мить - тоже, лучше меня во всех Закопанах... кого  хошь
спроси...
     Я уже видел приближающиеся вертолеты.  Они  шли  развернутым  строем,
правый, из-за двух полутонных баков по бокам,  казался  крупнее.  Я  вновь
тронул языком  уголок  рта.  "Одиннадцатому.  Я.  Первый,  отзовитесь".  -
"Первый, я Одиннадцатый, на связи". -  "Не  приближайтесь  пока,  побудьте
чуть в стороне". - "Первого  понял.  Не  приближаться,  чуть  в  стороне".
Крупная точка отвалила и зависла.
     Оторвав глаза от вертолетов, я не нашел рядом мужичка. Он  вновь  был
на прежнем своем месте, обеими руками держа удилище,  спина  его  выражала
азарт.
     - Оп-а, - приговаривал он, будто успокаивая лошадь, - опа-а. Здорова,
видать, стерва...
     Имитирует припадок. Сам бы туда не сиганул. Я подошел, взял за плечо.
     Леса раздвигала жижу, ходила кругами, она дергалась и была  натянута,
как  струна.  Мужичок  неотрывно  следил  за  ней,  смаргивая  капли  пота
короткими белесыми ресницами воспаленных век. Умеет. Однако что ж он  туда
привязал?
     ...Она появилась сразу вся, вылетев,  как  длинная  серебряная  пуля,
светлое брюшко сверкало, пока мужичок вел ее над смертоносной  жижей,  над
почти столь же смертоносной почвой, она  билась,  свертывалась  в  кольцо,
упругая и сильная; крючок плотно  сидел  у  нее  в  губе.  "Давай!  Давай!
Давай!" - орал и материл  меня  мужик,  покуда  я,  торопясь  непослушными
перчаточными пальцами, хватал и разворачивал горловину мешка.  Он  завесил
ее над распахнутым пакетом, осторожно опустил, бьющуюся, бросил удилище и,
оттолкнув меня, сорвав рукавицы,  влез  обеими  руками  следом,  осторожно
вынул крючок и убил  форель,  переломав  ей  хребет  за  головой  толстыми
пальцами...
     Я очнулся. Выл, рассекаемый лопастями воздух, вертолеты висели  прямо
над нашими головами. Справа - белый с красным  крестом  и  цифрой  "2"  на
брюхе, слева - защитной раскраски с цифрой  "1-З".  Мой.  Хорошенькую  они
наблюдали сейчас сцену, подумал я.
     - ...директор! Первый! Первый, что у вас? Нужна помощь..
     Я не сразу сообразил, что это ревет из мегафона сверху, и  ревет  уже
давно. "Первый", - сказал по связи. "А... а мы уж думали - что с  рацией",
- различил я голос пилота. Э-э, ребята, деликатничаете, скажите уж: Первый
на вызовы молчит, вертолетов в упор не слышит, да кроме  прочего,  видать,
вообще поехал - с визитером-то обниматься. "Медики спрашивают, визитер сам
взойдет по приставному?" - "Спрошу", - недовольно буркнул я и  отключился.
Медиков можно  понять:  не  так  много  у  них  "двоек",  а  пересесть  на
площадке-два-три они из-за срочности вызова уже не успевали.  Я  оглянулся
на мужичка. Тот вроде попритих. Вовсю глядит  на  вертолеты,  цепко  держа
свой  мешок  с   рыбами.   О   только   что   невесть   откуда   взявшейся
форели-красавице, самому мне на миг затмившей разум охотничьей страстью, я
заставил себя не думать.
     - По трапу сам пойдешь? - прокричал ему  я  в  ухо.  Рука,  сжимавшая
пакет, дрогнула.
     - Забираете, значит? Ну и хрен с вами, подавитесь!  Жрите!  Последнее
жрите! (Я отдал приказ санитарной машине.) Кто вас сюда звал, кто разрешил
вам? Люди иль нелюди - так-то с землей? Взорвать бы с Комбинатом  вашим  к
едрене-фене-бене-матери!..
     Пока он ругался, белый вертолет сдвинулся от нас метров на  десять  и
завис  над  самой  землей.  Из  открывшегося  проема  автоматически  выпал
одноразовый пандус.  Мужичку  еще  предстоит  томиться  в  одиночестве  до
площадки-три-два.
     - ...на кой нам этот Комбинат?  Зачем?  Ежели  так-то  -  зачем?  А?!
