торонам и подолгу
    вслушивался  в  ночную  тишину.  Потом  его  словно  прорвало,  он начал
    задавать старику вопрос за вопросом.

    - Что такое "эрдени"? - был первый вопрос.

    - Эрдени - драгоценность, ни с чем не сравнимая вещь, - отвечал старик.

    - А почему камень смешивает тысячу веков?

    - Есть камни, смешивающие сто веков.

    - А этот, который в озере, смешивает тысячу?

    - Этот тысячу.

    - А почему белый спустившийся с неба дворец вы назвали резным?

    - Народ так говорит. Значит, такой дворец.

    - А почему дворец поднялся с шумом и гулом?

    - А ты видел, чтоб дворцы подымались на небо без шума и гула?

    - А где-нибудь на земле еще есть такие поющие камни?

    - Конечно, есть, но никто не знает, где они.

    - Откуда же вы знаете, что есть?

    - Народ говорит.

    - А народ откуда знает?

    -  Народ  все  знает:  что  было  давно-давно,  что  будет дальше-дальше
    вперед. Все народ знает.

    - Значит, народ знает, где еще есть такие камни?

    - Конечно, знает.

    - Но молчит?

    - Ага, молчит, маленько не говорит. Вот какое дело, понимаешь.

    - А скажет когда-нибудь?

    - Конечно, скажет.

    - А когда?

    - Не знаю, я мало-мало знаю, в книгах надо искать, в книгах.

    - В каких книгах?

    -   В  толстых-толстых,  семь  рядов  -  золотые  буквы,  семь  рядов  -
    серебряные, семь рядов - из красной меди. Вот какие книги!

    Тут  вернулся  Виталий,  черной  тушей  выплыл  из  темноты  - я чуть не
    вскрикнула  и  прижалась  к  Янису.  Виталий  молча,  ни слова никому не
    говоря,  нагреб  полную  миску  каши  и,  сипло дыша, ушел в палатку. Мы
    посидели  еще  немного  и пошли спать. Я насильно заставила Яниса выпить
    на ночь меду - снотворные таблетки уже не действовали.

    Ночью  я проснулась от какого-то странного шума. Сначала я подумала, что
    это  лошадь  бьет  копытом  по пустому ведру, но, прислушавшись, поняла,
    что  тут что-то не так. Осторожно выглянув из палатки, я увидела Виталия
    -  в  сером  предутреннем сумраке он казался еще толще, еще ужаснее. Что
    он  делал,  я  так и не поняла, потому что сразу же спряталась от страха
    под  одеяло.  По  звукам,  которые  он  издавал,  похоже  было,  что  он
    торопливо  выскребывал  ложкой из ведра остатки вчерашнего супа и тут же
    пожирал их.

    Утром  обнаружилась  пропажа продуктов: исчезла вся тушенка, все брикеты
    с  кашей  и сухари. Осталось постное масло, пшено, мука, немного хлеба и
    сгущенка  Нетронутыми  оказались также чай, соль, перец, лавровый лист и
    молотый  кофе.  Я,  как ответственная за провиант, забила тревогу. Никто
    ничего  не  видел,  никто ничего не брал. И всем вроде безразлично, куда
    девались   продукты   -   одна  я,  как  дурочка,  все  никак  не  могла
    успокоиться.  Действительно,  это  настолько  на меня подействовало, что
    весь  день  я  ходила  сама  не своя. Все говорили: да брось, да забудь,
    завалились  куда-нибудь, да успокойся, да плюнь, - а я не могла. Страшно
    было как-то и непонятно. Не могла же я подозревать кого-нибудь из нас...

    Вторую  и  третью  ночь  озеро  почему-то молчало, хотя ночи были ясные,
    полнолунные,  теплые.  Янис  спросил об этом Василия Харитоновича. Он по
    своему обыкновению долго думал, потом сказал:

    -  Наран-батор поправляется, коня поправляет. Очень много сил надо, чтоб
    так-то землю трясти. С третьей на пятую ночь опять затрясет.

    Янис   выслушал   старика   с  жадным  вниманием,  подавшись  к  нему  и
    перекосившись от напряжения.

    - То есть каждую четвертую ночь трясет? - спросил он.

    Старик кивнул, почмокал губами и сказал:

    - Большой газар-хеделхе будет.

    - Почему?-спросил Янис.

