возвысил  его  самого.  В  нынешнем
Августе он видит лишь правнука Септимия. Мамея это знает. И ее сын тоже.
Но они вынуждены доверять ему. Потому что за Фракийцем - преданные лично
ему данубийские легионы.  А  Максимин  -  он  далеко  не  глуп  и  очень
тщательно следит, чтобы эта сила оставалась силой  и  стояла  именно  за
ним. И стоило нашим Августам попытаться лишить его  этой  силы,  удержав
легионы на востоке, как Фракиец немедленно принял меры. Сразу  несколько
германских племен вторглись в наши  западные  провинции.  Как  только  в
легионах об  этом  узнали,  там  моментально  начались  волнения.  Тогда
Максимин явился к императору и  потребовал,  чтобы  данубийские  легионы
вернули с востока домой. И император вынужден был уступить.
   - Я не думаю, что вторжение варваров было организовано Максимином,  -
заметил Черепанов.
   - Я тоже так не думаю, - мягко произнес Антонин  Антоний.  -  Но  так
думает Мамея. Поэтому сейчас наши Августы озабочены тем, чтобы  ослабить
влияние Фракийца  и  перетянуть  германцев  на  свою  сторону.  Хотя  бы
федератов.
   - Но я - человек Максимина! - возразил Черепанов. - Он дал мне это. -
Черепанов щелкнул по золотому кольцу кентуриона.  -  И  он  подталкивает
меня вверх по лестнице. Разве нет?
   - Да. - Сенатор улыбнулся. - Сейчас все выглядит именно так. Но вчера
во всеуслышание было объявлено, что ты - не варварский  вождь,  принятый
на службу Максимином,  а  "успешный  результат  политики  императора  по
мирной романизации варваров". Улавливаешь разницу?
   - У тебя отличное вино, сенатор, - сказал Черепанов. -  Все,  что  ты
хочешь получить, - высшего качества, да?
   - У меня самое лучшее вино, какое только можно достать в  империи,  -
поправил Антонин Антоний. - Не "очень хорошее", а "самое лучшее". Я беру
только самое лучшее, кентурион. Я понял твой вопрос. И отвечу  на  него.
Да, я заинтересован в тебе. Ты человек, который менее чем за  год  сумел
стать заметной фигурой  в  Риме  исключительно  благодаря  своим  личным
достоинствам. Еще до того, как я увидел тебя, я  услышал  о  тебе  много
хорошего - от моей дочери. И много плохого - от ее нареченного жениха.
   - Да неужели? - Геннадий усмехнулся.
   - Секст  Габиний  -  настоящий  римлянин.  И  настоящий  патриций  из
патрицианской фамилии. Разумеется, не столь древней и славной, как  моя,
но весьма достойной. -  Сенатор  отпил  вина,  закусил  персиком.  -  Ты
публично унизил его. И унизил бы еще больше, если бы  не  заступничество
моей дочери, верно?
   Черепанов хмыкнул.
   - Можешь в этом не сомневаться, - заверил он. -  Может  быть,  трибун
Габиний и настоящий патриций,  но  мне  он  тогда  показался  богатым  и
безмозглым наглецом. И пока я не узнал ничего,  что  заставило  бы  меня
изменить мое мнение. И я опечален тем, что твоя дочь станет  его  женой.
Она достойна лучшего мужа.
   - Ты не прав, - мягко возразил сенатор. - И в отношении Секста,  и  в
отношении того, что он станет мужем Корнелии.
   Черепанов уставился на сенатора. Вот так сюрприз! Неужели...
   Нет, он слишком много о себе возомнил. Сенатор вовсе  не  намеревался
предложить ему стать зятем.
   -  Видишь  ли,  друг  мой  Геннадий,  моя  дочь  допустила  серьезную
оплошность. Своим  заступничеством  она  унизила  храброго  Секста  куда
больше, чем ты. Я  знаю  Секста  с  детства.  Он  очень  горд.  И  очень
злопамятен. И никогда не простит Корнелии унижения. А я люблю свою  дочь
и расторгну помолвку. Например, потому, что предзнаменования  по  поводу
их  брака  будут  настолько  неблагоприятны,   что   помолвку   придется
расторгнуть. Конечно, это обойдется недешево. Но я достаточно богат, а в
Риме хватает юношей из родов не менее благородных, чем род Габиниев.
   Сенатор поправил венок и с гордостью  оглядел  шеренгу  "родственных"
бюстов.
