отклониться  еще  дальше, то есть в этом направлении
    прощупывался  максимум  звука.  Мне  казалось,  будто  дрожит  не только
    стрелка,  но  и  сам  прибор - все вокруг: земля, горы, небо, звезды. Но
    что  самое  странное - я вдруг ощутила какое-то смутное волнение, как бы
    легкая   волна  злости  прокатилась  через  меня,  мне  даже  захотелось
    стукнуть  Яниса  и броситься - о, вот это самое удивительное - броситься
    в  пещеру  на  противоположном  берегу  озера.  Я хотела сказать об этом
    Янису, но он так взглянул на меня, что я в страхе отшатнулась.

    Звук  прекратился,  и  мы  молча  вернулись  к  костру.  Зоя  и  Василий
    Харитонович  были  здесь.  Виталий  долго  не  появлялся,  потом  пришел
    мрачный,  какой-то  подавленный,  с  исцарапанным  лицом.  Пряча от меня
    глаза,  он  наложил  себе  огромную  порцию  каши  с тушенкой (это после
    ужина-то!) и уполз в палатку.

    Костер  почти  прогорел, но странно - как-то светлее, прозрачнее стало в
    долине:  отчетливо  проступили  из темноты контуры скалы-всадника, вдали
    обозначился лес, сквозь него слабым светом мерцала вода.

    Василий  Харитонович сидел, подложив под себя ноги и держа обеими руками
    кружку с чаем.

    - Луна, - сказал он, повернув кверху лицо.

    Только   тут   я  заметила,  что  над  восточным  хребтом  сиял  краешек
    восходящей луны.

    -  Газар  хеделхе,  -  произнес  старик  и,  как бы соглашаясь с кем-то,
    покивал головой. - Наран-батор дрожит, луну видит.

    - Что он сказал? - насторожился Клаускис.

    -  Кто  дрожит?  -  спросила  я. Старик повернулся лицом к скале и, сняв
    шапку, показал ею:

    - Наран-батор на быстром бегунце дрожит, от земли оторваться хочет.

    - Что это значит? - спросил Янис.

    -  Старики так говорят. Я внук моего деда, дед внук своего деда, тот дед
    внук  третьего  деда  -  тот  дед  передавал  от  своего деда. Вот какие
    старики  говорят.-  Василий Харитонович, улыбаясь, смотрел на огонь. Его
    прищуренные глаза блестели, как две тонкие иголки.

    - Вы знаете сказку про эту скалу? - спросила я.

    Старик пожал плечами и, нахлобучив шапку, отпил чаю.

    - По-вашему, сказка, по-нашему, давным-давняя жизнь, - сказал он.

    - А вы слышали звук? - спросил Янис. Старик кивнул и после молчания сказал:

    -  Это  играл  хур  дочери западного тэнгэрина. У нее странное имя, люди
    называли ее просто Тэнгарин Басаган.

    -  Я не понимаю, о чем он говорит, - с болезненной гримасой сказал Янис.
    - Что такое "хур"?

    -  Что  такое  "скрипка"?  -  сказал  старик.  - Хур - это наша скрипка.
    Тэнгарин  Басаган  имела  хур  из  серебра  боржи, из чеканного серебра,
    белого как снег сарлыка, чистого, как дыхание Тэнгэрин Басаган.

    Янис  нетерпеливо  задвигался, я жестом предупредила его, чтобы потерпел
    с  вопросами,  иначе  старик выйдет из настроения, и потом не дождешься,
    когда ему снова захочется говорить.

    Старик  долго  сидел молча, отхлебывая остывий чай. Казалось, что он так
    и  не  заговорит,  но  он  вдруг  вскинул голову, улыбаясь, посмотрел на
    небо, усыпанное яркими звездами, и начал задумчиво, тихо, неторопливо.
                                 Глава третья,
           рассказанная проводником Василием Харитоновичем Мунконовым

    Прежде-прежде,  в прежние счастливые времена жил на восточной стороне, в
    местности  Хонин-Хотон, в стране высохшей и выдутой ветром, в той стране
    туманной,  в которой люди блуждают, жил человек по имени Хоредой. Жил он
    с  женой  Алма-Хатан, женщиной доброй, но бесплодной, как высохшая шкура
    изюбря.  Много  у  них  было  скота и добра всякого, но не было у них ни
    сына,  ни  дочери.  Вот  так  они  долго  и  скучно  жили.  Жена Хоредоя
    Алма-Хатан  стала  как-то  больная и слабая. Тогда берет она материнское
    желтое  священное  писание  и  читает  в нем, что будет у них в западной
    стороне,  в  месте,  куда  упадет  смешивающий тысячу веков белый камень
    Эрдени,  сын Наран-батор, простой слабый человек. Узнал об этом Хоредой,
    сел  перед  юртой  и сидит. День сидит, два сидит, девять дней сидит. На
    десятый день встал Хоредой, вошел в юрту к жене Алма-Хатан и говорит:

    -  Западные  добрые  тэнгэрины  велят  мне  ехать на западную сторону, в
    место,  куда  упадет смешивающий тысячу веков белый камень Эрдени, чтобы
    взять  там  сына  Нараи-батора.  Мужчина-человек  от  своего  желания не
    отказывается,  волк  и  собака,  укусивши,  не отпускают и пробуют силы.
    Поеду  на  западную  сторону,  в  место,  куда упадет смешивающий тысячу
    веков белый камень Эрдени.

    -  Думано правдиво и говорено верно, - говорит больная жена Алма-Хатан и
    подает Хоредою красношелковые поводья.

    Вышел  Хоредой  из  юрты,  поймал  своего чубарого коня, положил на него
    холщовый   потник,   оседлал   деревянным   седлом   и,   взяв   в  руки
    красношелковые  поводья, сел на коня и поехал прямо на западную сторону,
    в  место,  куда  упадет  смешивающий  тысячу  веков белый камень Эрдени.
    Ехал,  ехал  и едет. Все далее и далее едет. Глядя вверх, смеется, глядя
    вниз,  плачет,  мало-мало  рыдая.  Так  подъехал  он к горе, высокой, до
    самого  неба, и не знает, как дальше проехать. Серенькое сердце бьется и
    коротенькое  ребро  гнется от боязни: такая высокая, до самого неба гора
    перед  ним.  Рысит  туда - нет тропинки, рысит сюда - нигде нет проезда.
    Тогда он спрашивает своего чубарого коня:

    - Как проедем эту гору?

    Его чубарый, быстрый бегунец так отвечает:

    -  Возвратись  на однодневное расстояние. Я с бега вскочу на эту высокую
    гору, а ты только сумей удержаться на мне.

    Возвратился  Хоредой  на  однодневное  расстояние,  его чубарый, быстрый
    бегунец  побежал  и  со  всего  размаху  вскочил  на  самую вершину горы
    Хоредой  закачался  в седле, но не упал, держится. После этого спустился
    Хоредой  по ту сторону, в долину белого озера. Подъехал и видит: лежит в
    траве  бело-серебряный  светящийся  днем  и  горящий  ночью, смешивающий
    тысячу  веков  белый  камень  Эрдени. Взял его Хоредой и начал грызть на
    левых  коренных  зубах.  И вдруг небо покрылось облаками, пошел кровавый
    дождь,  каменный град посыпался, после этого пошел большой снег, который
    упал  до  нижних  сучков деревьев. Снова взял Хоредой смешивающий тысячу
    веков  белый камень Эрдени и стал грызть на правых коренных зубах. Тогда
    небо  вдруг  очистилось  от облаков и стало очень жарко; снег скоро весь
    растаял,  по-прежнему  стало  тепло.  Взял белый камень Эрдени Хоредой в
    третий  раз  и  стал  грызть  его  передними  зубами.  Тогда белое озеро
    заволновалось,  бело-серебряные барашки пошли туда-сюда, волны поднялись
    до  верхнего  неба,  ямы  опустились  до  нижней земли. Взмахнул Хоредой
    смешивающим  тысячу  веков  белым  камнем  Эрдени, рассек белое озеро по
    самой  высокой  волне  и  видит:  на  дне лежит сын Наран-батор, простой
    слабый  человек,  и  плачет.  Прыгнул  Хоредой  на своем чубаром коне на
    самое  дно, взял Наран-батора и выскочил обратно до высоких гор. Сошлись
    волны на белом озере, и снова все стало тихо и спокойно, как прежде.

    Привез  Хоредой сына Наран-батора в свою юрту, видит, жена лежит неживая
    -  померла,  пока  ездил  за  Наран-батором. Печальный сделался Хоредой,
    вышел к своему чубарому коню и говорит:

    - Как сына растить? Кто мясо сварит? Кто унты сошьет? Волосы расчешет?

    Чубарый, быстрый бегунец отвечает:

    -  В  яркий  солнечный  день вынеси сына Наран-батора из юрты, положи на
    смешивающий  тысячу  веков  белый  камень  Эрдени, обмой чистой ключевой
    водой  из девяти источников. Встанет Наран-батор сильный и красивый, как
    молодой изюбрь из северной тайги.