    - Наран-батор слабо тряс, силы берег,-ответил старик.

    -  А  хур  так  же,  как обычно, играл или сла бее?- опять заприставал к
    старику Янис.

    Их  хоть  не  оставляй  вдвоем  -  бесконечные почему. Старик - неплохой
    человек, но тоже не прочь почесать язык, только заикнись.

    -  Большой  газар-хеделхе  -  большая  игра, малый газар-хеделхе - малая
    игра,- монотонно произнес старик.

    Янис  хотел  еще  что-то  спросить,  но,  схватившись  за  живот, ушел в
    палатку.  Я  намешала  меду  в  горячей  воде  и  заставила  его  выпить
    полкружки.  Мед  при желудочных расстройствах тоже хорошо помогает. Янис
    лежал,   завернувшись   в  одеяло,  скрючившись  и  чуть  постанывая.  Я
    предложила  ему грелку, но он отказался и попросил оставить его в покое.
    Я  пошла  к костру, собрала остатки ужина и отдала Харе. Он все крутился
    возле  меня, я думала, что голоден. Но когда я вывалила ему пшенную кашу
    на  постном масле, он понюхал и, виновато виляя хвостом, отошел. Старик,
    сидевший  на  камне  возле  огня, бесстрастно посмотрел на него и сказал
    что-то  по-бурятски.  Хара  поджал  хвост, прижал уши и осторожно ушел в
    темноту.   Старик   недовольно   поворчал   и  снова  принялся  за  свой
    бесконечный чай.

    Прибравшись,  я ушла в палатку. А надо заметить, что мы с Ириной спали в
    одной  палатке,  а  Янис,  Виталий  .и Василий Харитонович - в другой. В
    нашей  палатке  было  пусто, еще с обеда Ирина с Виталием ушли куда-то и
    до сих пор не вернулись. Я легла, но долго не могла уснуть...
                                  Глава пятая,
      рассказанная Янисом Клаускисом, специалистом по звуковой аппаратуре

    Природа   наделила   меня   странной,   если   не   сказать,  уникальной
    способностью:  я  не  только  слышу  музыку, но и вижу ее. Я ощущаю ее в
    виде  геометрических  построений,  движущихся  в  пространстве и имеющих
    различную  цветовую  окраску  в зависимости от тональности. Форма фигур,
    то  есть  геометрия  музыки, определяется сложностью созвучия: одиночная
    йота  представляется  мне  в  виде  яркой прямой полосы, аккорд - в виде
    пересекающихся   призм,   цилиндров,   правильных   и  неправильных  тел
    вращения.  По мере повышения тональности звука цвет от черного переходит
    в  фиолетовый,  синий,  голубой,  зеленый,  желтый,  оранжевый, красный,
    бордовый   и   снова   становится   черным.   Скорость   движения  фигур
    определяется  темпом  музыки,  а  частота  повторений  отдельных  частей
    композиции - ритмом.

    К   сожалению,   нет   прибора,   с   помощью  которого  можно  было  бы
    воспроизводить  то,  что предстает перед моим внутренним взором, когда я
    слушаю  музыку.  Если бы такой приборчик был, то это был бы великолепный
    определитель  истинного  произведения и халтуры. Глядя на экран, вы то и
    дело  поражались  бы,  до  какой  высочайшей  степени  точно  выстроены,
    гармонично  раскрашены и четко движутся многомерные трапециевидные формы
    "Аппассионаты"  Бетховена  или  тонкие,  впившиеся  друг  в друга призмы
    "Поэмы   экстаза"   Скрябина.  Или  легкая  воздушная  геометрия  музыки
    Моцарта!  Все  это  я  рассказал не для того, чтобы доказать вам то, что
    лично  для  меня  и  так  очевидно, а для того, чтобы легче было понять,
    почему  так  поразила,  потрясла меня горная музыка, записанная Виталием
    Кругликовым.

