   и   не   вернула  в  привычный  мир,  пока  нечто,
    проснувшееся во мне, не завершило дела...

    Я  словно  плыл в бреду и слышал, как завывал ветер. Я увидел со стороны
    склоны  лесистых холмов, утыканные черными пиками елей. Я видел крепость
    в  кольце  огня  и  нечисть,  кишевшую между огненной и стеклянно-черной
    рекой,  в  которой  отражалась  луна.  Я запомнил кладку мощной стены из
    дикого  камня  -  она была так близко, что видна стала каждая трещинка в
    сыром  граните...  Сзади  пылал огонь, и бурая поверхность камня вошла в
    меня  -  или  это  я вошел в стену? - и тогда вновь замерцали огни... То
    были  факелы,  почти  не  разгоняющие тьму. Но глаз понемногу привыкал и
    начал  различать стену, что была сзади. Впереди... На бесконечно длинных
    столах  горели свечи, и желтые язычки сливались в две огненные вереницы,
    пересекавшиеся  в  виде  креста.  За  этими нелепыми столами и восседали
    трупы,  распространяя вокруг запах тления. В сущности, и уцелевшие живые
    уже  были  трупами, хотя временами корчились в судорогах и отвратительно
    хрипели;  другие  же давно стали разлагаться - в ямах глазниц шевелились
    черви  и  едва слышно шуршали, ползая в напудренных париках придворных и
    парадно  разодетых государственных мужей. Сквозняк колебал пламя факелов
    и  сметал  со  стола разбросанные листы бумаги; свитки сносило на пол, к
    той  части  крестообразного  стола, где возле дальней стены стоял гроб с
    телом герцога.

    Тело  мое  пронзил  стремительно быстрый поток. И нечто, проснувшееся во
    мне, вместе с этим потоком легко понеслось в бесконечность.

    Я,  листавший  страницы  книги,  прочитал  заклинание  и напряг волю. Я,
    смотревший  со стороны, увидел в факельном свете, как гроб приподнялся и
    полетел;  вихрем  взметнуло в воздух белую тучу бумаг. Огни светильников
    вспыхнули и погасли, задутые сквозняком.

    В  темноте  бушевал  ветер,  и  где-то внизу скрипели и падали сломанные
    деревья. Я снова не знал, явь это или сон...

    Когда  слух  вернулся  и  глаза мои смогли различать мельничные стены, я
    подошел к окошку.

    Луна   освещала   берег.   Под   деревом   я  увидел  гроб,  вертикально
    прислоненный к стволу. Лицо трупа было обращено к реке.

    На горизонте совсем отчетливо сияло зарево.

    "Чума  для  них  тоже  смерть!  -  уверенно думал я, спускаясь по шатким
    дощатым ступеням. - Они жгут костры, они боятся..."

    Плоты  вновь  плыли нескончаемой чередой. Дым и пламя вырывались во тьме
    из огромных яиц...

    Мне  не  пришлось дожидаться долго. Ловкий двузубец подцепил герцога как
    раз  за  то  место, где в свете луны блестели многочисленные ордена - уж
    очень заметно они блестели...

    -  Вот  и  отлично!  Вот  и  замечательно!  Перезаразить их всех - и нет
    проблем.   Ах   ты,   ловкач!..  -  внезапно  раздался  за  моей  спиной
    одобрительный смех.

    Я  резко  обернулся. Да, это был он, снова он, как будто никуда отсюда и
    не уходил.

    - Ты что же, ждал все это время? - не поверил я.

    -  Если  так  угодно.  Я  всегда  дожидаюсь  тех, кого зову... До самого
    конца...  Ну разве мне не интересно знать, как ты использовал свой шанс!
    Ведь ты, надеюсь, не забыл наш разговор?

    Стыд охватил меня. И вправду...

    -  Вот чума, которая спасет весь мир, - попробовал я как-то оправдаться,
    указав на опустевший гроб.

