ния здешней бедноты. И взрослых, и детишек.  Два  мужичка  с  азартом
рассказали  Плавту  и  Черепанову,  как  прикончили  животное  дубинами.
Описание привело бы в ужас любого защитника  животных,  но  эти  детишки
слушали с восхищением. Потому  что  мясо  убитой  зверюшки  было  пищей,
следовательно - их жизнью. И  они  понимали,  что  любое  мясо  когда-то
бегало, щипало травку, мычало  или  хрюкало.  Да,  их  родственники,  не
обладая охотничьими навыками, приканчивали  животное  долго,  неумело  и
неаппетитно. Но они были  сущими  добряками  в  сравнении  с  "гуманными
технологиями" двадцать первого века, когда на  мясокомбинатах  выпускают
кишки и сдирают  кожу  с  живых  коров,  вздернутых  на  стальные  крюки
конвейера. Если, как слыхал  Черепанов,  в  мясе  убитого  животного  на
биохимическом уровне "записывается", какой именно смертью умерла  бедная
скотинка, то в  расфасованных  бифштексах  из  супермаркетов  содержатся
настоящие кошмары.  Но  попробуй  лишить  сентиментальную  "любительницу
зверюшек" бифштекса! И ты узнаешь, что такое настоящий кошмар!
   "Нет, - подумал Черепанов, - у дикости  есть  много  больших  плюсов.
Например, лицемерия поменьше".
   Он ошибался, полагая  здешнее  общество  более  диким,  чем  то,  где
родился. И насчет лицемерия - тоже ошибался. Мир, в  котором  он  сейчас
оказался, был первоосновой всей европейской культуры - политики,  этики,
законодательства и государственности. Со всеми их плюсами и минусами.  И
как всякая основа, он во многом был глубже и  правильней  многочисленных
построек, выросших на  фундаменте  Римского  Миропорядка.  К  сожалению,
Черепанову не суждено было увидеть Рим в эпоху расцвета. Только накануне
гибели. Но гибель  Тысячелетнего  Рима  -  дело  долгое.  Изнутри  и  не
заметишь, что титан умирает.  Все  кажется  -  это  не  смерть,  а  лишь
временная полоса неудач, как уже не раз бывало. Может, потому и  умирают
великие государства? Когда череда взлетов и падений  становится  слишком
длинной и кажется естественным, что за провалом  следует  подъем?  Когда
всем - и подданным, и власть предержащим - кажется, что  выход  из  пике
должен произойти сам собой? Что  история  проворачивается  как  туша  на
вертеле, подставляя огню то один, то другой бок? И забывается вдруг, что
кто-то должен крутить вертел, а кто-то - срезать мясо до того,  как  оно
обуглилось. А туша при этом становится все тоньше и тоньше...
   ...  Оленья  туша  неторопливо  поворачивалась  на  вертеле,  которым
служила  грубо   оструганная   жердина,   установленная   на   рогатках.
Сотрапезники отмахивали ножами куски - по  мере  готовности,  сдабривали
солью, дули на горячее мясо...
   Плавт, снимавший обжаренные, шкворчащие куски  небрежным  и  идеально
точным взмахом ножа, тем же движением ловко  забрасывал  их  в  глиняную
миску, из которой ели детишки - мальчик лет пяти и  заморенная  девчушка
года на четыре постарше.
   Девчушке кентурион напоследок сунул кусок медовых  сот,  которым  она
поделилась с братцем.
   Черепанов, зная темперамент и установки кентуриона, опасался, как  бы
Гонорий не стал к ней  приставать,  но,  видимо,  даже  с  точки  зрения
любвеобильного Плавта, девчонка была еще слишком мала. Что  же  касается
двух присутствовавших женщин...
