чем,  скажем,
нью-йоркский букмекер подсчитывает шансы. Папаша - тот, например, купил моей
школьной баскетбольной команде форму на всех и следил при  этом,  чтобы  все
матчи показывались по телевизору в удобное время. И с  бейсбольной  командой
то же самое. И знаешь что, Маркус? Он ни разу не приходил посмотреть на  то,
как мы играем. Ни разу. Ни на одну чертову, даже самую  важную  игру.  Черт,
уже тогда можно было предсказать счет. Отцу было просто начхать на меня. Его
заботил только престиж,  который  он  мог  купить.  Сколько  новых  клиентов
привлечет к нему это паблисити. Будь он проклят! Ну и бизнесмен из него  был
что надо. Такой богатый, что зубы ломило, стоило подумать об этом.
   Маркус, хоть и не до конца понимал все, что говорит  ему  Скитер,  видел,
что бедный парень страдает так, как не снилось никому из тех,  что  изливали
Маркусу душу в поздние часы за стойкой "Нижнего Времени" Скитер уставился  в
свой стакан с виски.
   - Налей еще, Маркус, идет? Так-то оно лучше будет.  -  Он  одним  глотком
осушил полстакана. - Да, лучше... Короче говоря, я начал тырить чужие вещи.
   Ну там, всякую мелочь в магазинах. То есть сначала мелочь  -  не  потому,
что я был бедный, а потому, что я хотел чего-то, добытого своими руками.
   Наверное, потому, что меня тошнило от тех дорогих игрушек,  которые  отец
швырял мне, как кость собаке, чтобы та не путалась под ногами.
   Он зажмурился и  опрокинул  в  рот  остаток  виски,  потом  потянулся  за
бутылкой и налил еще. Взгляд его сделался рассеяннее, речь невнятнее.
   - Если честно... я в день,  когда  это  прз...  пршл...  произошло,  и  в
магазине-то не был. Понимаешь, после Просш...  Про-ис-шес-т-ви-я,  в  общем,
когда начались все эти  штуки  со  временем,  все  знали,  что  Врата  могут
отвориться где угодно, но, черт, обычно они гнездятся вместе,  как  это  всю
мою жизнь говорили по телеку, чтобы вокруг них можно было построить вокзал и
чтобы на этом наживались эти чертовы туристические фирмы. Но, друг мой, - он
плеснул себе в стакан еще виски, - эти чертовы Врата отворяются  иногда  где
угодно и без предупреждения - просто так.
   Он выпил. Рука его дрожала. И невольно, словно не замечая сам, он выложил
всю свою историю. В тот раз он был неосторожен,  и  его  поймали  за  кражей
швейцарского армейского ножа. Но он был еще мал и очень убедительно  плакал,
и ему хватило ловкости улизнуть сразу же, как только полицейский отвлекся на
мгновение. Он подумывал, не оставить  ли  все  так,  как  есть,  пусть  этот
скандал попадет в газеты и в теленовости, так бы он поквитался с  отцом.  Но
он решил, что просто так еще не интересно - скандал маловат. Он  хотел  если
скандала - так уж хорошего, такого, чтобы он сломал жизнь отцу так  же,  как
тот сломал его жизнь - не ходя на его баскетбольные, бейсбольные, футбольные
матчи, оставляя его в одиночестве ночь за ночью.
   Поэтому он бросился прочь от полицейского, а тот - за ним  Скитер  петлял
между остолбеневшими покупателями, нырял из секции  в  секцию,  с  этажа  на
этаж,  а  преследующий  его  полицейский  на  бегу  запрашивал  подмогу   по
воки-токи.
   Все это было даже весело - до тех пор, пока прямо в воздухе перед ним  не
разверзлась дыра. Единственное, что могло бы предупредить его об  опасности,
- это странный гул в голове. А потом воздух вспыхнул всеми цветами радуги, и
Скитер как был - раскрасневшись  от  бега,  с  прилипшей  к  взмокшей  спине
футболкой - с криком провалился сквозь него, болтая ногами в воздухе.
   Он упал на каменистую землю, а над  ним  безбрежным  океаном  раскинулось
небо. Над ним стоял, глядя  на  него,  человек,  одетый  в  меха,  с  лицом,
смазанным жиром от лютого ветра. В темных глазах его -  потрясение,  ужас  и
восторг. Задыхающийся от погони Скитер, у которого голова еще шла кругом  от
этого внезапного перемещения через ничто, в первую минуту только и  мог  что
стоять, глядя в лицо незнакомца. Когда тот вытащил меч, Скитер понял, что  у
него остаются два выхода: бежать или драться. Обычно он привык убегать.