   - Но тебе не следует забывать, -  заметил  он,  -  что  ты  обзавелся
сильным и опасным врагом. Сексту весьма благоволит наш император, а  его
отец пользуется немалым влиянием в Сенате. Впрочем, не большим, чем я, -
добавил Антонин Антоний не без гордости. - Однако ж вернемся к  тебе,  -
продолжал сенатор. - Ты сейчас - самый младший кентурион в  легионе.  Но
уже сумел доказать, что являешься отменным военачальником. И пользуешься
в легионе уважением, совершенно несопоставимым с твоим скромным званием.
Ты настолько уважаем, что попытка ущемить твои права вызвала чуть ли  не
бунт. И заместитель командующего вынужден был уступить младшему из своих
офицеров.
   - Я был прав, - заметил  Черепанов.  -  И  знаю,  что  все  остальные
офицеры были на моей стороне.
   - Ну да, - кивнул сенатор. - Но это лишь означает, что в  критической
ситуации легион пойдет не за трибуном-латиклавием, а за тобой. Хотя ты -
самый младший из офицеров.
   - В критической  ситуации  легион  пойдет  за  Максимином!  -  заявил
Черепанов.
   - Пока - да, - кивнул его собеседник. -  Но  у  Максимина  есть  один
серьезный недостаток. Он -  Максимин.  Самый  большой.  Во  всем.  И  не
забывает напоминать об этом. И еще он очень вспыльчив. И  очень  жесток.
Иногда я радуюсь, что ему никогда не стать императором. Это был бы тиран
пострашнее Калигулы.
   - Почему ты считаешь, что Максимину никогда не стать  императором?  -
заинтересовался Черепанов.
   Он-то как раз считал, что  из  Фракийца  выйдет  отличный  император.
Правда, он почти ничего не знал  о  Калигуле.  Тот  образ,  который  был
создан современными ему кинорежиссерами, выглядел весьма сомнительно.
   - У Максимина нет опоры в Риме,  -  пояснил  Антонин  Антоний.  -  Он
ненавидит Сенат. И Сенат отвечает ему тем же.  Некоторые  сейчас  готовы
поддержать его, потому что считают полезным. Некоторые склонны  поиграть
на противоречиях между ним и Мамеей... Но все мы знаем, что лев на  цепи
это совсем не то, что лев на свободе.
   - Но кроме Сената есть еще и народ,  -  заметил  Черепанов.  -  Народ
любит победителей.
   - Народ? Народ Рима? - Антонин Антоний  расхохотался.  -  Народ  Рима
любит победителей, это верно! Но народ считает победителем того,  о  ком
ему скажут: вот победитель!
   Как ты думаешь, кого римляне считают победителем  парфян?  Максимина?
Или Александра, которому Сенат  устроил  триумф  и  который  закатил  по
поводу победы многодневные Игры? Народ Рима, Геннадий,  любит  тех,  кто
устраивает праздники и раздает зерно. А командующий Максимин никогда  не
станет развлекать народ, чтобы  добиться  его  переменчивой  любви.  Ибо
считает, что ему достаточно любви своих легионеров.
   - Думаю, он прав, -  сказал  Черепанов.  -  Двух  армейских  легионов
хватит, чтобы разогнать весь этот сброд. И еще  одного  -  чтобы  выбить
спесь из преторианцев. Сколько их в городе? Три когорты?
   - Две, - уточнил сенатор. - Разогнать можно. Цезарь в свое время  это
доказал. Но то был Гай Юлий Цезарь. А Гаю Юлию Максимину до него далеко.
Однако мы отвлеклись. Ты знаешь, что я пригласил тебя  не  только  чтобы
поблагодарить. Ты мне интересен, Геннадий Павел. Ты мне непонятен. И это
привлекает меня. Но я чувствую, что ты - человек  особых  достоинств.  И
можешь достичь многого. Поэтому я, Антонин  Антоний  Гордиан,  предлагаю
тебе свою поддержку...
   - В обмен на...
   - В обмен на твою дружбу. - Сенатор одарил его открытой улыбкой.
   - И только?
   - Дружба такого человека, как ты, Геннадий, в наше переменчивое время
может стать очень большой ценностью.
   Черепанов пожал плечами.
   - Ты преувеличиваешь мой потенциал, - сказал он.
   - Возможно. Но это мой риск. Итак, ты согласен?
   - Ну разумеется! - Черепанов засмеялся.
   Он прекрасно знал, что радушие политика стоит не дороже недоступности
проститутки. И вряд ли в этом времени дело  обстоит  иначе.  По  крайней
мере, проститутки здесь такие же. Другое дело -  конкретная  выгода.  Но
что   скрывать,   предложение   сенатора   ему   польстило.   Дружба   с
представителем одной из лучших патрицианских фамилий -  это  не  полкило
фаршированных фиников.
