астоящему  охраняет
честь Августа, я возьму тебя за твое морщинистое гузно и приволоку прямо
к моему легату. И паршивым гражданам твоей паршивой деревеньки - как там
она  называется?  -  придется  выбирать  себе  нового  эдила!  Это  всех
касается, если кто не  понял!!!  -  заревел  Плавт,  и  приставленные  к
Черепанову вигилы тут же отпрянули от Геннадия, как от прокаженного.
   Красный, как помидор, эдил молча повернулся и пошел прочь. Вигилы так
же молча последовали за ним. И отбыли.
   - Цивильные крысы, - буркнул Плавт. - Скажи, какого хрена ты назвался
моим именем, Череп?
   - Ну... Я  же  не  знал,  что  ты  настолько  грозен,  -  пробормотал
Геннадий. - Я подумал: пока они будут разбираться со  мной,  ты  успеешь
исчезнуть.
   - Я? Бежать от этих? - Кентурион расхохотался, но тут же посерьезнел,
спустился со ступенек и крепко обнял Черепанова.
   - Ты - друг, - сказал Гонорий. - Благодарю тебя!
   От Плавта исходил запах пота, смешанный с благовониями и неистребимым
"ароматом" чеснока.
   Кентурион отстранился. И соизволил наконец заметить Парсия.
   - Ну! - грозно произнес он. - А ты, воронья пожива, почему молчал?
   - Это я ему велел!  -  быстро,  раньше,  чем  гнев  кентуриона  успел
разгореться, произнес Черепанов и заслужил благодарный взгляд.
   - А-а-а... Ну ладно. Пошли внутрь, а то как-то мне прохладно.
   -  А  ты  не  пробовал   что-нибудь   надеть?   Для   согревания?   -
поинтересовался Геннадий.
   - Для согревания? Это  верно!  -  Гонорий  оживился.  -  Эй,  Парсий!
Горячего вина, живо! За твой счет - ты у меня в долгу!
 
Глава пятая, 
В КОТОРОЙ РАССКАЗЫВАЕТСЯ О ТОМ, КАК КОМАНДУЮЩИЙ ДАНУБИЙСКОЙ АРМИЕЙ МАКСИМИН С ПОМОШЬЮ СЕРЕБРА "ДОГОВОРИЛСЯ" С МЕСТНЫМИ НАЛОГОВЫМИ ОРГАНАМИ 
 
   - Я у  тебя  в  долгу,  почтенный  Геннадий,  -  произнес  Парсий.  -
Великолепный  Плавт  так  же  скор  на  расправу,  как  его  еще   более
великолепный повелитель, грозный Максимин.
   Вино зажурчало, переливаясь из пузатого кувшина в серебряную чашу  на
витой длинной ножке.  Черное  вино.  Терпкая  кровь  черного  испанского
винограда.
   - Ты знаешь Максимина? - спросил Черепанов.
   - Здесь, в придунайских провинциях, все  знают  Максимина.  -  Хозяин
гостиницы присел на край ложа. - Император, да живет  он  вечно,  ставит
наместников с одобрения Сената, но их квесторы <Квесторы  -  гражданские
(в данном случае) чиновники, ведающие в том  числе  и  сбором  налогов.>
отправляют в Рим совсем немного денег, потому что большую часть забирает
Максимин.
   - Ты не боишься говорить такое? - Черепанов пристально  посмотрел  на
Парсия.
   Тот усмехнулся в курчавую бороду.
   - Об этом знают все, - сказал он.
   - И император?  -  Черепанов  поднес  кратер  к  губам,  отпил,  заел
фиником.
