И вообще - не
    перебивай,  Лешка,  сбиться  я  и  сам  могу. По-моему, сейчас главное -
    область  категорий  эмоциональных. Мы соприкоснулись с чудом. Перед нами
    открылась волшебная дверь в...

    - Куда? - Лешка порой бывает попросту невыносим.

    -  Почем  я  знаю,  куда?! А мы сидим тут и спокойненько рассуждаем, как
    будто  решаем,  сколько  десятков  тысяч  ангелов  может разместиться на
    острие швейной иглы. Разве это не парадоксально?

    -  Что,  и  тебя  заело,  Дим?  Это  похоже  на...  Черт, забыл, как оно
    называется!  Ну  да ладно! Знаете, в музеях есть такие ящики со стеклом,
    а  внутри  -  фигурки...  Какое-нибудь  там  Ледовое  побоище  или охота
    питекантропов  на  мамонта...  В детстве я их ужасно любил. И мне всегда
    хотелось   самому  стать  таким  маленьким-маленьким...  Как  мальчик  с
    пальчик...  Чтобы  войти  в  жизнь этого закрытого мира. Смотреть на нее
    через  стекло  -  не интересно. Вернее, нет - интересно, но извне видишь
    всегда  не  то,  что  изнутри.  Конечно,  это я теперь так формулирую. А
    тогда просто чувствовал - смутно, нутром, как говорится.

    Я кивнул. Мне было знакомо подобное ощущение.

    -  Сантиментщики  несчастные,  -  буркнул  Лешка.-  Знаю  я,  к чему ты,
    Володька,  подбиваешься. Не выйдет! Если нужно, я тебя свяжу и сторожить
    буду,  дурня,  понял?  Я  сказал:  никакой  самодеятельности! Чок вот не
    вернулся,  а  с его чутьем это легче, заметь. Может, диво только с вашей
    стороны  видно, какое-нибудь оно одностороннее. Туда можно только хорошо
    оснащенной,  продуманно организованной экспедицией идти. Гусары-одиночки
    нынче  ни к чему. Сам посуди, чего ты добьешься? Ведь если это чужой мир
    -  его  же  исследовать  надо,  изучать!  А что ты можешь один? С твоими
    возможностями,   знаниями?  Колумб-третьекурсник...  Даже  если  сумеешь
    благополучно  вернуться,  ты  не  принесешь никакой ценной информации, а
    лезть  туда  ради  самовыражения - не слишком ли эгоистично! Предположим
    даже,  что ты что-то узнаешь, поймешь. Кому и что это даст, даже если ты
    вернешься?  А  это  не только не гарантировано, но просто-напросто почти
    невероятно.

    -  Можешь  не  сторожить!  -  великодушно разрешил Володька. - Не сбегу.
    Чошку вот жалко...

    -  Жалко,  -  согласился  Лешка.  - Хороший был щен. Почему собаки вечно
    должны за людей страдать?..

    Мы   помолчали.   Еще   по  разу  приложились  к  бутылке,  потом  Лешка
    размахнулся и бросил ее в темноту - она с треском упала.

    - Зря, - сказал я. - Зачем лес загаживать, Лекс?

    Лешка не прореагировал.

    - Ну, я спать пошел, - сказал он после паузы. - Вы еще долго?

    - Нет, - отозвался Володька. - Поболтаем еще чуть-чуть - и тоже на боковую.

    Проходя мимо меня, Лешка шепнул:

    - Ложись сегодня с ним, Димыч. На всякий случай...

    Я кивнул. Володька вытащил из костра ветку, прикурил.

    - Знаешь, Дим, меня это порой пугает...

    - Что?

    -  Рассудочность  наша.  Это  -  неразумно, то - нерационально. И верно,
    неразумно  и  нерационально.  Только  вот  попалось мне, помнится, такое
    определение...  Не  то  у Веркора, не то еще где-то: человек - существо,
    способное на алогичные поступка. Скажи, ты никогда Армстронгу не завидовал?

    - Терпеть не могу джаз.

    -  Дурак,  я  про  Нейла!  Я  вот  часто думаю: каково ему было, впервые
    ступившему  на  Луну?  Впервые  в  чужом  мире  -  и он вокруг тебя, под
    ногами...Как  я  ему  завидовал, Дим! Я тогда еще совсем мальчишкой был.
    Да и сейчас завидую, что греха таить. И Крымову со Скоттом - на Марсе.