   Убегать вообще было проще, чем сталкиваться с противником лицом  к  лицу,
особенно если у тебя была возможность расставлять тому западни на бегу.
   Но он устал, и задыхался, и продрог на ледяном  ветру,  и  встретился  на
этот раз с тем, к чему не привык за несколько набегов на торговый центр, - с
человеком, на самом деле готовым убить его.
   Поэтому он напал первым.
   Конечно, восьмилетний  мальчишка  с  краденым  перочинным  ножом  не  мог
представлять маломальской  угрозы  для  Есугэя  Доблестного,  и  все  же  он
ухитрился нанести тому кое-какой ущерб, прежде чем взрослый мужчина  швырнул
его на землю, приставив к горлу клинок.
   - Ну давай, режь! - огрызнулся Скитер. - Все  равно  не  хуже,  чем  быть
никому не нужным.
   К великому его удивлению, Есугэй - позже Скитер, разумеется,  узнал,  кто
это такой, - поднял его, ухватив за футболку, похлопал по щеке  и  перекинул
через седло с высокой лукой, вслед зачем они понеслись вниз с такого крутого
горного  склона,  что  Скитер  не  сомневался  в  том,  что  они  сейчас  же
разобьются: Скитер, лошадь и тот безумец, что правит ею.  Вместо  этого  они
благополучно спустились к группе всадников, ожидавших их внизу.
   - Боги послали нам богду, - объявил Есугэй  (разумеется,  содержание  его
речи Скитер узнал гораздо позже, когда научился понимать язык народа Есугэя.
Впрочем, историю эту рассказывали вечерами у очага в юрте Есугэя еще  много,
много раз), хлопнув тяжелой рукой по спине Скитера с такой силой, что  вышиб
из него весь дух. - Он напал на меня с отвагой, достойной любого воина  рода
Якка, пролив мою кровь. - Мужчина,  поперек  чьего  седла  Скитер  продолжал
лежать, закатал  рукав,  с  гордостью  демонстрируя  всем  небольшой  порез,
нанесенный Скитером. -  Это  знак  нам,  знак  со  стороны  небесных  духов,
пославших нам в своем разумении человека, чтобы он следовал за нами.
   Несколько  воинов  помоложе  улыбались  религиозным  убеждениям   старого
монгола, но умудренные опытом седые ветераны молча разглядывали  Скитера,  и
скуластые лица их не выражали ничего, словно их вырезали из дерева.
   Потом Есугэй Доблестный повернул голову своего коня на север.
   - Едем, как я решил!
   Без лишних объяснений Скитера перекинули на чье-то другое  седло,  надели
на  него  меховую  куртку  -  она  оказалась  ему  велика,  -  завязали  под
подбородком тесемки войлочной шапки-ушанки - тоже слишком большой для него -
и поскакали по  дикой,  пустынной  равнине.  Много  часов  продолжалась  эта
безумная скачка. Скитер проваливался в сон, просыпался от боли  в  затекшем,
разбитом теле, ему совали в рот сырое мясо, размягченное от долгого  лежания
между седлом и вспотевшей конской спиной (он так проголодался, что ухитрился
проглотить его), и продолжали скакать до  тех  пор,  пока  на  горизонте  не
появились похожие на пудинги  войлочные  шатры;  позже  он  узнал,  что  они
называются юртами.
   Они ворвались верхом прямо в середину того, что даже  Скитер  безошибочно
определил как какое-то торжественное  шествие.  Женщины  и  дети  врассыпную
бросились из-под копыт, со всех сторон раздался визг.
   Перегнувшись через луку, Есугэй вырвал из седла перепуганную  молоденькую
девушку, швырнул ее поперек своего седла и крикнул что-то. К ним уже бежали,
опомнившись, мужчины, на ходу натягивая тетивы своих луков. Но воины  Есугэя
были наготове: свист стрел, и пешие с  криком  падали,  хватаясь  за  горло,
грудь, продырявленный живот. Всю дорогу обратно к горам,  где  он  выпал  из
дыры в чистом небе, потрясенный Скитер гадал, что станется с ним, не  говоря
уже о бедной девушке - та наконец перестала голосить и лягаться  и  затихла,
бросая на своего похитителя свирепые взгляды и тихонько всхлипывая.
   Прошло немало времени, прежде чем Скитер узнал о том, что  сказал  Есугэй
воинам.