А-а!.. - Он вдруг размахнулся, я не успел перехватить, и пакет с  форелями
полетел в жижу. Там  сразу  вспухло,  вспенилось,  полиэтилен  моментально
растворился, тушки, вмиг побелевшие, чуть показались на поверхности, и тут
же исчезли.
     - Т-твою душу! - не выдержал я. Никакой экспертизы теперь. - Марш!  -
схватил за плечо, поволок к вертолету.
     - А ты, а ты, - задыхался, выкрикивал мужичок, слабо сопротивляясь, -
ты, дире-ектор, Я тя призна-ал, признал!  Вспомнил  я  тебя,  как  вы  тут
удили, купались, рыбу я вам тогда еще давал, гаду, чтоб тебе... а ты - вон
кто теперь... призна-ал...
     Я запихал его в шлюз, махнул рукой. Пандус отвалился, дверца  въехала
на место, и белый борт пошел вверх, уступая моему "1-3". В кабине я  занял
правое место. Пилот вопросительно поглядывал, но пока молчал. "Из Закопан,
- сказал я. - По-моему, он сумасшедший. Здесь часа  четыре.  А  вообще  за
проволокой  -  с  рассвета".  Пилот  понимающе   присвистнул.   "Выполняем
программу или отставить? - Внезапно я разозлился: "Что значит - отставить?
Зачем, по-вашему, я пер  три  полосы  пешком,  майор?  По-вашему,  у  меня
слишком много свободного времени? По-вашему, майор..." -  Вовремя  оборвал
меня.  -  "Работаем".  -  "Есть".  Я  услышал,  как   он   связывается   с
одиннадцатым, увидел, как тот разворачивается  и  как  мы  вместе  идем  к
восьмой отметке.
     Программа прошла без сучка,  без  задоринки.  Одиннадцатый  вышел  на
отметку в ноли, оба штуцера отработали свое и отстрелялись. Клапана  гонят
теперь ярко-оранжевое вещество на четыреста сорок метров под землю, где  в
кавернах  глубится  его,  постепенно  буреющего,  восемьдесят  пять  тонн.
Восемьдесят шестая тонка будет  там  через  две  с  половиной  минуты.  По
приборам, утечка не превышает допустимую -  это  "пылят"  свежие  штуцера.
Через сутки они "высохнут". И тем не менее, восьмую отметку скоро придется
закрывать. У нее практически выработан ресурс - восьмая закладывалась  еще
в самом начале. Но у меня есть теперь  что  сказать  газетчикам.  Впрочем,
подумал я мрачно, и им есть, о чем  меня  спросить.  Особенно  после  всех
сегодняшних событий. Про "тень" я им не расскажу. И не только про нее.
     День тихо умирал. На низкое оранжевое солнце стало небольно смотреть,
лога и  распадки  внизу  затянуло  сиреневыми  сумерками.  Еще  один  день
Территории. И мой. Только теперь я почувствовал,  как  измотал  меня  этот
день.
     На  площадке-три-два  мы  сбросили   в   санитарном   шлюзе   верхние
комбинезоны,  были  вымыты,  обсушены  и  допущены   на   другую   сторону
площадку-два-три, где сели в мою "двойку"  -  машину  с  бортовым  номером
"1-2". Я попросил майора подняться повыше: мне хотелось увидеть Комбинат.
     Вот  он,  в  двенадцати  километрах  на  юго-западе,  за   лабиринтом
высоченных  стенок  (рассекателей  ударной  волны  по  наиболее  вероятным
направлениям, тьфу-тьфу, конечно),  кажущихся  отсюда  слабыми  полосками,
черными в закате, и сам он, исполинский черный куб, отсюда  -  не  крупнее
детского. Набитый сложнейшей автоматикой и, по сути,  венчающий  в  десять
раз более обширную систему подземных цехов  и  коммуникаций.  Было  мнение
убрать с поверхности вообще все,  но  все-таки  решили  управляющую  часть
оставить более доступной. В подземных цехах  со  дня  их  сдачи  никто  не
бывал, компоненты туда и готовый продукт оттуда шли  по  пневмоприводам  в
специальных емкостях-кассетах.
     Около тридцати пяти лет назад была решена наконец  проблема  горючего
для космических кораблей  шестого  поколения.  Это  должно  было  принести
человечеству дальние планеты и, возможно, ближние звезды. Правда,  горючее
вырабатывалось чрезвычайно медленно и  стоило  баснословно  дорого.  Когда
выяснилось, что работы не удастся вынести на высокую орбиту, возникла идея
Комбината. Ряд стран - в основном Азия и  Африка  -  обратились  в  ООН  с
предложениями о предоставлении необходимых площадей. Но были предложения и
от других государств, в том числе и наше, которое  и  оказалось  принятым.