    -  Никогда  им  не завидовал. Понимаешь, они к этому готовились - долго,
    тщательно.  Без  малого  всю  жизнь.  Это  мы  отсюда  им  завидуем: ах,
    сверкающая  почва  Луны!..  А  для  них это работа. Тяжелая. И, конечно,
    интересная.  Вот  чему  можно  позавидовать:  они место свое нашли, дело
    свое.  А это все - романтика, которая, как известно, уволена за выслугой
    лет.

    - Шиш тебе! - Избытком вежливости Володька, увы, не страдал.

    Мы опять помолчали. Кофе совсем остыл, и я допил его одним глотком.

    - Ну, пошли спать, что ли?

    -  Иди. Я сейчас, только взгляну еще раз на диво. Эх. Дим, до чего Чошку
    жалко!.. Может, вместе сходим?

    -  Сейчас там все равно ничего не видно - темь одна. Попозже надо, когда
    там рассветет.

    - Ладно, иди спи, медведь. Спокойной ночи! И не бойся, не сбегу.

    Володька   ушел.  Я  забрался  в  их  палатку  -  она  была  просторная,
    четырехместная,  не то что наша с Лешкой "ночлежка". Через открытый вход
    был  виден  костер  -  тлеющие угли, по которым изредка пробегали робкие
    язычки  умирающего  огня.  От  вида  гаснущего  костра всегда становится
    неуютно  и  грустно... Уже засыпая, я услышал, как вернулся Володька. Он
    проворчал  что-то насчет бдительности и опеки и улегся. Через пару минут
    он уже спал, посапывая и изредка всхрапывая. Тогда и я уснул окончательно.

    Когда  я  проснулся, было еще совсем темно. Я взглянул на часы - четыре.
    Но  спать  почему-то  уже  не  хотелось.  Я  встал  и тихонько, чтобы не
    разбудить Володьку, выбрался из палатки.

    "Диво",  слава  богу,  никуда  не делось. Рассвет там еще не наступил, и
    оно  сгустком  тьмы  висело на фоне темного леса. Я долго всматривался в
    эту  черную  бездну  -  так  долго,  что под конец мне стало мерещиться,
    будто  там,  в  глубине, движется робкая светящаяся точка, словно кто-то
    идет с фонарем... Я протер глаза. Точка исчезла.

    Вернувшись  к  палаткам,  я  постоял  в раздумье, покурил. Будить их или
    нет?  Я представил себе сердитую Лешкину физиономию и рассмеялся. Набрав
    в грудь побольше воздуху, я заорал во всю мочь:

    - Вставайте, дьяволы! День пламенеет!

    Володька вылетел из палатки, как чертик из табакерки.

    - Что случилось?

    - Ничего, Володечка, просто я хотел пожелать тебе доброго утра.

    Володька аж задохнулся:

    - Ну, Димка!..

    - Что-то Лешка не просыпается, - сказал я. - Пошли, вытащим его из берлоги!

    Лешки в палатке не было. Мы удивленно посмотрели друг на друга:

    - Куда его унесло?

    - Может, прогуляться решил? С ним бывает. Ничего, скоро вернется.

    Через  час  Лешка  еще  не  вернулся.  Мы  наскоро позавтракали, потом я
    обнаружил,  что  у  меня  кончились сигареты, и полез за ними в палатку.
    Тогда-то я и обнаружил записку, прижатую "Спидолой".

    "Ребята!   Я  ухожу.  Это  неразумно,  знаю.  Но  не  могу  иначе.  Чудо
    происходит  лишь  один  раз,  а  не  то  -  какое  ж  оно чудо? И нельзя
    пропустить  его, чтобы потом не каяться всю жизнь Это эгоистично - я иду
    для себя, а не для других. Но идти должен.

    Я  взял  твое  ружье,  Володя,  кое-что  из  продуктов  и почти все ваши
    сигареты - не серчайте.

    И  не  думайте, что я собираюсь жертвовать собой,- уходя, всегда думаешь
    о возвращении. Я вернусь.

    Постарайтесь понять и не осудить.

    Ваш Лешка".

    Впрочем,  записку  мы  дочитали  уже  потом. А тогда, переглянувшись, мы
    ринулись   напролом,   обдираясь   о   ветви   елей   и   колючие  кусты
    можжевельника.  И  - с разгона проскочили между соснами, ограничивавшими
    "диво". "Диво", которого уже не было.

    -  Леша!  -  заорал я, понимая, что это бессмысленно, что он не услышит,
    что  его уже нет нигде в нашем мире. - Лешка! - Я ругался, что-то кричал
    -  не  помню  уже  что,  но  что-то  бессмысленное и громкое, а в мыслях
    билось одно: "Что ты наделал, дурак, что ты наделал?!"