   - Конечно. Август велел Максимину командовать  легионами  и  охранять
границы. Но это стоит денег.  А  денег  у  императора  совсем  мало.  То
немногое, что удается получить из провинций, Рим, - тут Парсий скривился
брезгливо, - пожирает без остатка. Уж поверь тому, чей дед был либрарием
<Либрарий - писец,  счетовод.>  в  войске  самого  Марка  Аврелия  <Марк
Аврелий - римский император, правил со 161-го  по  180  г.  по  Р.X.>  и
сбежал из Рима, когда началась чума. Рим - это бездонная бочка Данаид. А
войску нужны деньги. И чтобы  войско  не  явилось  за  деньгами  в  Рим,
император высочайше позволил командующему  Максимину  самому  изыскивать
средства для прокормления солдат. И Сенат не возражал, потому что доходы
с придунайских провинций были совсем невелики. Но когда за  дело  взялся
Максимин, оказалось, что эти доходы можно существенно увеличить.
   - И как же это ему удалось?
   Хозяин гостиницы криво усмехнулся.
   - Он выбрал трех самых жадных  чиновников  -  и  досыта  накормил  их
серебром.
   - И чиновники после этого стали честными? - хмыкнул Черепанов.  -  Не
верю.
   В мире, где Геннадий родился, не было более  алчных  и  беспринципных
существ, чем чиновники и политики. И он очень  сомневался,  что  в  этом
мире дело обстоит иначе.
   - Чтобы чиновники перестали красть и брать взятки только потому,  что
им отвалили большой куш? - Геннадий скептически поднял бровь. -  Да  они
станут еще больше хапать!
   - А ты не такой уж варвар, каким кажешься, -  заметил  Парсий.  -  Ты
многое знаешь о цивилизации. - Он потянулся за  чашей,  из  которой  пил
Плавт, плеснул на донышко:
   - Твое здоровье, рикс. Ты кое-что знаешь о чиновниках, но  совсем  не
знаешь Максимина. Квесторы, которых накормил он, перестали брать взятки.
Никто  не  сможет  брать  взятки,  если  в  него  влить  четверть  фунта
расплавленного серебра.
   - А как же закон? - осведомился подполковник. - Ведь это убийство.
   -  Разве?  -  Толстая  физиономия  римского   трактирщика   приобрела
скептическое выражение. - Нашлось немало свидетелей, показавших, что эти
чиновники покончили с собой. И даже оставили  завещания.  -  Он  плеснул
себе еще немного вина и доверху наполнил кратер  Черепанова.  -  В  этих
провинциях  никто  не  станет  свидетельствовать  против  Максимина.  Не
потому, что все мы - трусы, а потому что лучше Максимин,  чем  германцы.
Намного лучше... - Тут он спохватился, с опаской глянул на Геннадия. - Я
не  хочу  сказать  плохого  обо  всех  варварах,  доблестный  рикс!   Но
поблизости от границы...
   - Я видел, как с вами обходятся варвары,  -  прервал  его  Черепанов,
потянувшись за чашей. Чертовски приятное вино. И финики вкусные. Но были
бы еще вкусней, если бы в них не пихали столько пряностей и сахара. -  А
ты неплохо осведомлен, Парсий, - заметил подполковник. - Откуда?
   - Разные люди  ездят  по  этой  дороге,  доблестный  рикс.  -  Хозяин
гостиницы лукаво усмехнулся. (Ну и пройдошливая у него рожа, однако!)  -
И те, у кого есть деньги, всегда останавливаются  в  моей  гостинице.  А
когда человек выпьет много хорошего вина и отдохнет с хорошими девочками
(а девочки у меня еще лучше, чем вино,  зря  ты  от  них  отказываешься,
доблестный рикс!), то он становится разговорчив. Но ты не  думай,  будто
Парсий - болтун. Парсий умеет хранить  настоящие  тайны.  Хотя...  -  Он
метнул на Черепанова хитрый взгляд.
   И тут масляный светильник на столе мигнул и погас. Сразу стало темно.
Только в квадратном отверстии потолка тлели белые искры звезд.
   Черепанов приподнялся на ложе - и понял, что слабенькое римское  вино
все-таки  взяло  свое.   Послушное   прежде   тело   стало   ленивым   и
расслабленным. Но это было приятно. За стеной женский голосок рассыпался
смехом, к которому тут же присоединился мужской басовитый хохоток.