Себе мы не просили ничего,  ни  триллионных  арендных  сумм,  ни  дармовых
стартовых столов под новую технику. С нашей стороны это  был  политический
жест доброй воли, призванный служить делу  дальнейшего  сближения  народов
планеты, теперь на новой стезе совместного труда - в мирном космосе.
     О проекте "Благородный газ". Несмотря на дотации стран - членов ООН и
добровольные  взносы  неприсоединившихся,  какие-то  шаги  для   хотя   бы
частичной  компенсации  (земля,  вода,  посевные  площади,  иные  ресурсы:
переселили почти  двадцать  тысяч  человек,  в  конце  концов)  надо  было
предпринимать. Захоронение токсичных и сверхтоксичных отходов - в наш  век
весьма прибыльно, тем более,  что  лучшего  места,  чем  площади,  которым
заведомо назначено пустовать десятки и сотни лет, и  не  придумаешь.  Были
заключены  выгодные  долгосрочные  сделки  как  с  военными  (в  основном)
предприятиями многих стран, так  и  на  правительственном  уровне.  Проект
"Благородный газ" начался спустя  четыре  с  половиной  года  после  пуска
Комбината, и вот тогда безобидная буферная зона,  сорокакилометровый  круг
безопасности  стала  Территорией.  Позднее  это  название  перешло   и   в
официальные документы.
     А форель... Что ж форель. Что-то  здесь,  конечно,  нечисто,  с  этой
рыбалкой через двадцать пять лет. Иль сколько там. С другой  стороны,  где
он, улов-то? Нету его. А что я там видел - так после сегодняшнего маршрута
неделю и не то еще будет по углам мерещиться. В любом случае  будет  время
разобраться. Со мной, с мужиком этим,  с  ученым  хорошим  человеком,  что
подбивает    селян     втирать     очки     официальным     представителям
пространственно-временной чушью...
     И думал я, привалившись к дрожащей дверце, таким вот манером, а перед
глазами отчетливо, как бывает  очень,  правда,  редко  в  некоторых  снах,
накладывалась на явь, стояла картинка: вдвоем с  приятелем  отошли  мы  от
компании посмотреть невспугнутых рыб, как стоят они точнехонько над своими
тенями, и речка - Стремянка, вот как ее звали! -  заплетает  и  расплетает
светлые и темные зеленые пряди  водяной  травы  поодаль;  форели  невидимы
сверху, но если нырнуть  в  очках,  то  мгновение,  пока  они  еще  здесь,
успеваешь заметить их серебряный свет, и - нет уже  ни  их,  ни  теней  на
крупном песке. И как будто вчера было, вижу я, как из ниоткуда,  не  из-за
потайного какого-нибудь куста даже, поскольку никого, кроме нас  не  было,
вывешивается с поверхности нить  лесы  перед  рыбой,  та  хватает  наживу,
выдергивается из-под воды и... пропадает, а я, поднявший голову,  глотнуть
воздуха, напрасно ищу по берегам хозяина волшебной лесы...
     Мы сидели, дрожащие и мокрые,  раскрыв  рты,  и  только  сумели,  что
посчитать непостижимым образом подскакивающих  и  пропадающих  рыб,  после
чего, перепугавшись, удрали, так толком и не поудив.  Тогда,  тех  форелей
было пять и еще одна. В мешке у мужика их тоже было пять, и одну он поймал
при мне... Да, а по дороге домой какой-то рыбак и в самом деле подарил нам
рыбу. Я не запомнил его, конечно, да и не в этом суть  -  люди  в  здешних
местах всегда были добрые.
     Меня отвлек голос пилота.
     "Посмотрите". Он указал вниз. Там, в косых лучах закатного солнца, на
сухом галечном русле темнела плотная масса -  "лошади"  и  большой  табун.
"Снизимся?""Разбегутся",  -  сказал  я.  "Да  нет,  они  последнее   время
перестали бояться". - "Вот как? Тогда давай поглядим"
     Мы опустились  метрах  в  ста  от  табуна.  Обычно  "лошади",  как  и
"собаки", разбегались от шума, а эти стояли, задрав свои жуткие морды,  и,
казалось, с интересом наблюдали за гудящей и рычащей  штуковиной  в  небе.
Это становилось любопытным. Я велел переместиться поближе.
     Не двинулись они, и когда мы зависли в метре над галечником, и  когда
сели. Через шлюз я прошел на порог. Винт свистел надо мной.