   - Если богда принесет нам удачу, я повелю, чтобы он рос  в  наших  шатрах
как дар богов, чтобы он вырос настоящим Яккой или же умер, как может умереть
любой мужчина - от холода, голода или вражеской стрелы. Если  же  наш  набег
будет неудачен и мне не удастся похитить себе невесту у  этого  плосколицего
идиота, за которого ее выдают, значит, он не настоящий богда,  и  мы  бросим
куски его тела на съедение стервятникам.
   Есугэя нельзя было обвинить в чрезмерном сострадании к  кому-либо,  кроме
членов его рода. Он просто не мог себе этого позволить. Этого  не  мог  себе
позволить ни один монгол. Охрана от набегов соседей принадлежащих роду  Якка
пастбищ, скота и юрт занимала все его время, не оставляя в сердце места  для
ненужной чувственности.
   Скитер жил в страхе перед ним - и любил его странным образом, которого не
мог объяснить даже сам себе. Собственно, Скитер и раньше  привык  полагаться
только на себя, так что  необходимость  драться  с  другими  мальчишками  за
объедки  от  трапезы  взрослых  не  явилась  для  него  слишком  уж  большим
потрясением. Но родной отец Скитера никогда не давал себе труда говорить ему
вещей вроде: "Монгол-якка никогда не украдет у другого монгола-якка. В  моей
власти сорок тысяч юрт. Мы - маленькое племя, слабое с  точки  зрения  наших
соседей, так что мы не крадем из юрт своего  рода.  Но  знаешь,  богда,  что
самое прекрасное в жизни? Это украсть то, что принадлежало твоему  врагу,  и
сделать то, что принадлежало ему, своим - и оставить его юрты пылать в  ночи
под визг его  женщин.  Никогда  не  забывай  этого,  богда.  Имущество  рода
священно. Имущество врага - достойная добыча, которую добывают в бою".
   Правда, мальчишки, как довелось узнать Скитеру, все равно  крали  друг  у
друга, и это доводило  иногда  до  кровавых  потасовок,  которые  Есугэй  то
беспощадно прерывал, то - порой - поощрял, если считал, что кого-то  полезно
как следует проучить. Что-что, а переносить  тяготы  Скитер  умел.  Драки  с
мальчишками  вдвое  старше  его  (хотя  иногда  вдвое  меньше  его  ростом),
зализывание ран, срастание сломанных костей в  сезон  зимних  пыльных  бурь,
уроки езды верхом - сначала на овцах, которых  они  со  сверстниками  пасли,
потом на яках и даже на  лошадях,  -  перенести  это  Скитер  мог.  Он  даже
научился платить той же монетой мальчишкам, которые крали  его  пожитки:  он
выкрадывал то, что для него было наиболее  ценным,  и  подбрасывал  заклятым
врагам Если Есугэй и догадывался о проделках  своего  маленького  богды,  он
никогда не заговаривал об этом, так что Скитера  ни  разу  не  наказали.  Он
отчаянно тосковал почти по всему, что он утратил вместе с Верхним Временем.
   Он тосковал по телевидению,  радио,  си-ди-плейерам,  роликовым  конькам,
скейтбордам, велосипедам,  компьютерным  играм  -  как  портативным,  так  и
сложным, аркадным, -  кино,  попкорну,  шоколаду,  кока-коле,  мороженому  и
пицце-пепперони.
   Но он не тосковал по своим родителям.
   Одного того, что его приняли в род Якка со  знаменем  из  хвостов  девяти
белых яков, словно он действительно много значил для кого-то, было более чем
достаточно, чтобы он не тосковал по отцу, который даже не притворялся, будто
заботится о своей семье. Да и по матери тоже: после того как  сын  пять  лет
пропадал бог знает где, скорее всего просто погиб (а наверное, этим бы все и
кончилось, если бы его не спас разведчик времени  ценой  своей  жизни),  она
встретила его, своего сына, небрежно чмокнув в щеку, да и то  ради  приличия
перед телекамерами. После этого она с присущей  ей  спокойной  методичностью
принялась составлять  список  школьных  предметов,  которые  ему  предстояло
пройти, медицинских справок, новой одежды и всего прочего, так и  не  сказав
ни разу "Милый, я так по тебе скучала", или хотя бы "Как  ты  ухитрился  там
выжить?", не говоря уже о "Скитер, я ужасно люблю тебя, и я так рада, что ты
вернулся, что готова плакать".