   Но в самом атриуме были только Черепанов и Парсий. Да лохматая собака
в дальнему углу, с хрупаньем обрабатывающая кость.
   - Не хочет ли  доблестный  рикс  Геннадий  пройти  в  отведенную  ему
комнату? - вежливо осведомился Парсий.
   - Пожалуй, - согласился Черепанов, не двигаясь с места.
   Хозяин гостиницы негромко свистнул. Собака перестала грызть кость,  а
у ложа, словно по волшебству, возник раб. С лампой.
   - Помоги господину, - велел Парсий.
   - Да я сам... - попытался запротестовать Геннадий, поднимаясь. Но тут
пол предательски качнулся, и летчик-космонавт Черепанов едва не  ушел  в
пике. Однако раб ухватил его под мышки.
   "Сколько же я выпил? - подумал Геннадий. - Литров десять минимум..."
   Неудивительно, что его повело.  Удивительно,  что  голова  оставалась
абсолютно трезвой и ясной.
   Заботливый раб помог ему выйти во двор, потом они  вместе  взобрались
по лестнице на второй этаж.
   Там ждал Парфий.
   - Твоя комната, доблестный рикс!
   Широкая кровать с  высоким  изголовьем.  Красное  покрывало.  Красная
бахрома кистей. Квадратный низкий столик на  кривых  ножках.  На  нем  -
масляная лампа в форме черепахи и кувшин.
   - Если доблестному риксу потребуется что-то - ему достаточно потянуть
вот это. - Парфий указал на убегающий вниз шнурок. - Приятных снов!
 
Глава шестая, 
В КОТОРОЙ ПОДПОЛКОВНИК ЧЕРЕПАНОВ ТЕРЯЕТ КОНТРОЛЬ И ПОЛУЧАЕТ ТО, ЧЕГО ЕМУ НЕ ХВАТАЛО 
 
   Геннадий  действительно  слишком  много  выпил  в  тот  вечер.  Иначе
наверняка проснулся бы, едва она вошла в комнату: сон у  Черепанова  был
очень чуткий, хотя он и не утратил обретенного в курсантские годы умения
засыпать в любых условиях: в очереди,  на  партсобрании,  в  самолете...
Разумеется, если самолет пилотировал не он. При этом никакой посторонний
шум  Черепанову  не  мешал.  Но  от  конкретного  звука  он   просыпался
мгновенно.  Словно  в  спящем  сознании  бодрствовал  некто  фильтрующий
внешние раздражители и при необходимости мгновенно нажимающий на  кнопку
тревоги. Но в эту ночь "некто" тоже отрубился, и подполковник проснулся,
только когда что-то теплое и мягкое прижалось к его груди.
   Но, проснувшись, он узнал ее мгновенно.  По  тонкому  аромату  роз  и
меда. Марция!
   - Надеюсь, это не отец тебя прислал, - проговорил он строго. Впрочем,
руки подполковника,  будто  по  собственной  воле,  уже  заскользили  по
шелковистой коже.
   Марция возмущенно фыркнула - прямо Геннадию в ухо.
   - Я - свободная девушка!
   - А не слишком ли вольно ты себя ведешь - для девушки? -  осведомился
Черепанов.
   Быстрые пальчики Марции были действительно проворными.
   - Ты предпочитаешь девственниц, могучий рикс? Ты боишься, что  другие
мужчины сильнее твоего приапа?
   - Разве я не сказал, что предпочитаю тебя? - Черепанов провел пальцем
между ее лопаток - к пояснице, выгнувшейся навстречу его прикосновению.
   В следующий миг она поймала его руку и потянула вниз.
   - Ты можешь легко убедиться, что  я  -  не  девственница,  -  шепнула
Марция. - Прямо сейчас, дикий варвар! Ну же!
   И тут же оказалась перевернутой на  живот  и  притиснутой  к  кровати
пятипудовым прессом профессионального борца. Марция только и успела, что
пискнуть.
   - Ну нет, детка, - зарываясь лицом в пушистую копну ее волос,  шепнул
в нежное ушко Черепанов. - Командую я. Всегда. А если кто-то против - то
ее не спрашивают. А если кому-то не  нравится,  то  придется  потерпеть.
