ено было после сбора урожая  принести
мешок зерна.  Решение  было  оглашено  Вилимиром.  Все,  кроме  истца  и
нескольких его родичей, были полностью удовлетворены. Особенно ответчик,
который от щедрот своих подарил суду некоторое количество  "вещественных
доказательств".

Глава двадцатая
АЛЕКСЕЙ КОРШУНОВ. "ХОРОШИЕ ЛЮДИ - ГОТЬЁС!"

   Все-таки выяснил Коршунов, что это за народ. В неторопливой беседе  с
родичами-Фретилычами выяснил. И как только они с  Черепановым  сразу  не
сообразили? Ведь и раньше местные на четко поставленный вопрос: "Кто  вы
такие?" - давали  такой  же  четкий  и  недвусмысленный  ответ.  Вернее,
смотрели на тебя, как на идиота, а потом соображали: ты же, Аласейа,  из
края далекого, оттого и не знаешь элементарных вещей. Люди  мы.  Хорошие
люди. Славные. А "хороший" - по-здешнему "готе". И все, тупик.
   Но как только Коршунов поднабрал словарного  запаса  и  освоился,  то
сумел из тупика выбраться. Люди, мол, это да. Дело понятное.  Мы  вот  у
себя в Байконуре тоже люди. И герулы - люди. Вот хундс мохнатый - это не
"люди", понятно. А между людьми ведь тоже есть различие?  Конечно  есть,
согласились с ним. Вот мы - хорошие люди, а герулы... Ну теперь мы вроде
с герулами друзья, но все равно: герулы - они герулы и есть.
   Ну да, соглашался Коршунов, про герулов  понятно,  а  все-таки  какие
именно вы люди? Ах вот ты о чем? - наконец до его собеседников дошло.  -
Мы те люди, которые гревтунги. А есть еще и тервинги. Они тоже "готьёс",
славные, значит, ребята. Если на закат солнца идти - как раз к тервингам
и придешь. Мы, значит, готьёс гревтунги, а они - готьёс-тервинги.
   Вот тут наконец до  Коршунова  дошло.  Готы!  Почему  вот  только  на
исконно славянских землях готы живут?  Ну  еще  скифы  там  или  анты...
Впрочем, познания Алексея в древней этнографии оставляли желать. Зато он
хорошо помнил, что  готы  Рим  взяли.  Вместе  с  вандалами.  Или  после
вандалов. Или до. Или гунны. Короче, доигралась  загнивающая  империя  и
пала под натиском варваров. Вот этих самых ребят,  с  которыми  Коршунов
пиво  пьет  и  беседы  ведет  неспешные.  А  славяне,  вероятно,   потом
появились. Может, от этих же готов. А что? Определенная  связь  имеется.
Тервинги и гревтунги.
   "Терва" означает лиственное дерево. Тополь, береза, липа  -  это  все
терва. Стало быть, тервинги это  те,  кто  по  лиственным  лесам  живет.
Древляне, выходит. А "гревта" означает камень или  булыжник.  И  широкое
поле, особенно если оно с холмами и перелесками - тоже.
   Вот и получается: древляне и поляне. Аккурат как  у  нас,  в  Древней
Руси.