   Мать Скитера была так занята составлением списков и проверкой того, чтобы
он был стерильно чист, что не замечала того,  что  он  теперь  почти  всегда
молчит. А отец долго оценивающе на него смотрел, а потом сказал:
   "Интересно, что мы можем выжать из этого, а? Ток-шоу на ТВ? Голливуд?  Ну
уж сценарий для телефильма - это точно. За  это  должны  неплохо  заплатить,
так-то, парень".
   Поэтому по прошествии двух недель тихой ненависти к ним обоим  и  острого
сожаления о том, что они не могут познакомиться с острием меча  Есугэя,  как
раз когда отец Скитера оторвался на время от составления всех контрактов,  о
которых он говорил в  первый  день,  и  решил  послать  его  в  какой-нибудь
университет и  сделать  из  него  узкого  специалиста  по  истории  Монголии
двенадцатого века и раннему периоду жизни Темучина, сына Есугэя  от  первого
брака (подумать только, сколько  денег  на  этом  можно  загрести!),  Скитер
сделал именно то, чему его учил Есугэй.
   Ночью он без лишнего шума ушел из дома и на краденой машине отправился  в
Нью-Йорк продолжить образование по своей основной специальности -  совершать
набеги на врага. Мужчина и женщина, подарившие  ему  жизнь,  тоже  считались
врагами. Он гордился - очень гордился - тем, что перед отъездом  смог  через
компьютер снять все, что лежало на их электронном банковском счете.
   Есугэй, хан монгольского рода Якка, отец впоследствии  хорошо  известного
Чингисхана, был первым учителем Скитера.  Нью-йоркские  улицы  углубили  его
образование. Возвращение в  Ла-ла-ландию,  на  Вокзал  Времени,  который  он
помнил еще недостроенной бетонной коробкой  с  несколькими  магазинчиками  и
единственными открытыми для перемещений Вратами, эксплуатируемыми фирмой под
названием "Время хо!", стало завершающим курсом его уникального образования.
   Поэтому, говоря: "Тем, кем я стал сегодня, меня сделал отец", - Скитер ни
капельки не кривил душой. Беда была только в том,  что  он  и  сам  не  знал
точно, кого же из своих отцов он имел в виду. Впрочем,  он  ни  капельки  не
колебался в выборе тех мужских качеств, которым старался  подражать.  Скитер
Джексон был типичным для двадцать первого  века  преступником,  выходцем  из
среднего класса, нашедшим счастье в сердце монгольского рода Якка.
   Поэтому он улыбался, разрабатывая свои планы действий против неприятеля -
и эта улыбка (как говорили многие,  в  том  числе  и  недоброжелатели)  была
абсолютно искренней, возможно, единственной искренней его чертой.  Обитатели
Восемьдесят Шестого стали для него некоторым  подобием  семьи,  племенем,  к
которому он теперь принадлежал - только  формально,  разумеется.  Однако  он
никогда не забывал то, чему учил его Есугэй.
   Собственность рода неприкосновенна.  И  ведь  правда,  не  было  большего
наслаждения, чем жечь под покровом ночи юрты врага - пусть и  метафорически,
вытаскивая последний цент из лап туриста  или  бюрократа  из  правительства,
которые абсолютно несомненно заслужили это.
   И если остальные называют его за это негодяем...
   Что ж, ну и пусть.
   Есугэй Доблестный гордился бы им, подарив ему  целый  табун  лошадей  или
даже хороший лук - то, что  было  пределом  мечтаний  Скитера.  Ла-ла-ландия
оставалась  единственным  местом,  где  современный  монгольский  богда  мог
практиковаться в своем искусстве без особого риска угодить в тюрьму. И потом
это было единственным местом на земле, где он - если бы жизнь  стала  совсем
уж невыносимой - мог шагнуть в Монгольские Врата, отыскать молодого Темучина
и начать все сначала.
   - Знаешь, - бормотал Скитер, опрокинув еще стакан виски, - в  те  вечера,
когда мне не везет, когда ни одной сволочи не попадается, в общем,  тогда  я
уже совсем решаю так и сделать. Прям так... пойти...  в  следующий  же  раз,
когда Могл... Монгольские Врата откроются. Но так пока я не сделал,  Маркус.