    Володька  тряс меня за плечо. Лицо у него было совершенно мертвое, глаза
    сразу ввалились, губы вытянулись в ниточку.

    -  Это  я, - сказал он механическим, странно спокойным и ровным голосом.
    -  Это  я  должен был пойти, а не он. Он мое место занял. Я болтал, а он
    пошел. Понимаешь, это я должен был пойти...

    Вот, собственно, и все.

    К  вечеру  приехали  на  мотоцикле  Толя  с Наташей в привезли в коляске
    Трумина. Он нам поверил, но...

    Началось   следствие.   Боюсь,   следователь  до  сих  пор  пребывает  в
    уверенности,  что мы злодейски расправились с Лешкой, а потом для отвода
    глаз  придумали  всю историю с "дивом". И не судили нас только за полным
    отсутствием улик.

    Еще  была  академическая комиссия. Работала она долго: снимки, сделанные
    Володькой,  изучались  и так и этак; нам устраивали перекрестные допросы
    почище,  чем  во  время  следствия...  К  единому мнению, как я понимаю,
    комиссия  так  и  не  пришла. Некоторые считали нас мистификаторами или,
    наоборот,   жертвами  мистификации;  другие  утверждали,  что  "диво"  -
    галлюцинация,  непонятным  образом за фиксированная на пленке, третьи...
    Пожалуй,  один лишь Бармин принял нас в вашу версию всерьез. Но тогда он
    был одинок в этом мнении. Почти одинок.

    С тех пор прошло более двадцати лет.

    Иногда,  когда я попадаю в Усть-Урт, я заезжаю на это место. Четыре года
    назад,   по   предложению   Бармина,  уже  академика,  ученого  мирового
    масштаба,  нобелевского  лауреата,  там  была  поставлена автоматическая
    станция  слежения  и огорожена охранная зона. Я смотрю на сосны - теперь
    из них осталась лишь одна, вторую повалило ветром лет семь назад...

    И уезжаю.

    Я знаю, ты неправ, Лекс. Знал тогда, уверен в этом в теперь. И все же...

    И  все  же  где-то в глубине души, там, на самом дне, шевелится странное
    чувство, похожее на зависть.

    Иногда  я вижу его во сне. Обросший, истощенный, бредет он, по щиколотку
    увязая  в  темном,  рыхлом  песке,  раздвигая руками похожие на выгнутые
    стрекозиные  крылья  растения.  И  тогда  мне  кажется,  что  он должен,
    непременно  должен  вернуться.  Я  чувствую  это.  Может,  он  уже - вот
    сейчас, только что - вернулся? Или - сегодня? Завтра?

    Ты должен вернуться, Лекс!

    "Аврора", 1977, ‘ 7





















    Р.Яров
    Вторая Стадия



    Строители  уехали,  и жильцы нового дома остались один на один со своими
    заботами.

    Конечно,  выбрать  люстру  или  вколотить гвоздик под дедушкин портрет -
    дело  глубоко  личное. Но существовала задача, решить которую можно было
    только сплоченными усилиями.

    Последний  дом  на  последней улице города, громадный, белый, похожий на
    океанский  корабль,  -  он принимал на себя все суховеи и песчаные бури,
    несшиеся  с отвратительного пустыря, который простирался так далеко, что
    даже  с  десятого  этажа  края  его не было видно. Кроме того, вблизи от
    дома  пустырь  был  весь  испещрен холмиками, оставшимися от строителей.
    Даже  самые  лучшие  археологи  мира  не нашли бы при раскопках этих куч
    ничего,  кроме  битых  кирпичей,  ржавой  проволоки,  в  лучшем случае -
    подошвы.  Но  все  это  могло  вызвать  восторг не раньше чем через пять
    тысяч   лет.   А   пока   эстетическое   чувство   жильцов  подвергалось
    беспрерывному оскорблению.

    Только  лес,  который  закрыл  бы  путь  ветрам, который радовал бы глаз
    своей  первозданной,  непреходящей - несмотря на все веяния абстрактного
    искусства  -  красотой,  мог довести чувство душевной гармонии новоселов
    до  ста  и  более процентов. Мысль о посадке леса носилась в воздухе, ее
    обсуждали  во  всех шести подъездах и на тротуаре перед домом всю зиму и
    всю  весну.  Даже  собрание  одно прошло, но протокол не вели, и решения
    никто не помнил.