    -  Чума...  -  передразнил  он. - Ваша веселая безносая потаскуха... Ей,
    вероятно,  очень  скучно?  Достойного  же  лекаря  ты  подыскал!..  -  И
    продолжал  рассерженно:  -  Нет,  ты  глупец! Конечно, я предполагал, но
    все-таки   надеялся...  Ты  мною  пренебрег,  чтобы  спасти  все  это!..
    Пренебрег,  в  конце концов, самим собой. Мой подарок использовался ради
    других...  А  зачем?  Неужто  ты  не  знаешь,  как  встречает  мир своих
    законных  благодетелей?!  И  кого  он после за спасителей готов считать?
    Надеешься  установить  порядок,  справедливость?! Даже в мире бесов... -
    он вздохнул и замолчал.

    И  я не проронил ни слова. Мне вдруг вспомнилась хромоножка, и я спросил
    его, кто появился на свет этой ночью.

    -  Какая  разница!  -  отмахнулся он. - Как-нибудь назовут. У вас каждая
    ночь - ночь какого-нибудь святого...

    Здесь  он  ошибся,  и  я почувствовал маленькое удовлетворение: эта ночь
    была совершенно рядовой, ничьей.

    -  Чему  ты  радуешься? - не понял он. - Ты пренебрег самым главным. Так
    знай  же:  ты  радуешься  слишком  рано. Еще тысячу раз придется спасать
    твой  мир!  И всякий раз ради его спасения в такую ночь будут бросать на
    растерзание  нечисти  труп  чумного правителя! Так всегда будет там, где
    глупцы подлы, а мудрецы безумны! Вот и весь твой шанс... Прощай!

    Он исчез.

    Сбоку  громко  затрещали  кусты.  Я  оглянулся. Из-за дерева смотрела на
    меня  сама  безносая...  Но  косы  на  плече,  к  счастью, не было - это
    оказалась старуха...

    -  Я  все  слышала, святой отец, - упала она на колени. - Не прогневайся
    на нас, спаситель...

    - Так ты... шпионила за мной?! - невольно отшатнулся я.

    -  Нет, нет, святой отец! Как можно? Просто я искала... Шла по берегу...
    А он оказался таким ужасным...

    - Ужасным? - я припомнил недавнего своего собеседника и только усмехнулся.

    -  Ну  конечно!  Не  успел  появиться  на  свет  -  и тотчас улетел... А
    хвост... О, господи!..

    -  Кто? - вскрикнул я, представивши себе урода, что родился у несчастной
    хромоножки. - Кто улетел?

    -  Дракон! Какой вы, право, недогадливый, святой отец!.. Он вылупился из
    яйца  и  был таков. Даже нечисть не ожидала. Вот и помчались все за ним.
    Теперь здесь тихо...

    -   Ну,  а  там,  в  подвале?  Только  честно  мне  скажи,  -  волнуясь,
    допытывался я у повитухи. - Кого родила хромоножка?

    - Мальчика.

    У меня отлегло от сердца.

    -   И   еще...   -   добавила   старуха   смущенно.  -  Не  прогневайся,
    благодетель...  Бедняжка  послала  меня  вдогонку  узнать  твое имя. Она
    просила  сказать,  что  ребенка  назовет  в  честь тебя... Потому что...
    прости  ее,  господи,  -  старуха  в смятении замолчала. - ... Она очень
    благодарна тебе за коз...

    "Фантакрим-MEGA", 1991, ‘ 1.























    Александр Образцов
    ТАКОЕ ВОТ ИЗВРАЩЕНИЕ...



    Мальчик  был  уверен,  что  детей  покупают  в  магазине.  Он приходил в
    универмаг  и  стоял  в уголке, все ждал, что хотя бы одного продадут при
    нем.  Продавщицы спросили его, почему он здесь стоит. Он объяснил. Тогда
    они  решили пошутить: взяли младенца у одной своей подруги и продали его
    ей  через  кассу.  Мальчик  побежал  домой  и,  захлебываясь от радости,
    сказал  матери,  что  в  магазине  продают  детей,  он  сам  видел. Мать
    рассердилась,  пошла  в  универмаг  и  устроила  скандал.  Когда мальчик
    появился  там в следующий раз, продавщицы выставили его вон. Но он долго
    еще ходил к этому универмагу и смотрел через стеклянную витрину.

    Потом  они переехали жить в другой район города. Мальчик вырос, женился,
    у  него  самого  появился  сын. Но когда ему случалось пройти мимо этого
    универмага,  редко, раз в два года, то его вдруг заливала волна сладкого
    желания и стыда, и он на мгновение забывал, откуда появляются дети.