***

   В конце  июля  (двадцать  третьего  числа,  если  ориентироваться  по
коршуновским часам, а еще точнее - в ночь с двадцать второго на двадцать
третье) Одохар со своими дружинниками отбыл в  неизвестном  направлении.
Со всеми тремя  Фретилычами.  Дом  опустел.  Вернее,  заполнялся  теперь
только звонким голоском Рагнасвинты и визгливым - ее мамаши.  Изредка  -
баском Фретилы. По утрам. С  восходом  все  уходили  в  поле,  прихватив
скалксов: двух квеманов  и  еще  одного,  пожилого  мужика  неизвестного
происхождения.  Коршунову  оставляли   обед.   Который   он   съедал   в
одиночестве. Вернее, в компании трех хундсов: лохматого дворового и двух
охотничьих сук Книвы и Сигисбарна. Суки тоже скучали.
   Днем бург пустел. Только на  подворье  Стайны  кипела  жизнь.  Стайна
сельским  хозяйством  не  занимался,  хотя,  насколько   было   известно
Коршунову, имел  изрядно  земли  -  и  вблизи  города,  и  пару  хуторов
подальше. На  земле  Стайны  было  кому  трудиться,  пока  мирный  вождь
занимался  "общественной"  деятельностью.  О  своем   богатстве   Стайна
Коршунову рассказывал еще тогда, когда Алексей у него в гостях бывал. Не
то чтобы хвастался: давал понять, что  сила  у  него,  Стайны,  есть.  И
немалая. Надеялся мирный вождь,  что,  выбирая  между  ним  и  Одохаром,
Коршунов предпочтет все-таки Стайну. Алексей его  не  разубеждал.  Чтобы
иметь повод  появляться  в  доме  мирного  вождя.  Агилмунду  со  Скулди
намекнул: мол, разведку  веду.  Насчет  римской  агентуры.  Но  себя  не
обмануть. На подворье мирного вождя он таскался исключительно ради того,
чтобы увидеть Анастасию.  Однако  недавно  Коршунову  дали  понять,  что
видеть его более не рады. Вилимир-сосед так прямо и сказал:
   - Ты, Аласейа, больше к Стайне не приходи. Не будет тебе рад  Стайна,
мирный вождь.
   Сказал Вилимир, но кому в бурге не  известно,  что  Вилимир  -  голос
Стайны. Грубый и зычный.
   Причину немилости Алексей выяснять не стал.  Понадеялся  только,  что
она - в его последнем разговоре с Одохаром. Хоть и говорили они один  на
один и в собственном доме Одохара. Очень  не  хотелось  бы,  чтоб  такой
причиной оказалась привязанность Алексея к Анастасии.
   Может, и хорошо, что все кончилось так. До того, как  ситуация  вышла
из-под контроля. Уж слишком желанна стала для  Алексея  эта  женщина.  И
интуиция подсказывала: он тоже ей симпатичен. По меньшей мере. Но ничего
хорошего из взаимного притяжения между Коршуновым и чужой  наложницей  -
по местным понятиям, "собственностью" мирного вождя -  выйти  не  могло.
Кроме больших неприятностей.
   Покинутый Фретилычами и  Скулди,  который  еще  раньше  уплыл  домой,
пообещав вернуться примерно через месяц, Коршунов тем не  менее  времени
зря не терял. Родичи в поле, а он - на коня и,  бродом,  за  речку.  Там
было хорошо. Заливные луга, трава по плечи. И коню раздолье, и  Алексею.
Каждый день он часов по шесть  упражнялся  с  оружием.  Когда  невмоготу
становилось - делал перерыв, купался в теплой водичке и - снова за дело.
Пока тело трудилось, голова была свободна. И думалось хорошо, особенно в
воде. Или в седле. А подумать было о чем. О будущем, например.