Пока! - Он ударил кулаком по мокрой стойке. - Пока я жду  их  открытия,  мне
снова начинает везти. Так сказать, вовремя. Но  понимаешь,  мой  хан  всегда
говорил, что одного везения в жизни мало. Вот почему я пашу  как  собака.  И
потом, пойми, это ведь гордость, а не жадность  к  деньгам.  Я,  видишь  ли,
должен жить по стандартам Есугэя. И как  правило,  -  он  икнул  и  чуть  не
выронил стакан, - как правило, это просто клево, потому как эти... как их...
бюрократы и чертовы туристы все как на  подбор  идиоты.  Тупые,  беззаботные
идиоты, которым начхать, что творится вокруг них. - Он горько  засмеялся.  -
Ну и пусть. Пусть себе остаются глухими, слепыми и тупыми.
   Главное, чтобы денежки шли, верно?
   Он посмотрел в лицо Маркусу. Взгляд его был почти тверд, несмотря на  все
виски, выпитое за вечер.
   - И если никто этого не понимает, ну и пусть. В конце концов  это  не  их
жизнь. Это, понимаешь, моя  жизнь.  -  Он  стукнул  себя  в  грудь  кулаком,
выплеснув остаток виски на дорогую тунику. - Моя, ясно? Моя жизнь. И мне  не
жалко, Маркус. Ни столечко не жалко. Вообще.
   Когда Скитер расплакался так, словно его сердце рвется на  части,  Маркус
мягко, но решительно вынул стакан из его руки и отвел его домой,  проследив,
чтобы он благополучно лег спать у себя дома. Помнил ли Скитер хоть слово  из
того, что он наговорил в этот вечер, Маркус не знал. Но сам он помнил каждое
слово - даже те, которые не понимал.

***

   Когда Маркус поделился историей жизни Скитера  Джексона  с  Йанирой,  она
крепко обняла своего любимого и поклялась своим богиням священной клятвой.
   Они подарили самого дорогого для нее человека,  этого  Маркуса,  готового
носить на руках не только ее саму, но и их славных большеглазых дочурок.
   Они подарили  Йанире  человека,  который  действительно  любил  маленькую
Артемисию и крошечную Геласию, любил их детский смех,  любил  качать  их  на
колене и даже любил утирать им слезы, и не посылал их вон из дома  на  улицу
умирать от голода только за то, что они женщины.
   Там, в священной  тиши  их  супружеского  ложа,  Йанира  поклялась  своим
Богиням, что она сделает все, что в ее силах, чтобы  помочь  тому  человеку,
который дал ее любимому возможность вернуть долг чести. И позже,  когда  они
соединились с Маркусом в темноте, она  молила  их  о  том,  чтобы  его  семя
зародило в ее утробе их будущего сына, сына, который родится в мире, где его
отец будет наконец вольным человеком. Она  призывала  благословение  на  имя
Скитера Джексона и поклялась,  что  остальные  в  их  полутайном  сообществе
выходцев из Нижнего Времени  скоро  тоже  узнают  правду  об  этом  странном
улыбчивом парне, для которого грабить туристов - дело принципа. Но для  него
дело принципа также не трогать ничего, принадлежащего местным. И  он  всегда
относился к выходцам из Нижнего Времени с таким уважением, которого напрасно
было бы ожидать от любого другого обитателя вокзала за исключением разве что
Кита Карсона и Малькольма Мура.
   Теперь Йанира понимала многое из того, что было раньше для нее  загадкой.
Все эти денежные пожертвования, в которых никто не признавался...
   Среди выходцев из Нижнего Времени был чемпион, о  существовании  которого
они даже не догадывались. Маркус не понимал, почему она плачет в темноте; он
целовал ее мокрые от слез щеки и заверял ее всеми  известными  ему  словами,
что он докажет, он достоин ее любви. Она изо всех сил обняла его  и  закрыла
ему рот поцелуями, и со слезами на глазах лепетала, что он  уже  тысячу  раз
доказывал свою любовь и верность.
   Он уснул, а она все обнимала его, строя планы, которых  Маркус  не  понял
бы, а тем более не одобрил. Но ей было все равно. Они  у  него  в  долгу,  и
Йанира сделает все,  что  только  сможет.  И  единственное,  что  она  могла
придумать, - это помочь судьбе  человека,  подарившего  Маркусу  возможность
вернуть себе честь.
   Йанира поцеловала влажные волосы  спящего  Маркуса  и  приняла  странное,
почти дикое решение.

Глава 5

   Любой  спор  всегда  становился  на  Ла-ла-ландии  заметным  событием.  В
замкнутом мире постоянных  обитателей  вокзала  споры  и  сплетни  неизбежно
занимали место телев