    "Фантакрим-MEGA", 1991, ‘ 1.















    С. ГАНСОВСКИЙ
    ОПЕРАЦИЯ
    ФАНТАСТИЧЕСКИЙ РАССКАЗ



    В кафе было пустовато.

    Мы съели закуску в молчании. Потом официантка в красном платье принесла
    первое. Она поставила тарелки на стол с таким видом, будто опасалась
    обжечься о его пластиковую поверхность, и тотчас удалилась, крутя
    бедрами и бросив испуганный взгляд на сидевшего напротив меня лысого
    субъекта. И кассирша в белом кокошнике тоже смотрела на него из-за
    кассы, как на тигра.

    - Боятся,- самодовольно сказал субъект, погружая ложку в суп.

    - Кого? - спросил я и огляделся.

    Он ухмыльнулся, как-то косо глядя в сторону.

    - Вот увидите, какой будет обед. Вы еще здесь такого не ели.

    На нем был потасканный сизый пиджак из того польского материала,
    который удивительно празднично и хорошо выглядит все три первых дня
    носки. Лысину его покрывала поросль белесого пуха, создавая вокруг
    головы нежное сияние. Через темя и лоб шла длинная тоненькая полоска
    тускло розового цвета, напоминающая старую царапину.

    Я тоже взялся за ложку. Тут мой взгляд случайно упал на зеркало слева,
    и я увидел в нем, что сзади какой-то гражданин с вытаращенными глазами
    высунулся из-за портьеры, скрывающей вход во внутреннее помещение, и с
    тревогой глядит на моего визави. Судя по багровой физиономии, это был
    директор кафе. Он обменялся с официанткой многозначительным взглядом.

    Мой сосед в сизом пиджаке тоже как-то ощутил появление вытаращенного
    гражданина, хотя и не смотрел в ту сторону.

    - Знают меня,- сообщил он. - Я здесь в любое кафе приду, и мне нигде
    вчерашних котлет не подадут... Ну, как суп?

    А суп-то был удивительный. Сверхъестественный. В первый момент я даже
    себе не поверил. А после первых трех ложек другими глазами оглядел зал
    кафе, с зеркалами, с портьерами на дверях и на окнах, чуть погруженный
    во мрак из-за этих самых портьер. Работают же люди! При таком супе было
    непонятно, почему слава о директоре не гремит по градам и весям нашей
    страны, отчего не светят здесь "юпитерами" телевизионщики, почему
    шеф-повар не дает интервью в "Неделе". Уникальный рисовый суп на мясном
    отваре, поданный в подогретой тарелке, тающий во рту, усваивающийся тут
    же внутренней поверхностью щек и языком, сразу, без промежуточных
    ступеней, переходящий в энергию и хорошее настроение. Суп,
    запоминающийся подобно фильму на кинофестивале.

    - Поразительно! - воскликнул я. - Никогда не думал, что тут...

    Субъект прервал меня, вяло махнув рукой. У него были блеклые серые
    глаза и какой-то несосредоточенный взгляд.

    - Что вы заказали на второе? Битки в сметане?.. Тогда я тоже перезакажу.

    Он сделал знак красному платью и заявил, что передумал насчет
    бифштекса. Пусть ему принесут тоже битки. Официантка восприняла эту
    мысль без энтузиазма, но и без скандала. Был даже такой оттенок, будто
    она именно этого и ждала. Еще раз последовал безмолвный разговор с
    директором, и красное платье удалилось на кухню.

    Мой сосед склонился над супом, потом поднял голову и ухмыльнулся. Ему
    явно хотелось поговорить.

    - Слышали когда-нибудь об операции, сделанной доцентом Петренко? Одно
    время о ней было много разговоров. Теперь это так и называется -
    "сечение Петренко".

    - Гм... В общих чертах, - сказал я. - Напомните.