***

   За день до отъезда Коршунова пригласил к себе Одохар. Не в  дружинный
дом, домой пригласил.
   - Про друга твоего, небесного героя Гееннаха, новости есть, -  сказал
он.
   - Какие? - внутри у Алексея екнуло.
   - Непонятные. У квеманов говорят: жрецы  новое  место  для  святилища
ищут. Мол, осквернил прежнее друг твой Гееннах. И Гееннаха тоже  ищут  -
найти не могут.
   У Коршунова  отлегло  от  сердца.  Молодец  Генка!  Навел  шороху!  И
особенно молодец, что живой!
   - Откуда сведения?
   - То тебе знать не обязательно, - сказал рикс. - Но сведения  верные.
Скажи, не мог небесный герой Гееннах обратно в Байконур улететь?
   Коршунов покачал головой.
   "Надо же!  -  подумал  Алексей.  -  Какие  интересные  подробности  о
командире выяснились".
   - Ладно, - кивнул Одохар. - Если на наши земли  выйдет  Гееннах  -  я
узнаю. Хуже - если к антам  выйдет.  Анты  чужих  не  привечают  и  умом
недалеки. Могут и не  признать  небесного  героя.  Хоть  и  говорил  мне
Фретила, что силен Гееннах безмерно и корень его огонь, но многочисленны
анты... Числом же и огонь  остановить  можно...  -  Помолчал  немного  и
добавил:
   - А воду нельзя. Хочу тебе корабль подарить, Аласейа.
   Коршунов изо всех сил попытался скрыть  изумление.  Поистине  то  был
день новостей.
   - Новый корабль. Его срубили для тебя и скоро  пригонят  в  бург.  Но
парус ты должен поставить сам. Из небесной ткани. Согласен?
   - Согласен, - не  раздумывая,  ответил  Коршунов.  Он  помнил  насчет
"парусов цвета снега и крови",  о  которых  было  объявлено  герульскому
послу.

***

   В общем, было о чем подумать "небесному герою Аласейе".  Например,  о
том, что Одохар, оказывается, даже среди  "злокозненных"  квеманов  имел
информатора. И о том, что простота здешней жизни - кажущаяся. По крайней
мере, та игра, которую ведет рикс, значительно сложнее и  активнее,  чем
предполагал   Коршунов.   Просто   Алексею   позволяют    видеть    лишь
незначительную часть процесса.  Кусочек  внешней  оболочки.  Даже  герул
Скулди наверняка куда более осведомлен о делах Одохара. Ясно одно:  рикс
- не только умный мужик, но и искушенный. Просто так ничего не делает. А
о том, что делает, зря не болтает. Правитель. Хотя народу здесь -  всего
ничего. Тысяч десять, по коршуновским прикидкам. И все всех  знают,  что
естественно  при  такой  малочисленности,  и  живут  патриархально,   по
прадедовским обычаям... Однако закулисная жизнь кипит вовсю. Ну да разве
в численности населения дело? В обычной коммуналке на  три-четыре  семьи
такие, бывает, интриги заворачиваются...  Не  любят  люди  жить  просто.
Скучно им. В жизни - как в науке. Это ведь только кажется, что в  физике
все по правилам-законам. Самый же вкусный для ученого  кусочек  -  когда
законы нарушаются. Вернее, уже написанные  законы  нарушаются.  Когда  в
общей картине образуется неясность, щелочка. И сквозь эту щелочку  можно
за изнанку заглянуть... И новый закон открыть. М-да... Воистину познание