    Уже  то,  что  я услышал за новогодним столом, при первом прослушивании,
    было  потрясающе:  вся известная мне музыка, в том числе и классическая,
    по  механизму воздействия была как бы вне меня, как бы действующей извне
    -  эта  же,  горная, сразу вошла внутрь меня, и цвет и формы уже были не
    передо  мной, а во мне! Я сам как бы трансформировался, превращаясь в те
    или  иные  фигуры,  окраска  которых все время менялась. Качество записи
    было  неважным, какой-то фон мешал восприятию, искажал картины, замутнял
    краске.  Надо  было  немедленно,  сейчас же отфильтровать шумы, очистить
    музыку  от  примесей.  В том, что это была музыка, я не сомневался. Хотя
    строгие  ревнители  формулировок  наверняка  не  согласились бы со мной:
    ведь   музыкой   считается   искусство,  отражающее  действительность  в
    звуковых  художественных  образах. Но только ли искусство музыка? А если
    сама  действительность  предстает  перед  нами в звуковых художественных
    образах?   Если   сама   природа  или  неведомые  вам  существа  создают
    прекрасное  -  случайно или нет, этого нам звать пока не дано, - в форме
    звуковых   рядов,   которые   обладают   мощной   силой   эмоционального
    воздействия, разве это не музыка? И если не музыка, то что же?

    Не    будем    фантазировать,    будем    излагать    события    в   той
    последовательности,  в  какой  они  происходили. Итак, уже после первого
    прослушивания  за  новогодним  столом мне показалось, что музыка состоит
    из  многих-многих  слоев,  уходящих  в  не  досягаемые рассудку глубины.
    Повторное  прослушивание  в  гостинице  укрепило  меня в этой мысли, и я
    решил  немедленно  исследовать  музыку,  снимая  с  нее  слой  за  слоем
    включением частотных фильтров.

    Когда  после  досадной  проволочки  с  вахтером  и  потом  с  Виталием я
    смонтировал  схему фильтрации и включил воспроизведение, то был готов ко
    всему,  ждал  чуда  в  все  же вздрогнул - ночная тишина с магнитофонной
    ленты  вдруг  перешла  в необычайной глубины звучание: запело, зазвучало
    нечто,  что невозможно было ни с чем сравнить. Я невольно закрыл глаза и
    тотчас  почувствовал,  будто  лечу  - лечу плавно, покачиваясь с боку на
    бок,  соскальзывая  вроде бы с каких-то горок, но не проваливаясь, а как
    бы  поднимаясь  всякий  раз  все  выше  в выше. И было в этом скольжении
    что-то  роковое  - такое возникало и крепло ощущение, будто вот-вот, еще
    за  одним  взлетом случится что-то грандиозное и неотвратимое. Звуки как
    бы  несли  меня,  причем  та  страна,  откуда  я  летел, вызывала во мне
    настроение  бодрости  и  восторга, а та, куда я летел, нагнетала чувство
    тревоги в опасности.

    Перестроив  анализатор,  я  снова включил воспроизведение. При первых же
    звуках  у  меня  защемило сердце. До сих пор не могу разобраться в своих
    ощущениях:  чувство жалости смешивалось с необычайным волнением, которое
    все  нарастало  и  усиливалось.  Теперь  я уже никуда не летел, а как бы
    сжимался  в  крошечный комок. Музыка давила на меня, пронзала миллионами
    иголок,  сжимала  в  точку,  которую  я остро ощущал воющим и замирающим
    сердцем.  Передо мной, за мной, внутри меня мелькали какие-то удлиненные
    тени,  как стрелы, летящие со всех сторон, причем видел я их не глазами,
    а  всем  телом,  каждой  клеточкой кожи. И вот когда уже стало казаться,
    что  сейчас  я  исчезну,  превращусь в ничто, магнитофон выключился, и я
    отчетливо почувствовал, как возвращаюсь в прежние свои размеры.

    То,  что  я  испытал  в  третий  раз,  не  назовешь  не  чем  иным,  как
    стремительным  засасыванием  во  вращающуюся  воронку.  На моих глазах в
    доли   секунды   рушился   мир:   хаотически   перемешанные,  причудливо
    раскрашенные  проносились  через меня какие-то острые изогнутые обломки,
    какие-то  пляшущие  и  бесследно  исчезающие  фигурки,  полосы, зигзаги,
    спирали,  крутящиеся,  извивающиеся, дергающиеся. В страхе, какой бывает
    только  в  кошмарных снах, почти теряя сознание, я явственно ощущал, как
    чудовищный  вихрь скручивает, растягивает меня в тонкую бесконечную нить
    и  я  превращаюсь  в  линию,  извивающуюся и вот-вот готовую прерваться,
    раствориться  в  этом  волчке,  исчезнуть.  Теперь-то я знаю, почему так
    сильно  потряс меня и Виталия второй и особенно третий слой этой запаси:
    слишком на большую глубину проникли мы для первого раза.