    Наступило   лето.   И   тогда   немолодая   учительница   истории  Лидия
    Петровна-общественница  и хлопотунья - вспомнила, что на четвертом этаже
    живет  научный  работник  Хромосомов.  Как  будто бы он даже профессор и
    работает  в  каком-то  ботаническом  питомнике.  Раз  уж  поздно  сажать
    тополь,  клен  или  акацию,  - то, вполне вероятно, он знает, что все же
    можно посадить.

    Лидия  Петровна  немедля поднялась со своего первого этажа на четвертый.
    Разговор  длился  недолго, а на другой день к дверям всех подъездов были
    приклеены  объявления:  "Завтра  посадка  леса.  Просьба к 10 часам утра
    выйти с лопатами".

    Легковая машина проехала по тротуару несколько метров.

    -  Прибыли,  -  сказал  Хромосомов  шоферу.  Оба  вылезли.  Шофер открыл
    багажник, достал мешок. На тротуар посыпались тоненькие нежные прутики.

    - Спасибо, - сказал Хромосомов, - вы свободны.

    Шофер  уехал, а Хромосомов присел и стал перебирать прутики. Собравшиеся
    глядели  на  них  с  недоумением.  Они  ожидали  по  крайней  мере  двух
    грузовиков  с  большими  деревьями,  растопыренные корни которых покрыты
    землей  и  обернуты  тряпками.  Их надо бережно снимать с машины, копать
    ямы  -  в  общем, дело известное. А это... Даже маленькие дети, вышедшие
    со своими лопаточками помогать взрослым, искренне удивлялись.

    Хромосомов  распрямился  и  обычной  ученической линейкой, которой мерил
    прутья, громко похлопал себя по ладони. Все примолкли.

    -  Это  растение,  - Хромосомов линейкой показал на прутики, - появилось
    несколько  лет  назад  в  джунглях  Южной  Америки.  Помните  гигантскую
    вспышку на Солнце?

    -  Было  такое  дело,  -  подтвердил  громко  человек  лет  сорока пяти,
    стоявший  возле  профессора.  Сероглазый, с прямыми волосами и крепкой -
    орехи  разгрызать  -  нижней челюстью, он единственный из всех не держал
    лопаты в руках.

    -  Поток частиц колоссальной энергии пробился через атмосферу, и либо он
    в  одном  месте  оказался  почему-то  интенсивнее,  чем  в  других, либо
    несколько  растений  оказались  наиболее подготовленными к мутации, - но
    только  вдруг  появились деревья с совершенно поразительными свойствами.
    Вы  вступаете  под  такое  дерево  в  полном душевном смятении: день был
    трудный,  вы  взволнованы,  озабочены,  раздражены.  Проходит  несколько
    минут,  - и в ваших расстроенных мыслях наступает порядок, вы чувствуете
    спокойствие,  умиротворенность,  всеобщее благорасположение. Зачем такая
    особенность,  в  чем  ее  механизм-пока  не  ясно.  "Внушающими радость"
    назвали  эти  деревья.  Нам  прислали  несколько образцов, с которыми мы
    работаем.  А  это  -- остатки. Они растут быстро, время посадки пока еще
    подходящее,  умеренный  климат  для них годится - через месяц роща будет
    шуметь.  Но  требуются очень глубокие ямы. Чем глубже, тем выше и мощней
    дерево.

    И под нажимом его каблука лопата вонзилась в землю.

    Работа  началась  в  десять часов утра, а к двенадцати люди, для которых
    копанье  ям  было  таким  же  непривычным  занятием,  как добывание огня
    трением,  выдохлись. Лидия Петровна пошла по квартирам за подкреплением.
    Когда   обход   был  закончен,  она  обвела  взглядом  пустырь  и  возле
    маленького  деревянного  гаража  увидела автомобиль и вызывающе торчащие
    из-под  него  ноги.  Лидия Петровна немедленно подошла к машине. Под ней
    лежал  тот,  кто столь авторитетно подтвердил высказывание Хромосомова о
    солнечной   вспышке.   Кажется,  из  86-й  квартиры,  кажется,  инженер,
    фамилия, кажется, Махоркин.

    - Вы здесь? - сказала она приветливо - Почему же вы ушли?

    Он  ничего  не  ответил,  слышно было только, как постукивает, срываясь,
    гаечный ключ.

    - Ну что же вы? Все так устали.

    -  Большой  научный  эксперимент провожу, - сдерживая от натуги дыхание,
    сказал инженер Махоркин.

    - Воскресенье же...