есть змея, ловящая собственный хвост. И все же скучал Коршунов без своей
родной кристаллографии.
   Задумавшись, не заметил, как подъехал к бургу.
   Ворота городка были гостеприимно распахнуты. Стражи - никакой. Хотя -
от кого стража? От  внезапного  нападения?  Так  откуда  оно  возьмется,
внезапное? Хоть и обширны окрестные леса, да вряд  ли  можно  скрытно  к
бургу подойти. Наверняка в лесах этих у бурга наблюдатели имеются. Те же
охотники... С другой стороны, сумели же они тогда  внезапно  напасть  на
квеманское городище? Но ведь бург полутора десятками  не  возьмешь,  это
ясно. А незаметно провести сотню-другую захватчиков - это уже сложнее.
   Хотя, в принципе, можно. Выслать вперед дозоры, разведчиков.  Подойти
скрытно. А от ближайшего леса до бурга - всего-то  километра  два.  Если
верхом: три-пять минут хорошей скачки...
   Тут все "стратегические" мысли вылетели из головы  Коршунова,  потому
что он увидел Настю.
   Конь запнулся - так резко Алексей дернул поводья.
   - Славы тебе, Аласейа, - она посторонилась, давая Коршунову проехать,
да так неловко, что пошатнулась и едва не упала с настила в ров.
   Не упала, успела ухватиться за ногу всадника, а  всадник,  наклонясь,
поймал  тонкое  запястье  с  соскользнувшей  к  локтю  змейкой  золотого
браслета.
   - Прости, Аласейа, мою неловкость!
   - Нет, это ты прости меня, Анастасия! - Смуглые  пальцы  женщины  уже
разжались, но всадник по-прежнему удерживал тонкую руку. -  Я  не  очень
хороший наездник! - он улыбнулся.
   - Разве воин может быть плохим наездником? - улыбнулась она в ответ.
   - Там, откуда я родом, ездят не на лошадях, а на... - Алексей поискал
подходящее слово, - ... колесницах. Огненных колесницах, - уточнил он.
   Это не было враньем. Двигатель внутреннего сгорания, как-никак.
   - О-о-о! - поверила она или нет,  неизвестно,  но  взглядом  выразила
восхищение. - По небу?
   В  общем  его  слова  даже  не  прозвучали  необычно.  Здесь  принято
преувеличивать. Фантазировать, так сказать.  В  здешних  байках  побитые
враги множатся и превращаются в  шестируких  великанов.  Причем  рост  и
количество  рук  напрямую  зависят  от  возраста  рассказчика  и  объема
выпитого пива.
   - И по небу, - кивнул Коршунов. - На больших колесницах. С  крыльями.
И не только воины - все. Даже дети. - Руки ее он так и не  отпустил,  но
она словно и не замечала этого.
   - Верхом?
   - Нет, в чреве. Наши колесницы  столь  стремительны,  что  верхом  не
удержаться.
   - В чреве? - она задумалась. - Как на корабле?
   - Примерно.
   - Мне бы хотелось полетать по небу, - проговорила  она  застенчиво  и
совершенно по-детски затрепетала веками: огромные глаза в черной бахроме
выгнутых ресниц.
   - Может быть... - Коршунов бросил быстрый  взгляд  по  сторонам:  они
были одни. Ни одного человека ближе трех сотен шагов,  открытые  ворота,
пустая пыльная улочка...
   - Может быть,  когда-нибудь...  -  он  низко  наклонился  в  седле  и
коснулся губами узкой мягкой ладони. - Анастасия... Настя...