   Возможно, они не отказали бы славному воину, а их мужчины не стали бы
возражать (интересно, как бедолаги могли бы возразить  Плавту?),  но  уж
больно  грязны  и  невзрачны  были  эти   крестьянки.   Кстати,   именно
крестьянки, в первоначальном значении этого  слова.  На  обеих  Геннадий
заметил маленькие деревянные крестики. А старший из мужчин после трапезы
пробормотал что-то вроде "Pater noster" <Отче наш>.
   Внезапно  тонкий  жалобный  вой  пронзил  темноту.   Совсем   близко.
Стреноженные лошади, пасшиеся неподалеку, нервно заржали  и  подались  к
людям.
   Даже слой пыли не мог скрыть, как побледнели женщины.  Да  и  мужчины
занервничали.
   - Лупус, - прошептала девочка. - Волк.
   И тут же получила от матери оплеуху.
   - Накличешь, дура!
   - Оставь ее, - спокойно уронил  Плавт.  -  Ну,  волки.  Что  с  того?
Пойдем, Геннадий, лошадей привяжем на всякий случай.
   Черепанов поднялся.
   За все время их совместного путешествия волков он не видел ни разу. И
не слышал. Следы - да. Следы попадались. И волчьи шкуры у варваров по ту
сторону Дуная встречались столь же часто, как сапоги типа "казак" осенью
на Арбате.
   Вой раздался совсем близко. И тут же  солисту  ответил  целый  волчий
хор.
   - Кровь учуяли, - сипло произнес старший из мужчин. - Его кровь. - Он
показал на недоеденную тушу оленя.
   - Может, отдать им? - неуверенно предложил второй.
   - Вот еще, - проворчал Плавт. - Волков жареным мясом кормить. Да я их
лучше сам съем! Вместе с хвостами! -  Кентурион  подмигнул  перепуганной
девчонке.
   Та неуверенно улыбнулась.
   Черепанов ощутил, как редеет сгустившийся над поляной страх. Даже ему
как-то спокойнее стало...
   В следующий миг он вскочил,  словно  подброшенный  пружиной.  Ширкнул
выдернутый из ножен меч  -  серый  зверь  с  тусклыми  красными  глазами
отпрянул назад и застыл между двух кустов. При свете костра  была  видна
нитка слюны, свисающая из пасти.
   - Обнаглели, - проворчал Плавт.
   Он единственный как сидел, так и остался сидеть.
   - Совсем обнаглели. Добро бы зима была, а то ведь осень...
   Еще один волчара возник по ту сторону костра. С той стороны, где были
привязаны лошади и ослик. Животные уже рвались с привязей...
   - Раз, два, три... - спокойно считал Плавт. - Четыре, пять... Восемь.
   Красные угольки-глаза окружили поляну со всех сторон.
   - Во Фракии за пару ушей динарий дают, -  сказал  Гонорий.  -  Здесь,
наверно, не меньше, как думаешь?
   Он неторопливо поднялся.
   - Да убери ты меч, - сказал он Черепанову таким  тоном,  словно  речь
шла о выборе наживки для рыбалки. - Спугнешь. Да и шкуру попортишь. -  И
шагнул в сторону от костра. В опущенной руке -  нож,  которым  кентурион
полчаса назад резал мясо.
   Черепанов не боялся диких зверей  -  он  отлично  знал,  что  человек
сильнее любого. Но все-таки выйти с ножом на целую стаю...
   Плавт  успел  сделать  шагов  десять.  Не  шагов  -  шажков...  Серая
стремительная тень метнулась из темноты...
   Черепанов увидел, как Гонорий  плавно,  даже  неторопливо  подался  в
сторону - и поймал тень  на  лету.  Поймал,  чиркнул  ножом  -  и  легко
перебросил через плечо.
   Короткий визг - и серый зверь тяжело шлепнулся на землю и забился  на
траве, брызгая кровью из распоротой шеи.
   Дети пронзительно заверещали.
   А красные угольки, окружившие поляну, разом  погасли.  Волки  исчезли
так же внезапно, как и появились.