     Среди них было много шестиногих, я заметил одну даже с  парой  вторых
задних, а не передних, как обычно, - редкость. Детеныши  были  шестиногими
все, насколько можно было разглядеть.
     В  табуне  произошло  движение:  взрослые  сомкнулись,  скрыв   собою
молодняк, из общей массы отделилось десятка полтора старых самцов, которые
медленно пошли в нашу сторону. Мне редко  приходилось  видеть  их  вблизи,
даже на пленках почти не было крупных планов. Невероятно - они подошли  на
двадцать метров, потом еще ближе. Мне впервые стало как-то не по себе.
     В наушниках не переставая звучал тревожный голос майора, но я медлил,
что-то заставляло меня оставаться на месте. Наконец с места тронулся один,
старый, в белых шрамах, с огромной  грудью  и  вытекшим  темным  глазом  -
вероятно, вожак. Он сделал еще два-три шага. Все-таки ужасно они  выглядят
вблизи.
     Мы смотрели друг на друга. Я на него, а он, кося и всхрапывая,  -  на
меня.


__________________________________________________________________________
     Сканиpовал: Еpшов В.Г. 20/10/98.
     Дата последней редакции: 20/10/98.




                              Брюс ЭЛЛИОТТ

                          ПОСЛЕДНИЙ ИЛЛЮЗИОНИСТ




     Он был последним. Мне кажется, что все  последнее  вызывает  какой-то
особый  интерес.  Последний  динозавр,  последний  автомобиль,   последний
самолет с двигателем внутреннего сгорания...  Да,  он  был  бы  украшением
Музея Всего Последнего. Он был последним иллюзионистом.
     Разумеется, он был великолепным иллюзионистом. Мне доводилось  видеть
старые ленты, запечатлевшие выступления величайших иллюзионистов прошлого:
Гудини, Блэкстоуна и Терстона. В его лице все они как бы слились  воедино.
Он был выше любого из них, неизмеримо выше. Великие иллюзионисты  прошлого
выступали, когда люди жаждали верить в чудо, а он блистал  в  наше  время,
как невиданная сверхновая звезда.  Он  пробудил  угасший  было  интерес  к
искусству иллюзиониста и умел безраздельно завладеть аудиторией. Может, он
был шарлатаном, параноиком или как  там  его  называли,  по  он  неизменно
поражал зрителей, а это в наши дни удается немногим.
     Я никогда не мог понять, почему для своего  дебюта  он  выбрал  столь
странное место, разве что в расчете на рекламу, или на  уме  у  него  были
какие-то лишь ему ведомые особые соображения.  У  него  было  безошибочное
чутье, и он всегда знал, как привлечь внимание публики.
     Вам  известно,  во  что  превратился   современный   водевиль   -   в
интеллектуальную игру, в культ авангардизма. Любителям водевиля  только  и
остается, что сидеть и вести беседы, предаваясь воспоминаниям о том, какие
чечеточники или  комики  были  лет  этак  сто  назад,  и  оплакивать  свое
умирающее искусство.
     Я не очень разбираюсь в жанрах, но думаю, что искусство,  неспособное
вызвать  интерес  публики,  стоит  немного.  Водевиль  давно  бы  перестал
существовать, если бы его не субсидировали тонкие ценители  и  знатоки.  Я
зарабатываю  на  жизнь  тем,  что  занимаюсь  изготовлением  бутафории   и
реквизита для наших дурацких постановок, поэтому мне весь этот  запоздалый
интерес к водевилю только на руку. До работы у  Даниина  весь  реквизит  я
делал своими руками, а вы знаете, что это значит. Вы должны быть чертовски
искусным художником и делать все лучше машины, чтобы в наши  дни  получить
лицензию на право сделать что-нибудь своими руками.
     Но речь не о том, я говорил вам о  Даниине.  Он  вышел  на  небольшую
сцену, где мы давали наш "водевиль", без всякого объявления. Его внешность
была столь необычной, что сразу же привлекла всеобщее внимание. Бог  знает
где он раздобыл свой костюм, но  это  был  настоящий  театральный  костюм.
Черный плащ ниспадал с его худых острых плеч. Шею охватывал широкий  белый
воротник, на котором  спереди  красовалось  нечто  отдаленно  напоминающее
галстук-бабочку. Картину дополнял абсолютно нефункциональный фрак с низким
вырезом спереди и двумя фалдами, свисавшими наподобие хвостов, и  манишка,
выглядевшая так,  словно  она  была  сделана  из  жесткой  пластмассы.  На
ком-нибудь другом такой костюм выглядел бы нелепо - на ком-нибудь,  но  не
на Даниине.