Глава двадцать первая
КНИВА. ПОСВЯЩЕНИЕ

   Книва просидел в яме целую вечность. Совсем окоченел. Очень  хотелось
есть. А пить совсем не хотелось. Овида сказал: "Воду  не  пей.  Плохая".
Это он про ту воду, что в яме скопилась. Как будто Книва  совсем  дурак.
Станет он воду пить, от которой  мочой  воняет!  Сколько  тут  до  Книвы
сидело, воинское посвящение принимавших? И все в эту воду облегчались.
   Книва вздохнул. А  как  хорошо  мечталось,  когда  на  капище  ехали!
Агилмунд, Сигисбарн, сам Одохар с дружиной, даже  Травстила-кузнец.  Еды
привезли  полные  мешки,  пива.  По  дороге   еще   свинью   добыли,   с
поросятами...
   Все на капище пошли, а Книву Овида-жрец за руку -  да  в  лес.  Глаза
тряпкой завязал и до самого вечера по чащобам водил. Книва все ноги сбил
сослепу.
   Наконец,  сюда  привел  его  Овида.  К  яме.  Щит  плетеный,   дерном
прикрытый, с ямы снял. Раздеться велел и вниз прыгать. Книва разделся  и
прыгнул. Хоть страшно было: яма-то ловчая, раз щитом прикрыта.  Большая:
на медведя или, может, тура. А в ловчей яме и кол может быть... Страшно,
но прыгнул. Стараясь ближе к стенке упасть. Напрасно боялся  -  не  было
кола в яме. Воды вонючей - на ладонь, да еще на ладонь - грязи.
   - Целый? - спросил сверху Овида.
   - Целый! - бодро ответил Книва.
   - Ну тогда сиди. Воду не пей. Плохая.
   - А долго сидеть? - спросил Книва.
   - Пока я не приду... Или еще кто. - При этих  словах  Овида  хохотнул
недобро, как филин ухает, да щит на яму надвинул, осыпав Книву землей.
   Ушел Овида.
   А Книва остался.
   И сразу есть захотел.
   Представилось, как на капище воины пируют. Свинью на вертеле жарят, а
со свиньи жир капает и на камнях шипит.
   А в лесу уже и ночь наступила. Это Книва только по звукам, что сверху
доносились, понял; в яме-то всегда ночь. Ноги от воды  немеют.  Особенно
когда на корточках сидишь. Мошки какие-то вьются, кусают.  Плохо  Книве.
Страшно. Может, о нем забыли? Может, квеманы напали на капище  и  побили
всех? Овида-жрец сказал: "Сиди, пока я не приду". А ежели он и вовсе  не
придет? Ежели он нарочно Книву  в  яму  скинул,  чтобы  богам  подземным
потрафить? Зря, что ли, сказал жрец: или я приду, или еще кто?
   Страшно Книве. У него с  подземными  богами  -  старые  счеты.  Думал
Книва: очистили его тогда, на болоте, Каумантиир Гееннах с Аласейей. ан,
нет, оказывается. Только вот сейчас сообразил Книва: не  могли  они  его
очистить, раз не боги они, а чужие герои. Были б свои - другое дело.  Но
ведь чужие. Разве их Вотан с Доннаром услышат? Вспомнил тут  Книва,  как
Аласейа его все в реку звал, а Книва не шел: боялся обычай  нарушить.  А
ведь наверняка Аласейа его не просто так звал.  Понятно  теперь:  помочь
хотел. Хотел, чтоб речной бог, здешний, с которым дружен Аласейа,  Книву
от нечистоты избавил. Не понял Книва. А теперь - поздно. Потому,  может,
и не взяли на капище Аласейю. Чтоб Книве помочь не мог.
   Долго сидел Книва. И стало ему казаться, что из земли в яму скребется
кто-то. Шуршит  в  земле,  стену  толкает.  И  грязь  под  ногами  вроде
шевелиться начала. Понял Книва: это "нижние" злые  духи  носами  острыми
землю точат, к нему рвутся. Только вода их не пускает. Знает  вода,  что
покровительствует Книве Аласейа, вот и не пускает подземных. Хотел Книва
Доннара с Вотаном о помощи попросить, но вспомнил: не  воин  он.  Нет  у
него права к воинским богам обращаться. Тогда с отчаянья Книва  в  голос
Аласейю позвал. Может, услышит Аласейа и выручит? Больше ведь некому...
   Видно, услышал все же Аласейа, потому  что  перестали  духи  в  земле
скрестись. Может, ушли. Или затаились. Или за  подмогой  отправились.  В
земле ведь много кто живет. И боги  малые,  и  духи,  и  хольды  черные,
которые с людьми схожи, только что ростом малы. Ежели  хольда  в  нужную
ночь поймать и спросить правильно, он тебе  все  клады  земные  показать
может. А ежели не правильно спросишь - хольд тебя чародейством опутает и
на  сорок  зим  под  землю  уведет.  Войдешь  юношей,  а  выйдешь  седым
стариком... Тут спохватился Книва: о чем  думает,  под  землей  сидя?  И
совсем ему  нехорошо  стало:  весь  испариной  покрылся,  даже  мерзнуть
перестал ненадолго.