   Плавт подошел к костру, поглядел  на  зверя.  Тот  уже  затих,  глаза
остекленели. Был он совсем небольшой, тонконогий, поджарый. Но  с  таким
впечатляющим арсеналом в пасти...
   Плавт наклонился, отмахнул волчьи уши и сунул девчонке, а нож обтер и
спрятал.
   - Обдери, - сказал он, кивнув на волка, младшему из мужчин.  -  Шапки
деткам сошьешь. Здесь не Италия. Зимой холодно бывает.
 
Глава третья, 
В КОТОРОЙ ГЕННАДИЙ ЧЕРЕПАНОВ УЗНАЕТ, КАК ВЫГЛЯДИТ "НАСТОЯЩАЯ РИМСКАЯ" ЕДА И "НАСТОЯЩИЕ РИМСКИЕ" ШЛЮХИ 
 
   Гостиница располагалась метрах в ста от дорожной развилки. А на самой
развилке на каменном постаменте стояло изваяние человечка,  выкрашенного
в красный цвет. Вид у  человечка  был  донельзя  жизнерадостный,  а  уши
почему-то ослиные. Из-за пазухи изваяния торчали желтые колосья и черные
виноградные грозди. И такие  же  грозди  свешивались  из  рога,  который
человечек держал двумя руками. Но самой  выдающейся  частью  статуи  был
устремленный  вперед  метровой  длины  фаллос,  изваянный   с   большими
точностью и старанием.
   Гонорий необычайно оживился. Соскочил с коня,  подбежал  к  статуе  и
принялся оглаживать и охлопывать изваяние, всячески выражая восторг.
   Черепанов тоже спешился, подошел поближе. Пока Плавт исполнял  "танец
радости", Черепанов  не  без  труда  разбирал  сделанную  на  постаменте
надпись. Она гласила:
 
   "СКАРЕМИЙ - 10 миль"
 
   <Межевые  столбы  на  римских  дорогах  были  многочисленны,  но   не
унифицированы.  И  формой,  и  надписями.  На  них  могло  быть  указано
расстояние, например, не только  расстояние  до  ближайшего  населенного
пункта, до ближайшего большого города, столицы провинции или  Рима.  Или
до границы. Часто на столбе было написано  имя  принцепса  (императора),
который распорядился данную дорогу построить. В  данном  случае  указано
только расстояние до ближайшего города.>
 
   А пониже:
 
   "Но то, что нужно тебе, о путник, - рядом".
 
   И еще ниже:
 
   "Не унывай, пока жив,
   Следуй желанным путем.
   Пищей себя подкрепи -
   И жилы твои укрепит
   Всеизобильный Приап".
 
   Ага, вот, значит, каков бог-покровитель Плавта. Понятненько.
   Геннадий посмотрел на ликующего друга... И  у  него  впервые  за  все
время  их  знакомства   зародилось   некое   подозрение.   Подполковнику
показалось, что римлянин изображал ликование. Актерствовал.  Зачем?  Или
это тоже определенный ритуал?
   "Черт их разберет, этих  идолопоклонников",  -  подумал  Черепанов  и
отложил возникшие сомнения в дальний уголок. Но  именно  отложил,  а  не
отбросил.
   Гостиница,  солидная  постройка  из  камня  с   внушающими   уважение
воротами, недавно  выбеленными  стенами  и  красной  черепичной  крышей,
издали произвела на Черепанова очень приличное впечатление.  Вполне  под
стать дороге. Правда, подойдя ближе, Геннадий  увидел,  что  под  свежей
побелкой проступают  неистребимые  настенные  граффити  и  даже  имеются
некоторые свежие надписи, например "Евстихий - сын  безрогой  козы".  На
случай, если читатель  не  был  знаком  с  упомянутым  Евстихием,  рядом
красовался портрет, причем недостаток профессионализма художник с лихвой
компенсировал фантазией.