    - Дело было так, - начал он. - Весной сорок шестого года один молодой
    человек гнал на трофейном мотоцикле по Садовому кольцу. В районе
    Колхозной площади. Перед тем как сесть за руль, он подпил с приятелями,
    в голове у него шумело. Сами знаете, как тогда было после войны. Ну и
    попадается ему грузовик, у которого с задней части кузова почти до
    земли свисают доски. Да еще какая-то старушка перебежала дорогу. Одним
    словом, юноша зазевался, на скорости километров в девяносто въехал по
    этим доскам на кузов, увидел перед собой заднюю стенку кабины, отвернул
    в сторону, пролетел метров тридцать по воздуху и рухнул прямо во двор
    института Склифосовского. Как раз у дверей приемного покоя. Мотоцикл
    вдребезги, а у юноши начисто снесло всю верхнюю половину черепа вместе
    с мозгом. Ровнехонько, знаете, как по линеечке. Тут его, конечно, сразу
    подхватывают и на второй этаж, в операционную. Положили на стол, видят,
    такое дело. Дежурным врачом был тогда как раз Петренко. Другой бы,
    конечно, отказался, но Петренко мужик решительный, да еще фронтовой
    запал у него не прошел. Он хватает эту верхнюю половину черепа - ее
    тоже принесли - и прикладывает на место. Противошоковый укол, наркоз,
    швы, переливание крови. Сам не отходит от этого молодого человека
    десять суток, и, подумать только, все видят, что операция удалась.
    Проходит месяц, юноша начинает поправляться, и тут выясняется, что в
    спешке ему повернули мозг на сто восемьдесят градусов. "Право" и "лево"
    поменялись местами, затылочная доля мозга оказывается впереди, лобная
    сзади - в таком духе. Покрутились-покрутились, а что делать? Отламывать
    опять череп - на такой риск врач вообще может пойти только раз в жизни.
    Подумали и решили: пусть так и будет. И представьте себе - тут мой
    собеседник умолк на мгновенье и тщеславно посмотрел на меня,- этот
    юноша - я.

    Он заметил мой недоуменный взгляд и поправился.

    - То есть это был я. С тех пор прошло уже двадцать лет.

    - Непостижимо! - на миг я даже забыл про суп. - И как вы себя чувствуете?

    - Ничего, - сказал субъект. - Ничего. Но было, естественно, много явлений.

    Мы доели суп, и нам нужно было ждать второе, с которым официантка
    почему-то не торопилась.

    - Очень много странных явлений, - повторил он задумчиво. - Самое
    интересное состоит в том, что все перепуталось. Получилось так, что
    глазной нерв, например, подключился к слуховому отделу. А слуховой,
    наоборот, попал в глазной отдел И некоторые чувства просто вросли одно
    в другое.

    - Как это?.. Неужели это дает какую-то разницу? - спросил я. - Разве
    звук не остается все равно звуком, куда бы он ни попал? А свет - светом?

    - В том-то и дело, что нет. - Мой собеседник улыбнулся и покачал
    головой Вообще-то многие думают, что мозг напоминает телефонную станцию
    На самом деле не так. В мозгу все зависит от того, куда, в какую часть
    коркового слоя попадает раздражение Надавите, например, в полной
    темноте на свои глаз Вы увидите вспышку света, хотя в действительности
    ничего такого не было Понимаете?. Глаз-то улавливает именно свет, а ухо
    - именно звук. Но уже по нервным волокнам все идет в виде одинаковых
    нервных импульсов, верно же? И только от того, в какую область мозга
    эти импульсы попадают, зависит то, как вы чувствуете...

    - Да, - сказал я, не зная, что сказать.

    Тут официантка принесла как раз второе, с прежней испуганной
    осторожностью поставив тарелки на стол. И второе - битки в сметане -
    тоже было удивительным. Ошеломляющим. Откидывающим человека к тем
    временам, когда он, слава богу, не знал еще никаких столовых, а
    пользовался кулинарными изделиями своей бабушки. Феноменальные битки с
    целым букетом вкусовых ощущений - от поджаренности до мягкой тепловатой
    кровавости где-то там в середине. Терпкие и нежные, хрустящие и тающие
    одновременно.

    Умиротворенно думалось о том, что вот мы уже разрешили проблему
    общественного питания и можно браться за что-то следующее дальше.

    Но снова пугающе необъяснимыми были при таких битках и отсутствие
    очереди у дверей кафе, и то, что на лицах посетителей, сидевших за
    другими столиками, отнюдь не выражалось восторга.

    Мой сосед покончил со вторым - он, между прочим, держал вилку левой
    рукой - и задумался. Затем он вынул из кармана портсигар и закурил.