   - И чем же мы скрепим наш союз? - спросил он. - Клятвой богам?
   - Ну не контракт же нам подписывать? - усмехнулся Антонин Антоний.  -
Юпитер свидетель, я говорю искренне.
   И плеснул немного вина в сторону того угла, где,  как  бы  возглавляя
череду "предков", возвышалась статуя Юпитера.
   - В таком случае я клянусь благосклонностью Венеры, что не  использую
во вред сказанного тобой сегодня, - произнес Черепанов и тоже плеснул  в
сторону мраморного изображения богини, которая  ничего  не  возглавляла,
зато изваяна была в позе весьма фривольной.
   - И пусть Янус, который явно благоволит тебе, скрепит наше начинание!
- на  этот  раз  очень  серьезно  и  торжественно  провозгласил  Антонин
Антоний.
   Они осушили чаши.
   - А теперь, - Черепанов усмехнулся, - когда мы с тобой уже  заключили
союз, может, ты скажешь мне правду?
   - Какую именно?  -  Сенатор  тоже  улыбнулся,  обаятельно  и  чуточку
простодушно. - Какую правду ты хочешь услышать, друг мой?
   - Ту самую. Для чего потомку победителей Ганнибала, патрицию, чей род
восходит к основателям Рима,  понадобился  какой-то  младший  кентурион,
никому не известный и вдобавок варвар с отвратительной латынью?  Неужели
только потому, что этот  варвар  удостоился  мимолетной  благосклонности
императора?
   Сенатор засмеялся.
   - Если я скажу: это желание богов? - весело проговорил он. -  Ты  мне
поверишь? Черепанов покачал головой.
   - А если я скажу: мне нравятся твои глаза?
   - Под каким соусом? Рыбным или фруктовым?
   Гордиан вновь расхохотался.
   А потом улыбка внезапно сошла с его лица: как будто сдернули маску.
   - Ты прав, - сказал он. - Твоя латынь омерзительна, а благосклонность
Августов - временна. Но есть нечто - важнее  желаний  богов  и  прихотей
владык. Важнее Сената и народа Рима. Важнее его императоров...  Это  сам
Рим, Геннадий. Вечный и неповторимый. Я вижу твои  глаза,  кентурион.  Я
вижу, как ты смотришь. Я не знаю, кто ты.  Но  я  знаю,  кем  ты  можешь
стать. Не человеком Максимина. Не ставленником Александра  или  Мамеи...
Гражданином Рима!
   "Да, - подумал Геннадий. - Ты  прав,  я  могу.  И  стану.  Только  не
гражданином города Рима, а гражданином Римской империи. Я  им  стану!  И
буду драться за эту империю! И сделаю все, чтобы она -  была!  Она  того
стоит, черт возьми! А я не хочу, чтобы засранцы-политиканы просрали  ее,
как просрали мою Родину!"
   - Теперь ты мне веришь? - сухо спросил сенатор.
   - Да. И ценю твое доверие.
   - Цени, - кивнул патриций. - Если ты передашь мои слова Августу,  это
может стоить мне должности претора.
   - Ну это  вряд  ли...  -  усмехнулся  Черепанов.  -  С  моей  латынью
император даже и не поймет, что я ему сказал.
   Гордиан расхохотался.
   - В таком случае я знаю, что тебе подарить! - объявил он.  -  У  меня
есть раб, грек, который превосходно обучает  грамматике  и  риторике.  Я
пришлю его тебе сегодня, Геннадий,  потому  что  ты  прав:  твоя  латынь
ужасна. У моего друга не может быть такого произношения.
   - Принимаю и благодарю. -  Черепанов  церемонно  наклонил  голову.  -
Право, даже не знаю, чем мне отдариться. У меня нет  ничего,  достойного
этого дома и его хозяина.
   - Ты уже отдарился, - возразил сенатор. - На много лет  вперед.  Твой
подарок - жизнь моей дочери.
   "Ну да, - подумал Черепанов. - А я в качестве ответного  дара  охотно
принял бы не ритора, а Корнелию".