    Потом  при помощи доброй Зои я более спокойно и осмотрительно исследовал
    "пещеру",  как  я  назвал  эту  запись.  Я  спускался  туда  уже  не как
    отчаянный  авантюрист,  а  как  дотошный  исследователь, осматривающий и
    выстукивающий  каждый  миллиметр  своего  пути.  И  с каждым разом я все
    более   убеждался   в  том,  что  это  искусственная  музыка,  созданная
    какими-то  могучими  существами, обладавшими такими источниками, о каких
    мы  еще  и не мечтали, умевшими композировать звуки так, что они вызвали
    удивительные  иллюзорные  ощущения, при которых сама реальность тускнела
    и  исчезала.  И  второе: я отчетливо понял, что запись либо не закончена
    при   ее   создании,   либо   оборвана   впоследствии,   либо  конец  ее
    заэкранирован  каким-то  мешающим  устройством  типа  глушителя, которое
    могло быть на самом источнике.

    Чем  больше  я вслушивался в музыку и размышлял над ней, тем все сильнее
    и  сильнее  тянуло  меня  в  те  места, где она была записана. Я уже был
    почти  уверен  в  том, что источник должен представлять из себя большую,
    достаточно   гибкую  мембрану,  способную  колебаться  в  очень  широком
    диапазоне.  Я  долго  ломал  голову,  соображая, что бы могло быть такой
    мембраной,  пока наконец не вспомнил случайно брошенные Виталием слова о
    том,  что  в  ту  ночь, когда музыка попала на магнитофонную пленку, они
    располагались  на  берегу  горного озера. И меня осенило: озеро! Я нашел
    самую  подробную  карту  этого  района,  разглядывал ее почти целый час,
    запомнил   наизусть   все  мельчайшие  штрихи  и,  когда  пришел  домой,
    воспроизвел  с  фотографической точностью. Да. там было озеро, небольшое
    и  круглое  -  на  карте  оно выглядело как горошина средней величины. Я
    решил  всесторонне  изучить этот район и за две недели перечитал методом
    беглого  чтения  все,  что  касалось геологии, археологии, антропологии,
    истории   этого  края,  познакомился  с  работами  Черского,  Хангалова,
    Мельхеева,  Солоненко,  Окладникова.  В  Институте  земной коры мне дали
    последние   данные   по   сейсмичности  и  результат  машинного  расчета
    вероятности   крупного   землетрясения   в   точке  расположения  озера.
    Вероятность   эта   оказалась   весьма  высокой,  и  научные  сотрудники
    института  в  порядке  юмора  проинструктировали  меня, как себя вести в
    горах в случае землетрясения в девять-десять баллов.

    Легенда,  которую  рассказал  Василий Харитонович, внезапно добавила еще
    одно  существенное  звено  в  цепь моей гипотезы. Теперь стало ясно, что
    источник   надо   искать  на  дне  озера  в  те  дни,  когда  происходят
    землетрясения.   Тогда   вода  озера  приводится  в  колебание,  частота
    собственных  колебаний  массы воды в какой-то момент времени совпадает с
    частотой  колебаний  источника,  и поверхность воды начинает играть роль
    огромной мембраны этого своеобразного динамика.

    Я  уже  говорил  о  том, что у меня сложилось мнение, будто запись то ли
    обрывается,  то ля не закончена, то ли экранируется каким-то глушителем.
    Проверить  это  можно  было только непосредственным изучением источника,
    то  есть  взяв  его  в  руки  и  разобрав на составные части, как мы это
    делали  в детстве с отцовскими часами. Короче, все сводилось к тому, что
    надо  было  при  первом  же  проявлении  звука  немедля  лезть  в воду и
    доставать  источник.  Здесь  следует  сказать  несколько слоя о причинах
    моей поспешности.