   Черепанов хмыкнул. Человеческая натура неизменна:  вид  чистой  белой
стены оскорбляет  взгляд  обывателя.  Когда-то  Геннадий  прочитал,  что
количество  и  плотность  настенного  "творчества"  на  единицу  площади
соответствует общему уровню культуры народа. "Дописки" прекращаются, как
только   поверхность   перестает   "оскорблять"   взгляды   масс   своей
"недопустимой" чистотой. Судя по  данному  забору,  культура  в  Римской
империи была  на  высоте.  Правда,  и  забор  был  выбелен  относительно
недавно.
   Внутри  гостиница  тоже  была  хоть  куда,  с   конюшнями,   обширным
хозяйственным  двором  и   галереями.   Более   того,   постоялый   двор
располагался вокруг источника, чьи прозрачные воды  наполняли  небольшой
бассейн,   выложенный   потрескавшейся   плиткой.   Надпись   на   камне
свидетельствовала, что источник имеет давнюю историю и  посвящен  самому
Геркулесу.
   - Нравится? -  самодовольно  поинтересовался  Гонорий,  вручая  повод
ослика слуге. -  Я  всегда  здесь  останавливаюсь  по  пути  в  Никополь
<Никополь. - Гонорий имеет в виду  город,  основанный  в  начале  II  в.
императором Траяном  в  провинции  Нижняя  Мезия.>  или  Сердику.  Здесь
недешево, зато вино отменное, нет клопов и отличные девочки. Раньше  тут
мансион <Мансион - государственная  гостиница.>  был,  но  его  еще  при
Антонине  Каракалле  продали  отцу  нынешнего  хозяина.  Теперь   полный
порядок. Эй, Парсий, ты еще жив?  -  гаркнул  Гонорий,  пинком  открывая
дверь.
   Внутри было темновато, не слишком чисто, зато  запахи  витали  такие,
что у Черепанова рот сразу наполнился слюной.
   Парсий, упитанный мужчина с бородой  колечками  и  золотыми  серьгами
граммов по двадцать каждая, услыхав возглас, повернулся навстречу  новым
гостям всем своим массивным телом и изобразил крайне радушную,  но  явно
фальшивую улыбку.
   - Великолепный Плавт! - воскликнул он. - А люди болтали,  будто  тебя
зарезали варвары! О! Я никогда не  верил,  что  какие-то  варвары  могли
такого доблестного воина...
   - Хватит болтать! - оборвал его кентурион.
   - Да, господин! Конечно, господин примипил Гонорий! Прошу  пожаловать
в триклиний, господин примипил!
   Триклиний представлял собой просторный зал с дыркой посреди  потолка.
Внутри было шумно и густо пахло едой.
   Плавт, высокомерно оглядев зал, прошествовал мимо обычных  столов  со
скамейками и табуретами к столу низкому и квадратному, размещавшемуся  в
дальнем  углу  и  частично  отгороженному  ширмой.  С  трех  сторон   от
стола-коротышки располагались прикрытые синими покрывалами широкие  ложа
на бронзовых ножках. Отстегнув меч, Плавт  плюхнулся  на  одно  из  них,
подгреб под себя подушку, махнул рукой Черепанову:
   - Давай располагайся! Наконец-то мы можем отдохнуть по-человечески. -
И, уже хозяину:
   - А ты что стоишь, жирняй? Тащи все  самое  лучшее.  Живо!  Если  мой
друг, благородный рикс с благородным именем, - широкий  жест  в  сторону
Геннадия, - останется недоволен  твоим  гостеприимством,  я  ублаготворю
тебя черенком вон той метлы так, как ты  ублаготворяешь  своих  сопливых
мальчишек тем, что болтается у тебя под брюхом.