***

   ... Сколько еще времени прошло - неведомо. Но  устал  Книва  бояться.
Присел опять на корточки и в дрему погрузился. Дрема - не сон.  Дрема  -
это когда в засаде сидишь, дичь стережешь. Глаза и уши открыты, а мыслей
совсем нет. Если  зверь  не  придет,  можно  с  полудня  до  заката  так
просидеть - времени ушедшего не заметить... Так сидеть  Книву  Сигисбарн
учил. А Сигисбарна - Фретила. А  Фретилу  -  предки.  Предков  же  Ласка
учила. Ласка у рода Фретилы - Покровитель. Потому никому из рода Фретилы
ласку убивать нельзя. Только ласка  -  глупый  зверь.  Беспамятный.  Это
плохо.  Зато  отважна  и   свирепа   ласка   без   меры.   Это   хорошо.
Зверь-покровитель - он весь род бережет. Но только род -  не  отдельного
человека. Человеку же боги пособить могут. Но у  богов  людей-просителей
много, а у Зверя - только один свой род. Потому для рода Зверь полезнее.
   Задремал Книва, но, конечно, услышал, как наверху крышка  сдвинулась.
Очнулся, встать хотел, да не смог: ног не чувствовал.  А  наверху  темно
было. И воздух  свежий  сверху  пошел.  Потом  из  темноты  голос  Овиды
раздался. Окликнул Книву Овида. Но не  по  имени.  Не  отозвался  Книва.
Овида ему еще прежде сказал: нельзя отзываться. Тогда сверху  веревка  с
петлей упала. Книва ее на себя надел, затянул  под  мышками.  Овида  его
наверх и вытянул.
   Стоять Книва не мог: ноги совсем скрючило.  Так  и  лежал  на  траве,
клубком свернувшись, покряхтывал от боли.
   Овида щитом яму прикрыл, Книву поднял, на плечо положил и понес.  Как
поросенка.
   Книва молча лежал: помнил, что говорить ему нельзя.
   А Овида его на озеро принес. Там уже ждали. Трое в шкурах звериных  и
личинах из звериных черепов.
   Они его тоже спрашивали,  но  Книва  молчал.  Хотя  по  голосу  узнал
одного: Травстилу. Он молчал, тогда его бить начали и в воде топить.  Но
он все равно молчал, только раскашлялся, когда воды хлебнул. Потом  трое
его на траву положили и стали с Овидой переговариваться.  На  незнакомом
языке. Потом Овида рядом присел и сам стал Книву  мучить:  ноги  Книвины
мять. Очень больно было, но Книва только зубами скрипел:  терпел.  Овида
же мазь достал пахучую и с ног до головы этой мазью Книву натер. От мази
Книве сначала горячо стало, а  потом  кожа  онемела  совсем,  а  в  теле
легкость необычайная возникла. Вскочил  на  ноги  Книва  и  запрыгал  по
траве. И закричал на непонятном зверином  языке.  И  убежать  хотел,  но
поймали его, петлю на туловище накинули и через лес повели. А Книве  так
весело было, как никогда в жизни. И страшно убежать хотелось, но веревка
не пускала.
   Привели Книву в особое место. Там огонь горел. И  много  людей  было.
Все - с оружием.
   Пока шли, веселье из Книвы вышло, и все чувства обострились. И голоса
людские сделались тягучими и непонятными.
   Трое в личинах поставили Книву в круг, и в кругу все запели разом. От
звука этого ум у Книвы помутился. Упал Книва наземь и  лежал  на  земле,
содрогаясь и голову руками прикрыв. И не видел, что над ним творили...

***

   Поднял Книву Ахвизра. Книва узнал Ахвизру и  удивился:  и  тому,  что
Ахвизра его поднял, и тому, что он опять лица людские различать может.
   Ахвизра же его к себе на колени  положил.  И  Овида  рядом  присел  и
питьем огненным Книву поил. От питья того внутри  Книвы  огонь  стал.  И
боль такая, словно пылающие угли во чрево сыпали. Но Книва выпил все. До
капли.
   А потом закричал и умер.
   И в иной мир  попал.  Там  пусто  было:  только  воды  морские  -  до
горизонта. Книва моря не видел никогда, но  понял,  что  море.  И  стоял
Книва на воде ровной, хотя вокруг волны кипели. И тень на  него  падала:
как огромное крыло. Посмотрел Книва вверх - и небо увидел. Цвета огня  и
снега, снега и крови. Тех самых  цветов,  что  у  паруса  были,  который
вместилище Аласейи по воздуху нес. И понял