Что?
   - Грубый грязный  варвар!  -  Гибкое  гладкое  живое  тело  билось  и
выгибалось, упираясь локтями и коленками,  но  когда  Черепанов  ослабил
хватку, Марция даже не попыталась выскользнуть  из-под  него,  а  только
изогнулась еще сильнее, подталкивая его чресла мягкими холмиками ягодиц.
   Должно быть, виновато было вино.  Потому  что  обычно  Геннадий  умел
контролировать и себя, и женщин, с  которыми  оказывался  в  постели.  И
никогда не брал их раньше, чем следовало.
   Но сейчас с ним произошло то, чего не случалось с курсантских времен,
когда желание овладеть женщиной, причем сразу, немедленно,  безо  всяких
прелюдий и взаимных игр - было единственным и всеподавляющим.
   Должно  быть,  что-то  совпало.  Вино,  запах  юного  тела,   упругие
толчки... Но в какой-то миг в подполковнике проснулся мальчишка-курсант,
который, не церемонясь, сунул ладони под извивающиеся бедра, ухватил  их
там, где гладкую кожу натягивают круглые "интимные" косточки, - и бедная
кровать!
   Если кровать и уцелела, то  лишь  потому,  что  в  конце  концов  они
свалились на пол. Зато полгостиницы перебудили - это точно! Наплевать!
   Давно уже в  жизни  подполковника  (отнюдь  не  монашеской)  не  было
такого. Чтобы каждая клеточка кричала: "Ну, давай!" Чтобы все, ну просто
совсем все, чем отличаются мужчина и женщина, - так идеально  совпадало.
Внутри,   снаружи...   Везде.   Чтобы   у   матерого   мужика,   железно
контролирующего все и вся, сорвалось и понеслось. По кочкам, по  ухабам,
в пропасть, в пустоту... И дикое ликование. Как когда  ревущая  "сушка",
вскинувшаяся вверх в "кобре", замирала на "кончике  хвоста".  И  чертовы
ракеты, тянущиеся головками наведения к раскаленным сердцам сопел, почти
уже доставшие... теряли след и уходили в никуда,  в  прозрачную  зияющую
пустоту. И "сушка" с яростным ликующим  ревом  опрокидывалась  на  тугой
воздух стальным белым брюхом... И  обтекаемая  стремительная  смерть  (и
жизнь - для кого-то!), разбрызгивая лохмотья пламени, вырывалась  из-под
живота - и все! И все, мать их! Только дырявый тонкий  пузырь  парашюта,
медленно сползающий вниз где-то позади.
   Эта проклятая девчонка,  даже  еще  не  женщина,  зародыш,  маленькая
римская соплюшка с кожей, пахнущей  розами  и  медом,  чувствовала  его,
владела им... Нет, он  владел  ею,  как  той  бешеной  железной  любимой
тварью, оставшейся там...
   На самом деле, конечно, все было не так. Но чувства были - те.
   И Геннадий был  теперь  должен  этой  юной  римлянке.  Ибо  это  она,
проворная девочка с пушистыми волосами и шелковой  кожей,  подарила  ему
этот мир. Когда Черепанов понял, что может жить здесь. Без  неба.  Но  -
по-настоящему. Может принять этот мир и  овладеть  им,  как  владел  тем
небом.
 
Глава седьмая, 
СОВСЕМ МАЛЕНЬКАЯ 
 
   Черепанов встал  очень  осторожно,  чтобы  не  разбудить  Марцию.  Не
столько потому, что хотел уйти не прощаясь, сколько потому, что уж очень
сладко  она  спала.  Утреннее  солнце,  разбудившее  Геннадия,   ее   не
потревожило. Может, потому,  что  лицо  девушки  было  прикрыто  ворохом
волос, из-под которых видны были только кончик  носа,  плотно  сомкнутые
губы и круглый подбородок. Марция свернулась клубочком на краешке  ложа,
зажав между бедрами ладошки. На  груди,  у  крохотного  соска,  розовело
овальное пятнышко - след ушедшей ночи. Марция  выглядела  столь  юной  и
нежной, что даже не верилось, какой дикой кошкой  она  была  всего  лишь
несколько часов назад.