   -  Все  будет  самое  лучшее!  -  воскликнул  хозяин.  -  Для   тебя,
великолепный Плавт, только самое лучшее и немедленно! - При этом толстяк
не только никуда не побежал, а выпятил живот и принял "ораторскую" позу,
явно намереваясь толкнуть речь. - Превосходное испанское вино, смешанное
с горячим медом, свинья, фаршированная колбасами, с приправами и сладким
пюре из сыра, яиц, пшеничной муки и меда,  пирог  с  рублеными  кишками,
белый хлеб с орехами, теплый, только что испеченный...
   - Довольно! - оборвал его Гонорий. - Принеси для начала своего хлеба,
свежего козьего сыра, оливкового масла и  терпкого  вина.  Это  чтобы  я
почувствовал, что наконец вернулся домой. А потом тащи все остальное.  И
приготовь нам ту комнату, где  я  всегда  останавливаюсь.  И  еще  одну,
рядом. И не говори, что занято. Меня это не интересует. Ты понял?
   - Разумеется, великолепный примипил Гонорий!  Непременно  все  будет,
как ты пожелаешь! Я конечно не осмеливаюсь спросить, есть  ли  у  такого
благородного примипила деньги...
   - Ты уже спросил. - Гонорий расхохотался. -  Есть.  Шевелись,  кабан,
или я заплачу тебе железом вместо серебра!
   - С ними только так и надо, -  пояснил  кентурион  Черепанову,  когда
толстяк наконец удалился. - Не то умрешь от голода, и тебя  еще  обжулят
вдобавок.
   Вероятно, он был прав, потому что сыр  с  травками,  хлеб  и  терпкое
красное вино появились буквально через полминуты.
   Перед  каждым  из  сотрапезников  постелили  по  салфетке,  и  друзья
занялись едой. Это был серьезный процесс. И длительный, поскольку вскоре
поспело горячее. Та самая фаршированная свинка. Двое слуг приволокли  ее
на блюде, дабы у благородных гостей не  возникло  сомнения,  что  свинка
представлена им целиком. Затем эти  же  рабы  довольно  ловко  разделали
кушанье и  разложили  на  серебряных  тарелках.  Предложено  было  также
несколько соусов, два из которых остро пахли  пряной  селедкой,  один  -
фруктовый и еще один - вроде майонеза. Черепанову было любопытно,  и  он
попробовал из каждой соусницы, но использовать предпочел  фруктовый.  На
его вкус мясо и так было чересчур  пряным,  а  уж  с  чесноком  и  вовсе
перебор, особенно в колбасках. Поэтому он весьма активно прикладывался к
чаше с мульсумом, молодым вином, изрядно приправленным медом.
   Все блюда, кувшины и чаши расставлялись на  низком  широком  столе  с
покрытием из голубоватого мрамора. Посуда явно была недешевая,  а  чаши,
ножи и ложки - из настоящего серебра, причем искусной работы,  с  тонким
орнаментом. К сожалению, привычные Черепанову вилки отсутствовали. Чтобы
разобраться в местном  застольном  этикете,  Черепанов  приглядывался  к
тому, как ест кентурион. Но то ли этикет здешний был прост,  то  ли  сам
кентурион был чужд светских условностей, поскольку исповедовал  принцип:
"Если бы боги хотели, чтобы люди ели столовыми приборами,  они  снабдили
бы человека ложками, а не пальцами".