     Думаю, что скудная растительность на его верхней  губе  и  подбородке
была фальшивой (в наши дни мужчины еще в юности выщипывают каждый  волосок
на лице), но мне никогда  не  приходилось  видеть  Даниина  без  нее.  Эти
несколько волосков он называл бородой и усами, и они придавали его лицу  с
запавшими щеками весьма странное выражение.
     Выйдя  на  середину  сцены,  Даниин  отвесил  низкий  поклон  горстке
авангардистов, составлявших  в  тот  вечер  нашу  аудиторию.  Но  каким-то
образом   даже   поклон   и   притворное   раболепство   перед   зрителями
воспринимались как оскорбление. Его показное смирение как бы  подчеркивало
сознаваемое им превосходство. Он знал миллионы способов проникнуть  вам  в
душу, взять вас за живое, но об этом мне стало известно значительно позже.
     По зрительному залу пронесся  легкий  шелест:  зрители  разворачивали
программки, чтобы узнать, кто  такой  Даниин.  Им  пришлось  поторопиться:
Даниин, кланяясь, сбросил с себя плащ и изящным движением показал зрителям
его одну, а потом другую сторону.
     С характерной полуулыбкой-полуоскалом Даниин  перебросил  плащ  через
руку, и тут все увидели, что под плащом что-то сеть. Даниин сдернул плащ -
перед зрителями,  скромно  потупясь,  стояла  нагая  марсианская  девушка.
Искоса взглянув на  аудиторию  и  как  бы  пытаясь  оценить  произведенный
эффект, Даниин извлек из воздуха волшебную палочку - длинную черную трость
с  белыми  наконечниками.  В  стародавние  времена  ни  один  фокусник  не
обходился без этого аксессуара.
     Несколько взмахов "волшебной" палочки - и марсианка  предстала  перед
зрителями в вечернем туалете. Предметы возникали как бы из воздуха.
     С тех самых пор марсианка неизменно выступала в аттракционе Даниила в
качестве ассистента, и вы,  должно  быть,  видели  ее  по  телевидению.  Я
рассказываю  вам  о  дебюте  Даниина  только  потому,  что  ему  запретили
выступать с этим номером на эстраде.  Марсианский  посол  заявил  протест,
начались какие-то интриги. Что произошло, я не  знаю,  но  Даниин  никогда
больше не начинал так свое выступление.
     Вы, конечно,  помните,  как  проходил  его  аттракцион.  Распиливание
марсианки гамма-лучами на две половины, ее благополучное воскрешение после
неизбежной, казалось бы, смерти, таинственное исчезновение из герметически
закупоренного помещения и столь  же  таинственное  появление  из  раковины
тридакны, которая только что была пустой. Все эти  трюки  примелькались  и
стали чем-то привычным, а именно этого следовало избегать.
     Именно потому, что Даниин был последним иллюзионистом, именно потому,
что он оказывал такое поразительное по силе воздействие на  всю  индустрию
развлечений, он должен был  каждый  раз  превзойти  самого  себя.  Даниину
приходилось непрестанно придумывать  все  новые  и  все  более  хитроумные
трюки. Необходимость все время удивлять зрителя сводила Даниина с ума.
     Была и другая причина - телевидение, своего рода бездонная  бочка,  в
которой бесследно исчезает, как предметы в одном из трюков Даниина,  любой
вид эстрадного искусства. Несколько  столетий  назад,  когда  телепередачи
смотрели миллионы людей, вы могли через  некоторое  время  позволить  себе
повториться в надежде на  то,  что  не  все  зрители  видели  ваше  первое
выступление. Но сейчас, когда  аудитория  телезрителей  насчитывает  сотни
миллионов, проблема стала настолько  острой,  что  многие  исполнители  не
выдерживали и меняли свою профессию.
     В былые времена иллюзионист  встречался  годами  с  небольшим  кругом
зрителей, и если случались накладки или повторы, то особой беды в этом  не
было.
     В старинных  учебниках  для  фокусников  мне  случалось  читать,  что
некоторые из них всю свою профессиональную  жизнь  делали  одни  и  те  же
трюки. Подумать только!
     Но Даниин, разумеется, никогда не повторялся. Он постоянно  изобретал
новые, все более удивительные вариации своих основных трюков.
     Тут-то ему и понадобился я, точнее, мои умелые руки. Думаю, что сам я
ни за что не согласился бы работать с Даниином, если бы не его ассистентка
марсианка Аида. Мне