   Геннадий  поднял  с  пола  простыню  и  накрыл  девушку.   Зря.   Она
проснулась, смахнула кудряшки. Глаза ее  открылись  сразу  -  и  широко,
словно от испуга.
   - Уходишь?
   - Да.
   - Подожди немного... Пожалуйста! - Голос ее был таким, что  Черепанов
не смог отказать: опустился на край ложа.
   - Не уходи, прошу тебя. Еще немного... - Девушка соскользнула с  ложа
и исчезла за ширмой, где стояла "ночная ваза".
   Когда Марция вернулась, от нее пахло розовой водой.
   Двумя  руками  взяв  тяжелую  расслабленную  руку   Черепанова,   она
прижалась щекой к ладони.
   - Еще немного, - прошептала она. - Пожалуйста. Хочу запомнить,  какой
ты. Навсегда. Ты ведь не вернешься, я знаю.
   Геннадий молчал. Сколько в его долгой и достаточно бурной жизни  было
таких утренних прощаний? Ох, как много. Куда больше, чем хотелось бы. Но
никто, ни разу не сказал ему таких слов. Почему-то  стало  страшно.  Эта
юная римлянка, рыжая девчонка, пахнущая  медом  и  розовыми  лепестками,
заставила  его  ощутить  безвозвратно  уходящее  время.  То,  о  котором
сказано: "Нельзя дважды войти в одну и ту  же  реку".  И  вопреки  этому
пугающему чувству, Геннадий сказал то, что не собирался говорить.
   - Вернусь.
   - Что? - Темные, чуточку выпуклые глаза глянули на него снизу.
   - Я вернусь, Марция. - Голос почему-то стал хриплым.
   Не  поверила.  Засмеялась  тихонько,  встряхнула   копной   бронзовых
завитков.
   Она была в его жизни эпизодом. Случайной встречей.  Старый  воин,  на
одну ночь смывший с кожи дорожную пыль, - и юная дочка трактирщика. Одна
ночь - это все, что могло быть между ними. Марция знала это и не строила
иллюзий. Ни вчера, когда (сама) сказала ему: да. Ни сегодня.
   Черепанов отнял у нее руку, коснулся  ее  губ  указательным  пальцем,
покачал головой.
   - Я сказал, что вернусь, - произнес он негромко. - И вернусь. Хотя бы
для того, чтобы сплясать на твоей свадьбе. Договорились?
   - Да, - в темных глазах заплясали веселые искры, -  только  вряд  ли,
дома, Геннадий, я буду примерной женой. Разве что...
   - Что?
   - Эй, Череп! - раздался снаружи зычный  голос  Плавта.  -  Спускайся!
Каша поспела!
   Марция звонко рассмеялась.
   - Скажу, когда вернешься! Обещаю!
 
Глава восьмая 
КОМАНДУЮЩИЙ "ЗАПАДНОЙ ГРУППОЙ ВОЙСК" РИМСКОЙ ИМПЕРАТОРСКОЙ АРМИИ ГАЙ ЮЛИЙ ВЕР МАКСИМИН 
 
   Римский  лагерь  выглядел  настоящей  крепостью.  Ров,   вал   повыше
человеческого  роста,  с  частоколом,  привратные  башни,  сами  ворота,
толстые, скрепленные железом. И охрана - из ребят,  которые  клювами  не
щелкают.
   - Пароль! - Двое заступили дорогу. Один - поближе, другой - подальше,
на подстраховке. А наверху, на площадке башни,  знакомо  (уже  знакомо!)
скрипнул натягиваемый лук.
   Красивые парни: доспехи блестят,  шлемы  сияют...  Наконечники  копий
тоже сияют. И бронзовые нашлепки на щитах.