 
Глава пятая 
КОЛИЗЕЙ 
 
   Корнелию он увидел спустя два дня. На скамье подия <Подий  -  широкая
терраса рядом с ареной. В лучшем месте подия располагается императорская
ложа. Остальные места принадлежат сенаторам, послам и т. п.  Над  подием
располагается собственно амфитеатр, разделенный на  три  яруса.  Размеры
Колизея таковы, что он был способен вместить 50 тысяч  зрителей.  Первые
два яруса занимали мужчины, третий, отделенный  стеной,  женщины,  а  на
самом верху, у внешней стены, имелись стоячие места  для  рабов.  Внутрь
цирка вело восемьдесят арок и четыре главных входа. Всего  же  проходов,
ведущих в амфитеатр, было сто шестьдесят.> Амфитеатра Веспасиана.  Сюда,
на места,  зарезервированные  для  семейства  Гордианов,  Черепанов  был
приглашен  со  всей  обстоятельностью.  И  его  право  на  проход   было
зафиксировано не на глиняном "билете", а  на  листе  папируса  с  личной
печатью сенатора.
   Единственное, что слегка омрачило радость Черепанова, это присутствие
расфранченного трибуна Секста Габиния. Судя по  вытянувшейся  физиономии
последнего, появление Черепанова тоже не привело его в восторг.
   Но на этот раз он воздержался от реплик по поводу "всяких  варваров".
Потому что за эти два дня произошло многое.
   Во-первых, Черепанов удостоился еще одной  аудиенции  императора.  На
этот раз - только императора. Без "соправительницы".
   На этой аудиенции Черепанову был торжественно вручен тот самый  венок
"за спасение гражданина", который  ему  прочили  соратники.  И  денежная
премия  в  размере  двух  годовых  "окладов".   И   золотая   фалера   с
изображениями Александра и  Мамеи.  Кроме  того,  он  получил  отдельную
награду как "лучший кентурион" и перстень с профилем императора,  дающий
ему право на "личное" обращение к Августу. И еще ему было сообщено,  что
представленный   им   список   наград   и   поощрений   легионеров   его
подразделения,   "завизированный"   легатом   Максимином,    императором
утвержден полностью, а черепановской кентурии будет  вручен  специальный
знак "за храбрость", который отныне будет навечно прикреплен  к  сигнуму
подразделения. "Самая  трусливая  кентурия  легиона"  отныне  официально
перестала быть таковой.
   Но это было еще не все.
   Кентурион-гастат Геннадий Череп получал новое назначение. Из  Первого
Фракийского легиона его переводили в Одиннадцатый Клавдиев, Claudia  Pia
Fidelis , как было начертано на его аквиле. Тот
самый Одиннадцатый, где старшим кентурионом был лучший кореш  Черепанова
Гонорий Плавт. И переводили его не кем-нибудь, а аж  кентурионом  второй
(двойной) кентурии первой когорты. То  есть  кентурионом-принцепсом.  То
есть вторым после Аптуса кентурионом в легионе. Иными словами, Черепанов
с ходу перепрыгивал через десяток ступенек - снова в "подполковники".
   Признаться, после разговора с сенатором Гордианом он ожидал, что  его
"дело"  разрешится  положительно.  Но  не  думал,  что  его  ждет  такой
стремительный взлет.
   Похоже, даже сам командующий  Максимин  был  изрядно  удивлен,  когда
узнал об императорском решении. Но, разумеется, не  стал  возражать.  И,
вероятно, не усмотрел в стремительном возвышении своего протеже  некоего
политического подтекста. И Черепанов был этому  рад.  Ему  не  хотелось,
чтобы гигант-легат заподозрил его в предательстве. Хотя вряд ли  Фракиец
был таким уж наивным. Не те у  него  должность  и  послужной  список.  И
наверняка гигант-легат не  однажды  сталкивался  с  предательством.  Тем
более что в терминологии политиков предательство крайне  редко  называют
собственным именем. Чаще подыскивают более гладкие обороты. "Выбор более
перспективного  направления",  например.  Или  "прогрессивное   решение,
объективно соответствующее текущему моменту".
   В любом  случае  Черепанов  оставался  подчиненным  Максимина.  И  на
пирушке,  которую  он,  как  водится,  закатил  по   случаю   повышения,
"председательствовал" тоже Максимин.
   Так что восседая на "сенаторской" скамье будущего Колизея, облаченный
в "парадную форму со всеми  регалиями",  Черепанов  не  чувствовал  себя
низшим существом в сравнении с элитой города Рима. Ну разве что латынь у
него пока хромала. Но это ведь дело поправимое...
 
*** 
 
   Да, смотреть на Арену с  подия  -  совсем  не  то,  что  с  верхотуры
амфитеатра. Ну просто как в хорошем клубе на свежем (весьма свежем, чтоб
не сказать холодном: градусов пять, не больше)  воздухе.  Но  здесь,  на
подии, от холода никто не страдал.  Тем  более  что  слуга  Гордиана  не
забывал регулярно наполнять чашу Черепанова горячим медовым вином.