    - Вот теперь попробуйте представить себе, - сказал он, - положение
    человека, у которого все так перемешалось. Например, если вкусовой
    нерв, идущий от кончика языка, попадает у него не во вкусовой, а в
    болевой центр. Что тогда получается? Он берет в рот кусок колбасы и,
    вместо того чтобы почувствовать вкус "отдельной" или "полтавской",
    ощущает сильную боль в пятках. А если у него вкус перепутался со
    слухом, то он откусывает бутерброд и вдруг слышит ужасный грохот.

    - Неужели у вас так было? - спросил я.

    Он кивнул.

    - Да. Спуталось решительно все. Чувства поменялись местами. Вместо того
    чтобы обонять, я ощущаю. А вкусовые ощущения поменялись с болевыми.
    Например, когда в битки кладут не масло, а маргарин, мне больно.

    - Но позвольте! Разве боль - это какое-то отдельное чувство? По-моему
    она, так сказать, продолжение ощущения.

    Субъект покачал головой.

    - Ощущение - одно, а боль - совсем другое. У болевого аппарата свои
    внешние концевые органы с независимыми проводниками и отдельным центром
    в мозгу. Боль, скорее, можно было бы назвать особым чувством. И так как
    у меня вкусовой нерв пошел теперь в болевую корковую область, я от
    всякой еды ощущаю боль. Но очень разнообразную, конечно.

    - Ну и как же вы теперь?

    - Привык. - Он пожал плечами. - Боль мне даже стала нравиться. Особенно
    зубная. Я ее, кстати, чувствую, когда ем паюсную икру... Вообще, у меня
    теперь довольно большой диапазон вкуса. Нормально-то ведь мы
    воспринимаем языком всего-ничего: кислое, сладкое, горькое, соленое и
    комбинации из них. А болевые ощущения могут быть очень разнообразными.

    - Ну, хорошо. А с настоящей болью? Если у вас дырка в зубе?

    - Тогда я чувствую на языке вкус паюсной икры - он теперь для меня
    очень неприятен - и бегу брать номерок к зубному. - Он опять задумался.
    - Очень интересно тоже со зрением и слухом. Понимаете, от звуков у меня
    возникают в мозгу зрительные образы, а от света - звуковые. Я,
    например, могу закрыть глаза и видеть. Могу заткнуть уши и слышать...
    Но при этом, конечно, я ничего не увижу.

    - То есть,- сказал я, если вы закроете глаза, то будете не то, чтобы не
    видеть, а только не слышать?

    - Да. Факт. А если заткну уши, то не буду слышать. То есть не буду
    видеть. Но для всех других это будет означать, что я не слышу. Точнее,
    не вижу.

    Тут мы оба немного запутались.

    - Во всяком случае, - резюмировал он,- у меня все наоборот. Например,
    сон. Во сне я ничего не слышу, потому что закрыты глаза. Но постоянно
    что-нибудь вижу - как часы в комнате тикают, как соседи над головой
    танцуют. Одним словом, я исключенье.

    Эти последние слова прозвучали весьма тщеславно.

    Официантка принесла кофе. Превосходный кофе, ароматный и крепкий,
    который вот так запросто только в Cтaмбу ле, пожалуй, и получишь. Кофе,
    который был черным не оттого, что пережарен и сожжен, а потому что густой.

    - Кроме того, - сказал субъект, - у меня чувства еще как бы вросли одно
    в другое. Не только все перепуталось, но и смешалось.

    - Как это?

    - Ну я же вам объяснял. Видимо, нервы расщепились и часть вкусового
    ствола вросла в зрительный и слуховой. Поэтому, когда я что-нибудь вижу
    и слышу, я одновременно чувствую и вкус на языке.

    - Приведите пример.

    - Ну, скажем... Ну, вот я сижу у телевизора, и выступает... (тут он
    назвал фамилию одной известной исполнительницы эстрадных песен, но я не
    стану эту фамилию приводить). Когда я ее слушаю, у меня во рту
    возникает вкус слишком приторного пирожного. Притом вчерашнего.

    - Это интересно, - согласился я. - Даже жалко, что у нас вообще-то нет
    такой синкретичности чувства. Это позволило бы добиваться более верной