    Вынес  Хоредой в яркий солнечный день сына Наран-батора из юрты, положил
    на   белый   камень  Эрдени,  обмыл  чистой  ключевой  водой  из  девяти
    источников.  Встал  Наран-батор,  сильный и красивый, как молодой изюбрь
    из северной тайги, и говорит:

    - Это ты, мой отец Хоредой, а где мать моя, Алма-Хатан?

    -  Твоя мать Алма-Хатан померла, не дождавшись, пока я привезу тебя. Как
    будешь  без матери? Кто мясо сварит? Кто унты сошьет? Волосы расчешет? -
    Так говорит Хоредой, а сам, глядя вверх, смеется, глядя вниз, плачет.

    Тогда  надевает  Наран-батор  отцову  шелкову  шубу для летней поры, сто
    восемь   пуговиц   безошибочно  застегивает,  зовет  чубарого,  быстрого
    бегунца,  и  едет  в  девять  тайг  за берестой и к девяти источникам за
    чистой  ключевой водой. Привозит с девяти тайг бересту и чистую ключевую
    воду  с  девяти  источников, берет смешивающий тысячу веков белый камень
    Эрдени,  кладет  его  на грудь матери Алма-Хатан, берестой с девяти тайг
    освящает  и  ключевою  водою  моет.  Встает  мать Алма-Хатан по-прежнему
    здоровая и подвижная и говорит:

    -  Как  долго я спала! Теперь буду сыну своему Наран-батору варить мясо,
    шить унты, волосы расчесывать.

    И зажили они счастливо втроем в восточной стороне.

    -   Один   человек   человеком   не  делается,  одна  головня  огнем  не
    делается!-так сказал Наран-батор однажды.

    Тогда  с  утреннего  красного  солнца  начиная  достает  мать Алма-Хатан
    материнское   желтое   священное  писание  и  расстилает  от  дверей  до
    противоположной  стены.  Так  разостлав,  она читает. Тогда вычитывается
    ей,  что  прямо  на  западной  стороне,  в  местности  далекой, за самой
    высокой  горой  опускается с верхнего неба купаться в белом озере девица
    с  диковинным  именем,  с  именем не нашим, а попросту Тэнгэрин Басаган,
    дочь  западного  Тзнгэрина.  Она  и  есть суженая Наран-батора на девять
    дней  и девять ночей После этого Алма-Хаган складывает священное писание
    и кладет его на прежнее место.

    Тогда  берет  Нарая-батор чубарого, быстрого бегунца, седлает серебряным
    седлом  и,  взяв  в  руки  прекрасные  шелковые  поводья,  привязывает к
    серебряной  коновязи,  горстью  травы  кормит,  чашкой  воды  поит.  Так
    приготовив чубарого, быстрого бегунца,говорит:

    - Приготовление коня окончилось!

    После  этого  беглым  шагом  входит  в  юрту.  Мать ставит золотой стол,
    вкусной  пищей  угощает,  потом  ставит  серебряный  стол, действительно
    вкусной  пищей угощает и наливает крепкое вино. Наран-батор сидит и ест;
    как  волк, глотает, как птица, клюет. Наевшись досыта, встает и начинает
    одеваться,  повертываясь  во  все  стороны  перед  зеркалом  величиной с
    двери.  Потом  надевает  шелкову  шубу, которую носит в летнюю пору, сто
    восемь  пуговиц  безошибочно  застегивает, сверху надевает шелкову шубу,
    которую  носит  в  зимнее  время; ни пылинки на нем не оказывается. Туго
    ремнем подпоясывается, надевает на голову лисью шапку и говорит:

    -  Приготовление  тела  окончилось!  -  и беглым шагом выходит на улицу,
    подходит  к  серебряной  коновязи, отвязывает прекрасный шелковый повод,
    ногу ставит в золотосеребряное стремя и садится на чубарого коня.

    Так  он  поехал  прямо в западную сторону, в местность далекую, за самой
    высокой  горой,  к  белому  озеру,  в  котором  купается дочь Тэнгэрина,
    девица  с диковинным именем, а попросту Тэнгэрин Басаган. Так поехал он,
    пыля  и  туманя; через десять падей ровно рысил, через двадцать падей не
    кривя  рысил.  Когда на небе стоял день, то он рысил до тех пор, пока на
    небе  не  настанет  ночь;  когда на небе стояла ночь, то он рысил до тех
    пор,  пока  на  небе  не  настанет  день. В жаркие дни без питья ехал, в
    темную  ночь  без  сна ехал По крику пестрой сороки замечал, что настала
    половина  зимы,  и,  лисью  шапку  нахлобучивая  далее  рысил;  по пению
    соловья  соображал,  что  наступает половина лета, и, лисью шапку подняв
    вверх,  далее  рысил.  От его скорой езды делался сильный вихрь, который
    сносил  рыжие камни, и дул черный ветер, который сносил черные камни Так
    подъехал  Наран-батор  к  самой  высокой горе, остановил своего чубарого
    коня и говорит ему:

    -  Как  проедем  эту гору? Однако вернемся домой, чтоб не оставить здесь
    своих костей

    Тогда чубарый конь говорит:

    -    Ты,    мужчина-человек,   какой   коротенький   ум   имеешь!   Если
    мужчина-человек  задуманное  оставляет,  то  не будет попадать стрелою в
    стреляное,  а  волки  и  собаки  если  укушенное  выпускают из зубов, то
    делаются тощими.

    Наран-батор спрашивает своего чубарого коня:

    -  На  эту  высокую  и крутую гору можешь ли вскочить, на самую вершину?
    Чубарый конь отвечает:

    -  На  самую  вершину  этой  высокой и крутой горы могу вскочить, но ты,
    Наран-батор, удержишься ли на мне?

    Наран-батор говорит:

    - Если можешь, то скачи, а про меня не думай.

    Возвратился  Наран-батор  на трехдневное расстояние, разбежался чубарый,
    быстрый  бегунец  и  запрыгнул  на  самую вершину высокой и крутой горы.
    После   этого   поехал  Наран-батор  в  долину  белого  озера  и  видит:
    спускается  с  неба красивая белая лебедь, садится на берег белого озера
    и  снимает  свою  бело-пуховую  лебяжью  одежду.  И  выходит  из  одежды
    прекрасная  девица  Тэнгэрин  Басаган,  такая  красивая,  что от красоты
    правой  ее  щеки  освещаются  правые  горы,  а  от красоты ее левой щеки
    освещаются  левые горы. Так она тихо, плавно ходит, что вырастает тонкая
    трава;  так  тихо, нагибаясь, ходит, что овцы и ягнята кричат. Такая она
    была  необыкновенно красивая. Наран-батор влюбился в Тэнгэрин Басаган и,
    когда  она  нырнула  в белое озеро, взял ее бело-пуховую лебяжью одежду.
    Накупавшись  и поплавав, вышла Тэнгэрин Басаган на берег и видит: держит
    ее  бело-пуховую  лебяжью одежду. Наран-батор и не хочет отдавать. Тогда
    она говорит:

    -  Верни  мне мою лебяжью одежду, потому что пора подниматься на небо, к
    отцу моему, доброму западному Тэнгэрину.

    -  Не могу вернуть тебе твою лебяжью одежду, потому что ты суженая моя и
    я на тебе женюсь, - говорит ей Наран-батор.

    -  Не могу я быть твоей женой, потому что ты простой слабый человек, а я
    дочь  Тэнгэрина.  И  мне  пора  подниматься  на небо, - говорит Тэнгэрин
    Басаган.  -  Если  не  отдашь  мою  лебяжью одежду, превратишься в серый
    камень и врастешь в землю навеки.

    Наран-батор говорит:

    -  У  меня  есть  смешивающий  тысячу веков белый камень Эрдени, он меня
    выручит.

    -  Тогда  ты  вернешь  мою  одежду,  и  я  поднимусь  на небо, - говорит
    Тэнгэрин  Басаган  -  Мою  одежду  можно  утопить, только завернув в нее
    белый  камень  Эрдени.  И если у тебя, кроме белого камня Эрдени, ничего
    нет;  если  ты не можешь заставить тринадцать волшебств бегать по ладони
    и  двадцать  три  превращения  бегать  по  пальцам,  то ты просто слабый
    человек и превратишься в серый камень и врастешь в землю навеки

    Тогда  Наран-батор  берет  смешивающий тысячу веков белый камень Эрдени,
    взмахнув  им,  рассекает  белое  озеро  до  самого  дна  и  бросает туда
    бело-пуховую  лебяжью одежду, завернув в нее белый камень Эрдени. Так он
    полюбил  необыкновенно  прекрасную  Тэнгэрин  Басаган.  Она не может без
    своей  лебяжьей  одежды  подняться на небо и остается с Наран-батором, и
    они  живут  вместе  девять дней и девять ночей, на десятую ночь смотрят,
    стоит  в  долине  бело-серебряный резной дворец высотой под самое небо с
    многочисленными  окнами  и дверьми. Сверкает и светится белее снега, как
    высеребренный,  стоит дворец, освещая сам себя. Увидела Тэнгэрин Басаган
    дворец и говорит:

    -  Ну,  я  пойду;  отец мой, добрый западный Тэнгэрин, с неба спустился,
    сердится,  домой  требует.  А  ты, смелый Наран-батор, жди первой лунной
    ночи  -  я  брошу тебе мой серебряный хур. Как только он заиграет, скачи
    на  высокую  и  крутую  гору, с нее попробуй подняться в небо. Но помни:
    если  ты простой слабый человек, на первом же скаку превратишься в серый
    камень и врастешь в землю навеки.