   Но вот  у  девушек-плясуний,  сопровождавших  торжественное  шествие,
стройные голые ножки порозовели от холода. И жрецам тоже было не  жарко.
Но они мужественно выполнили все положенные эволюции.
   Антонин Антоний, который не раз бывал эдилом <В  обязанности  четырех
римских  эдилов  входила  (помимо  поддержания  порядка)  и  организация
общественных зрелищ. Зачастую - на собственные деньги. Это был  один  из
способов завоевания популярности.>, вполголоса просвещал Черепанова,  во
что  обходятся  мероприятия,  подобные  сегодняшнему.  В   переводе   на
финансовые мерки двадцать первого века финансовую смету одного  дня  Игр
можно было сравнить с бюджетом хитового голливудского боевика. Всего  же
на Игры государство тратило  двадцать-тридцать  миллионов  сестерциев  в
год. То есть примерно в два раза больше, чем государственные расходы  на
все строительные работы в империи за десять лет. Но Игры -  политическое
мероприятие. А когда речь идет о  политике,  власть,  как  известно,  на
расходы не скупится. А тут еще и религия приплетается...
   Нет, на то, что было вначале, Черепанов смотрел с удовольствием. И на
шествия, и на жонглеров с фокусниками, и на театральное представление, в
котором, правда, ничего не понял, и на дрессированных  зверей.  Особенно
ему понравился слон, посредством метлы чертивший на песке римские цифры.
В  общем,  все  то,  что  считалось  здесь  преамбулой  к  главному.   К
гладиаторским боям.
 
*** 
 
   Амфитеатр выл, ревел и стонал. От подия  до  стоячих  мест  на  самом
верху. Но вонь выпущенных кишок и резкий запах крови здесь, внизу,  были
намного сильнее. И ее не  могли  приглушить  даже  старания  служителей,
убиравших арену после каждого боя.
   - Идиот! Бездельник! Сын горбатой шлюхи! - благородный Секст  Габиний
Опимиан, вскочив, в ярости размахивал кулаками. - Такой удар пропустить!
Безмозглый мурмиллон! <Мурмиллон - гладиатор, сражавшийся мечом и  щитом
против вооруженного сетью и трезубцем ретиария.> Добей, добей его,  раб!
Прикончи эту свинью!
   Напоровшийся на трезубец противника  мурмиллон  скорчился  на  земле,
прижимая руки к животу. Его противник ждал, обернувшись к  императорской
ложе.  Императора  сегодня  не  было.  Зато  присутствовала  его   мать,
соправительница Мамея.  Императрица  вяло  шевельнула  кистью.  Ретиарий
взмахнул  трезубцем  и  проткнул  шею  раненого.  Тот  даже  не  пытался
уклониться.
   Цирк неистовствовал.
   Красный  от  злости  трибун  Габиний  развязал  кошелек  и   отсчитал
проигрыш. И тут же сделал новую ставку.
   Черепанов с каменным лицом смотрел, как служители,  зацепив  крючьями
труп, волокут его к выходу.
   Корнелия  Гордиана  с  любопытством  смотрела  на   Черепанова.   Тот
почувствовал ее взгляд.
   - Вижу, тебе не нравятся бои! - громко, чтобы перекричать шум  толпы,
произнесла прекрасная дочь сенатора.
   Геннадий пожал плечами.
   - Удивительно! - воскликнула девушка. - И  тебя  еще  называют  самым
жестоким кентурионом империи!
   - Меня так называют?
   - Да! Говорят, ты всегда  приказываешь  добить  пленных.  Так  любишь
убивать, что не боишься даже навлечь гнев Августа.
   - Ты этому веришь?
   - Я сама видела! Или ты забыл, как спас меня?  -  Корнелия  кокетливо
улыбнулась.
   С точки зрения Черепанова, в том, что произошло тогда в  ее  усадьбе,
ничего веселого не было и быть не могло. Но он уже привык,  что  здешние
граждане относились к смерти несколько иначе, чем современники Геннадия.
Другая культура. Кладбища  вдоль  дорог,  триумфальные  арки  на  каждой
улице, боги и божки в каждом углу комнаты... Удивительно,  как  подобный
мистицизм и суеверия уживаются с превосходной бюрократической системой и
расчетливым практицизмом.
   - Это была необходимость! - тоже повысив голос, ответил  Геннадий.  -
Убивать ради развлечения или находить удовольствие в убийстве -  это  не
п