   -  Откуда  я  могу  знать  пароль,  солдат,  если   твой   тессерарий
<Тессерарий - младший офицер, в обязанности которого входили организация
караулов и передача паролей (по-латыни - tessera).> сообщил его тебе,  а
не мне? - добродушно пророкотал Плавт. - Позови-ка старшего!
   Караульный свистнул.
   Старший,  офицер  в  рельефном  нагруднике  (такой  позднее   назовут
анатомическим <Форма анатомического доспеха имитирует  идеальный  рельеф
мускулатуры.>), в серебряных поножах, с  роскошным  красным  гребнем  на
шлеме, появился тут же, двинулся к ним -  без  спешки,  с  достоинством,
помахивая дубинкой. И вдруг остановился и звонко хлопнул себя по бедру:
   - Юпитер Капитолийский! Аптус! Ты ли это? - гаркнул он. - А говорили:
тебя прибрал Орк!
   - Не сошлись с ним характерами, - проворчал  Гонорий.  -  Будь  добр,
гастат, не труби на весь лагерь. Я хочу сделать кое-кому сюрприз.
   -  Понял!  -  Офицер  осклабился.  -  Курций,  проводи  кентуриона  к
преторию... Хотя нет, останешься  тут,  за  старшего.  Я  сам  хочу  это
видеть! - Римлянин перевел взгляд на Черепанова, и улыбка сбежала с  его
лица. - А это кто такой? Что тебе нужно, варвар?
   - Он - со мной, - бросил Плавт раньше, чем Геннадий успел ответить. -
Да повежливее с ним, гастат! Во-первых, он - рикс. Во-вторых, зовут  его
Геннадий, а прозывают - Череп, потому что  сама  смерть  глядит  из  его
глаз. В-третьих, он изъявил желание послужить  Риму,  и  лично  я  этому
очень рад, потому что - и это в-четвертых - он - мой друг. И  если  тебе
этого недостаточно, гастат...
   - Вполне, примипил! - Офицер прижал к груди  сжатый  кулак.  -  Рикс!
Прошу следовать за мной!
   И они двинулись к аккуратным рядам палаток, отступавших от стен шагов
на сто, вероятно, для удобства обороны.
   Меж ровных рядов палаток вытянулась прямая и широкая улица (иначе  не
назовешь), весьма оживленная. Причем двигались по ней не только солдаты,
но и лица, явно штатские. Например,  пришлось  объехать  телегу,  полную
каких-то корнеплодов, влекомую бычками. А правил бычками  парнишка  явно
допризывного возраста.
   Большая часть народа занималась  полезной  деятельностью,  но  немало
было и праздношатающихся, в том числе и офицеров, которых Черепанов  уже
научился опознавать, но скорее интуитивно. Стандартных  знаков  различия
не наблюдалось. По крайней мере Черепанов их пока не заметил. То есть он
узнал бы, скажем, кентуриона - по поперечному "гребешку"  на  шлеме,  но
большинство солдат были без головных уборов. Недопустимая вещь  с  точки
зрения армии, воспитавшей подполковника Черепанова. С другой стороны,  и
в его время солдаты в касках просто так не разгуливали,  а  до  фуражек,
беретов и пилоток здесь еще не додумались.
   Внимание на них обращали многие. Особенно на  Черепанова,  который  в
своем наряде "от вандала", верхом, смотрелся здесь примерно как ваххабит
в полном вооружении,  раскатывающий  на  джипе  по  территории  военного
аэродрома. Но учитывая,  что  сопровождали  "ваххабита"  двое  офицеров,
никто ему  претензий  не  предъявлял.  Сами  офицеры  привлекали  меньше
внимания, хотя с дежурным многие здоровались,  а  узнававшие  Плавта  по
большей части вместо приветствия роняли на  грудь  челюсть.  Минут  пять
спустя Черепанов обернулся и обнаружил, что за  ними  тянется  приличная
свита. Должно быть, не один только дежурный офицер  желал  поглядеть  на
возвращение старшего кентуриона.
   От ворот неспешным (для лошадей) шагом они добирались  д