    Мне  было  известно,  что  место  расположения  озера было районом очень
    высокой  сейсмичности. В Институте земной коры я нашел данные о годичных
    перемещениях  верхних  пластов  земли  и массу фотографий, показывающих,
    как  резко  меняется  ландшафт  в  результате сейсмической деятельности.
    Там,  где в прошлом была равнина, теперь зияла глубокая впадина, залитая
    снеговыми  водами. Где раньше громоздилась скалы, теперь белела каменная
    россыпь.  Тут и там были замечены вновь образовавшиеся трещины, оползни,
    вздутия,  сбросы, провалы и так далее. Правда, ученые считали, что район
    озера  наиболее  устойчив  против  сейсмических колебаний, так как имеет
    какую-то   особую   геологическую  структуру,  представляя  собой  почти
    полностью  замкнутое  кольцо.  Но  устойчивость  эта  гарантировалась до
    пяти-шести   баллов  -  при  более  сильных  землетрясениях  вероятность
    раскола  кольца,  или  точнее  подковы,  резко  возрастала. По прогнозам
    института,  исходя  из повторяемости землетрясений, это лето должно было
    быть сейсмически особенно напряженным: ожидали десятибалльного толчка.

    В  первый  же  день,  как  только  мы расположились, я незаметно от всех
    обежал  окрестности озера и сделал два любопытных наблюдения: во-первых,
    я  нашел  пещеру,  которой не было на карте; во-вторых, обнаружил свежую
    трещину,  которая  начиналась  примерно в ста метрах от озера и тянулась
    по  склону, в сторону седловины, разделявшей могучие хребты. Я вставил в
    трещину  затесанные  прутья  для контроля ее ширины. Как уже известно, в
    ту  же  ночь  произошло  эемлетрясение,  и мы услышали работу источника.
    Качество  звука  по сравнению с записью прошлого года заметно снизилось:
    появились  какие-то  хрипы,  свисты  -  я  понял,  что источник доживает
    последние  дни.  Едва  все улеглись спать, я, захватив фонарик, кинулся,
    проверять  трещину.  Я  был  ошеломлен: трещина настолько раздалась, что
    все  мои  затесанные палки провалились в нее, а они были по крайней мере
    в  два  пальца  толщиной  каждая.  Но  еще  больше  я  поразился,  когда
    обнаружил,  что  проклятая  трещина  доползла  до озера и ушла под воду.
    Если  она  расколет  всю  чашу,  то  резонансные  свойства  озера  могут
    настолько  измениться,  что  музыка  прекратится.  Я  сидел  на  берегу,
    смотрел  на  четкий  силуэт  хребта,  вздымавшегося передо мной в ночном
    прозрачном  небе, и напряженно думал. Я думал вроде бы ни о чем, то есть
    я  не  могу  сказать,  что  думал  именно вот об этом или этом. Нет, как
    личность,  как  хомо  сапиенс  по  имени Янис Клаускис, я отпал, исчез -
    остался  только мозг, занятый своим делом, решением какой-то чрезвычайно
    сложной  и обширной задачи, о которой я даже я не подозревал. И вдруг на
    меня  нашло  странное  видение,  мне  представилась удивительная картина
    внутреннего  строения  всего  этого района с различной цветовой окраской
    различно  напряженных  участков  платформы. Светло-оранжевые массивы гор
    опиралась   на   красные,   ярко-красные   пласты,   изрезанные  черными
    поперечными  трещинами,  которые тянулись друг к другу снизу и сверху. В
    том   месте,   где   располагалось  озеро,  толщина  нижнего  слоя  была
    минимальной,  а цвет - самый яркий. Именно под озером наиболее ярко сиял
    красный    свет,   слабея,   тускнея,   бледнея   в   обе   стороны   от
    чернильно-черной  полосы,  видневшейся  в  центре  алого сияния. Видение
    продержалось  секунду-две  в  замутилось,  исчезло. Я почувствовал такую
    жуткую  слабость, что задрожали руки, потемнело в глазах, и я свалился в
    мокрую  от  росы  траву. Ко мне подошел Хара и стал лизать руки, лицо. У
    меня  не  было  сил  отогнать  его.  Видимо,  мозг,  собрав по крупицам,
    систематизировав,  сверив,  сопоставив  все  данные и создав передо мной
    цветной  макет  горного района, истратил все мои запасы энергии. Я лежал
    вялый, чуть живой, и мне казалось, будто верхняя часть головы отсутствует.

    К  утру  я  дополз  до  палатки  и  кое-как,  на час или полтора забылся
    тревожным   сном.   Я   был  убежден  я  том,  что  затягивание  поисков
    недопустимо,  потому  что,  по  моим, правда, интуитивным, соображениям,
    состояние пласта, на котором мы находилась, было критическим.

    И   еще  одно  обстоятельство,  может  быть,