    - Познание истины перерывов не терпит.

    - Но ведь Хромосомов копает. А он как будто даже профессор.

    -  Он может быть даже академиком, - голос из-под машины звучал сурово, -
    это  ничего  не  меняет  и не доказывает. Он проводит свой эксперимент -
    вот  нашел  себе  сотню  добровольных помощников. У меня же своя научная
    тропа, и в лаборантах я ни у кого ходить не буду.

    Инженер  Махоркин  вылез  из-под машины. Лидия Петровна молча глядела на
    него,  не  зная,  что  сказать, потом взяла лопату, прутик и вернулась к
    гаражу  Вот  здесь  она  посадит  "внушающее радость". Пусть мысли будут
    только хорошие, и тогда научные открытия потекут сами собой.

    Все,  что  говорил  Хромосомов, подтвердилось очень быстро. Брошенные на
    трехметровую  глубину  -  дальше  копать  сил не хватило - саженцы в две
    недели  прошли весь слой земли и показались на поверхности С каждым днем
    все  больше  и  больше становились их размеры Вскоре "внушающие радость"
    догнали  в  росте несколько молодых топольков, чудом сохранившихся после
    беспощадного  вспарывания  земли строительными машинами. К середине лета
    перед домом появилась роща.

    Никогда  и  нигде не чувствовал себя человек таким безмятежно счастливым
    и  умудренно-проницательным,  как под сенью "внушающих радость". Никогда
    не  бывало  у  каждого  более  беспристрастного  судьи, чем он сам в тот
    момент,  когда садился под деревом на траву. Будущее не представлялось в
    этот  момент  цепочкой из триумфов; никаких новых иллюзий не возникало и
    даже  исчезали  старые,  но  в  них  и  нужды не было. Обычные, блаженно
    расползающиеся   мысли   вечерней   прогулки  сменялись  вдруг  анализом
    собственной жизни с осознанием истинной ее цели.

    Не  только  из  одного  -  из всех домов улицы стали ходить по вечерам в
    молодую рощу. И по вечерам там становилось иногда даже тесно.

    Однажды   вечером   инженер  Махоркин  загнал  машину  в  гараж.  Солнце
    просвечивало  сквозь  щели  в  досках - но некоторые щели были темны. Их
    загораживало  дерево,  выросшее  в  стороне  от  остальных-  след нежной
    заботы  Лидии  Петровны. Инженер Махоркин долго возился, запирая сначала
    все  дверцы  автомобиля,  потом  багажника,  потом дверь гаража. Упругой
    походкой,  глядя  прямо  перед  собой, он шел к дому. Лидия Петровна шла
    навстречу.

    -  Здравствуйте,  -  почтительно сказала она. - Отчего вы не погуляете в
    рощице?  Быть  может,  стесняетесь, что вам не удалось покопать? Но ведь
    все понимают вашу занятость...

    -  Инженер  Махоркин  никогда  и ничего не стесняется, - твердо и громко
    произнес   инженер   Махоркин.   -  Все,  что  он  требует,  он  требует
    справедливо,  а в справедливом деле стесняться нечего. А если он чего-то
    не  требует,  то  не  потому,  что  стесняется,  а  потому, что осознает
    твердо: пока не заслужил...

    -   Простите,   пожалуйста,   -  сказала  несколько  ошеломленная  этими
    аргументами  Лидия  Петровна,  -  я  просто хотела, чтобы вы погуляли по
    нашей рощице. Это внушает такие добрые чувства!

    -  А  я  не хочу их, - отчеканил инженер Махоркин. - Я научный работник;
    мне  озлобление  нужно, чтоб идею преследовать, трясти ее беспощадно, не
    жалеть  никого.  А вы со своей рощицей так называемой что наделали! Типы
    всякие   шатаются  и  под  окнами  и  возле  гаража,  где  машина  стоит
    экспериментальная  с  такими деталями, о которых я даже говорить не имею
    права.  Хоть бы гуляли те, кто сажал, - я их в лицо знаю. А то вся улица
    ходит,  и  со всех концов города ходят, и скоро из других городов начнут
    валить!

    И  он  продолжил свой путь к дому. Очень скоро в рощицу начали водить на
    прогулку  детей из ближайшего детского сада. "Насколько больше станет на
    свете  хороших  людей!  -  мечтала  заведующая  садом. - Чудесное дерево
    помогает  взрослому  избавиться  от  зла,  а  детям поможет стать ко злу
    невосприимчивыми".   Так   оно   и   вышло.   Маленькие   люди