    Так   сказала   необыкновенно  прекрасная  Тэнгэрин  Басаган  и  ушла  в
    бело-серебряный  резной  дворец, сверкающий в долине, как высокий кедр в
    первом  зимнем  инее. Она скрылась во дворце и раньше рассвета поднялась
    в  небо с гулом и шумом в своем действительно прекрасном бело-серебряном
    дворце.

    Дождался  Наран-батор  первой лунной ночи, смотрит, пролетел с неба, как
    падающая  звезда,  серебряный хур Тэнгэрин Басаган и упал в белое озеро,
    в  то  самое  место,  куда  бросил Наран-батор завернутый в бело-пуховую
    лебяжью  одежду  смешивающий тысячу веков белый камень Эрдени. И заиграл
    хур  из-под воды, и все озеро заиграло, и горы зазвенели, как бубенцы на
    бубне  шамана. Вскочил Нараи-батор на чубарого, быстрого бегунца, ударил
    его  нагайкой  в правое крутое бедро, и только скакнул чубарый конь, как
    тут  же  оба превратились в серый камень и вросли в землю навеки. Потому
    что  Наран-батор  был  простой  слабый  человек  и  не  имел  тринадцать
    волшебств,  которые  бегали  бы по пальцам. С тех пор каждую лунную ночь
    поет  в  белом  озере  серебряный хур Тэнгэрия Басаган, а Наран-батор ва
    быстром бегунце дрожит, от земли оторваться пробует.
                                Глава четвертая,
    рассказанная Зоек Семенцовой, медцинской сестрой и подругой Янкса Кяаускяса

    Сто  раз  ругала  себя  за  то,  что  согласилась  пойти  в этот ужасный
    турпоход.  И  все  из-за  Яниса. После новогодней ночи он тяжко заболел,
    просто  помешался  на этом звуке: дня не мог прожить, чтобы не послушать
    его  еще  раз.  Я  так  боялась  за  него!  Он  такой беспомощный, такой
    безалаберный,  совсем  не заботятся о себе. Пришлось пойти вместе с ним,
    иначе я не могла.

    В  первую  же  ночь,  когда мы разбили лагерь возле озера, еще до звука,
    Янис  стал  словно  взведенная  пружина  -  я  по всему чувствовала, как
    напряглись  его  нервы.  Он  ходил,  словно  наэлектризованный, как бы в
    полусне,  все  время  не  расставался с блокнотом, вел какие-то расчеты.
    Когда стемнело, он отвел меня в сторону и шепнул:

    "Держись  подальше  от  толстяка".  Я  хотела возразить, дескать, как же
    подальше,  если еще в городе мы договорились, что за пеленгаторами будем
    следить  парами:  Янис  и  Ирина,  я и Виталий. Но Янис шикнул на меня и
    торопливо ушел к озеру. В ту же ночь я убедилась, что он был прав...

    Как  только  раздался  звук, я почувствовала, как меня буквально пронзил
    безотчетный  страх. Я так растерялась, что долго не могла прийти в себя,
    пока  Ирина  не  растормошила  меня  и  не  заставила  бежать  вслед  за
    Виталием.  Я  побежала,  вернее,  тут надо бы употребить какое-то другое
    слово,  скорее, крадучись, тенью заскользила от камня к кямню, от дерева
    к  дереву,  чутко  прислушиваясь  и  приглядываясь  ко  всему.  Издали я
    увидела  огонек пеленгатора и подкралась к нему почти бесшумно. Виталий,
    склонившись  над  прибором,  громко  сопел и ворчал. Я осторожно тронула
    его  за  плечо, он дико вскрикнул и с неожиданной проворностью отпрыгнул
    от  меня  в  темноту.  От  страха  я  упала  на землю и долго лежала, не
    шевелясь,  пока не прекратился этот ужасный звук. Совершенно разбитая, я
    вернулась к костру - там понуро сидел старик, возле него крутился пес Хара.

    Через  несколько  минут  пришли  Янис  и  Ирина, тоже какие-то усталые и
    молчаливые,  и  сели возле огня. Янис все озирался по с