   Ложа, широкие, низкие, на толстых бронзовых ножках, были примерно той
же высоты, что и стол. На каждом имелся набор слегка засаленных  подушек
и валиков, позволявших принять достаточно удобную  позу.  Тем  не  менее
есть лежа Геннадию было  непривычно.  Но  очевидно,  в  этом  был  некий
особый, приличествующий их положению шик. Потому что большинство  других
посетителей "ресторации" сидели на табуретках и скамьях  за  нормальными
столами. Непривычно также было видеть мужиков в  "платьях".  А  все  эти
римские туники и тоги, несмотря на живописные  складки,  а  может  быть,
благодаря складкам  и  прочим  рюшечкам  выглядели  именно  как  женская
одежда. С точки зрения Черепанова, когда из-под подола белой  или  синей
юбки торчат волосатые кривые ноги в стоптанных сандалиях - это не  очень
эстетично. С другой стороны, вон у  той  девчонки-служанки  ножки  очень
даже ничего. И мордочка. Девчонка,  поймав  взгляд  "уважаемого"  гостя,
кокетливо улыбнулась. Совсем молоденькая.  Губки  накрашены,  каштановые
волосы уложены в сложную конструкцию из локонов и завитков. Но ушки - на
виду.  И  в  ушках  -  золотые  сережки.  Слишком  дорогие  для  обычной
служаночки. Тем не менее красотка явно выполняла в этом кабачке  функции
официантки: принесла трем  бородатым  мужичкам  полный  кувшин,  забрала
пустой и удалилась, грациозно покачивая аккуратной попкой  и  позвякивая
крохотными колокольчиками на ножных браслетах.
   "Нет, все-таки варвары в этом мире выглядят  куда  мужественнее,  чем
цивилизованные граждане Великого Рима", - подумал Геннадий.
   Платья эти, кольца-сережки, вон у того глаза накрашены, а у  этого  -
губы. И щеки нарумянены. Просто как в гомосечий притон  попал,  ей-Богу.
Нет, ну натурально тусовка секс-меньшинств. Хотя кто знает? Может, у них
здесь большинство - геи. Впрочем, нет, большинство не может состоять  из
геев. Финансы страны не позволят.
   Это как в анекдоте: один оболтус звонит другому. "Знаешь, -  говорит,
- я теперь гей, хи-хи".
   "Да? - говорит приятель. - А у тебя что, коттедж теперь свой?"
   "Да нет, нет у меня коттеджа, в коммуналке живу".
   "Ну так ты, значит, иномарку купил крутую?"
   "Да ты че? Откуда у меня бабки на иномарку?"
   "То есть у тебя и бабок нет?"
   "Ну..."
   "Так какой же ты гей, мать твою? Ты просто пидор!"
   Но вот этот жирняй, скорее всего, - гей.  По  местным  меркам.  И  не
стесняется, подлец!
   По самые глаза  обросший  салом  мужик  в  сиреневой  тоге  и  венке,
водруженном на загорелую лысину, усадил на колени юнца лет тринадцати  и
шарил у него под туникой просто-таки  безо  всякого  стеснения.  А  юнец
только хихикал и с невероятной скоростью поглощал  какие-то  сухофрукты.
Оба уже пьяные в сосиску. Геннадий перевел взгляд на Плавта, и ему чуток
полегчало. Каковы бы ни были обычаи в  этом  развращенном  обществе,  но
старина Гонорий - настоящий мачо. Такого хоть во  что  обряди,  отовсюду
"мужество" выпирает. Просто-таки на морде написано: "Я - крутой мужик".
   Сам Черепанов имел точно такую же физиономию, разве что скулы  пошире
да бородка  на  квадратной  челюсти  -  светлая.  Но  людям  свойственно
обольщаться насчет собственной внешности. Поэтому Геннадий полагал,  что
его лицо более одухотворенно и интеллектуально.  Если  заглянуть  ему  в
глаза...
   Но желающих из праздного любопытства заглядывать в  глаза  Черепанова
было  крайне  мало.  Один  беглый  взгляд,   брошенный   на   физиономию
подполковника, вызывал у  человека  четкое  желание  не  глазеть  на  ее
обладателя  попусту.  Во  избежание.  Правда,   такое   поведение   было
характерно  главным  образом  для  представителей  сильного  пола,  а  у
прекрасной половины человечества  облик  подполковника  вызывал  желание
прямо противоположное. Но Черепанов и этого повышенного интереса  дам  к
своей персоне тоже не замечал.  Была  у  Геннадия  удобная  особ