это должен быть ее прямой потомок, внук, или  даже
правнук,  -- не  очень уверенно сказал  Грендель. -- Осторожнее,  там топкое
место, заберите  чуть правее... А вон там, -- указал он  совершенно в другую
сторону, где начинались  "грядки", чередующиеся канавками, --  то место, где
княжна Марфа закончила свой недолгий век в человеческом обличии.
   --  Сказкины  бабки! -- опять  захохотал Беовульф  и  в  очередной  раз
провалился чуть не по  колено в болотную жижу. -- То  есть, я хотел сказать,
бабкины сказки.
   --  Какие  еще  сказки!  --  возмутился  Грендель.  --  Ведь  даже  наш
Ново-Ютландский  король Иов,  который правил  в  те годы,  установил на этом
месте памятный камень. Он и по сей день там стоит!
   -- А это не может быть, извините, просто дань поэтическому сказанию? --
осторожно заметил Дубов. -- Например, для привлечения любопытствующих.
   --  Ну  конечно  же нет, --  воскликнул Грендель. -- Когда у нас  будет
время, я непременно  свожу вас, маловеров,  туда -- там все сохранилось, как
было двести лет тому назад. Княжна не знала, куда ей деваться, и побежала по
одной из  "грядок".  Но  ей  не  посчастливилось  --  знаете,  часть из  них
сквозные, по ним можно было пройти через все болото, и тогда Марфа  имела бы
надежду   спастись.  А  она  как  на  грех  побежала  по  "грядке",  которая
заканчивалась там,  где  сходились две  канавки, а  броситься  в воду она не
решилась.  Тут  ее нагнали  подручные князя Григория,  а  колдун превратил в
лягушку. С тех пор она в тех местах, говорят, и обитается.
   -- Свежо предание, а верится с трудом, -- заметил Василий.
   -- Я ж говорю --  сказки!  -- добавил Беовульф. Грендель  только махнул
рукой, не желая пускаться в пустые споры.
   Некоторое время спутники шли молча, и лишь когда они миновали невысокий
холм, поросший кустарником, Грендель разомкнул уста:
   -- Здесь начинаются владения князя Григория. -- И, обернувшись назад, с
чувством произнес: -- О Мухоморская земля! Уже за шеломянем ты еси.
   Беовульф  лишь фыркнул, а  Василий подумал, что  у Гренделя наверняка в
суме хранится мешочек с горстью родной болотной земли.


x x x


   С утра у князя Григория раскалывалась голова -- как уже двести с чем-то
лет  подряд  в  этот  день,  четвертого  октября.  Но  князь,  привыкший  не
поддаваться обстоятельствам, уже с утра находился в своем рабочем  кабинете.
Ему предстояла нелегкая задача -- установить, кто из двух князей Длинноруких
настоящий, а  кто самозванец, а  главное -- с  какими целями этот самозванец
прибыл  в  Белую  Пущу.  Князь  Григорий  чувствовал,   что  появление  двух
Длинноруких тоже  как-то связано  с остальными событиями последних  дней,  и
оттого очень хотел докопаться до истины.
   -- Ну что, Каширский, хоть это-то вы сможете? -- спросил князь Григорий
у  чародея-недоучки,  который  в  почтительной  позе  стоял  перед княжеским
столом.
   -- А как  же, Ваша Светлость! --  рассыпался в  уверениях Каширский. --
Мне это раз плюнуть.
   --  Посмотрим,  -- процедил князь  Григорий и хлопнул в  ладоши. Тут же
охранники  ввели  в  кабинет  обоих  Длинноруких.  Оба,  несмотря  на  ночь,
проведенную в неволе, чувствовали себя бодро и уверенно.
   -- В  первый  и  последний раз  призываю  одного  из  вас  признаться в
самозванстве,  --  морщась от  головной боли,  произнес князь Григорий.  Оба
Длинноруких  молчали.  --  Ну что ж, пускай  вам  будет хуже,  --  с угрозой
продолжал князь, не дождавшись признания. -- Каширский, приступайте!
   Каширский встал посреди  комнаты напротив обоих  Длинноруких и,  сделав
страшное лицо, заговорил замогильным голосом:
   -- Энергия правды перетекает к  вам, и вы не сможете лгать, как бы того
не хотели... Даю вам установку признаться в том, что вы не тот, за кого себя
выдаете...
   Один из Длинноруких внимал "установкам" чародея и даже чуть покачивался
в  такт  его  речи,  другой  же  остолбенело  взирал  на  Каширского, слегка
приоткрыв рот.
   -- Ну, говорите же! -- закончил свой сеанс Каширский.
   Первый из Длинноруких прекратил  раскачиваться и, положив руку на грудь
поверх порванного кафтана, торжественно провозгласил:
   -- Был, есмь и буду князь  Длиннорукий, градоначальник  Царь-Городский,
заточенный во узы по вражиим наветам!
   -- И я тоже! -- расплылся в дурацкой улыбке второй.
   -- Ну?  -- грозно обернулся князь Григорий к Каширскому. -- Что же твои
хваленые чародейства?
   Каширский с  умным видом почесался там-сям, пожевал  губами  и в  конце
концов выдал резюме:
   -- Они оба настоящие.
   --  Что-о? --  зловеще  прошипел князь,  скривив  тонкие губы  то ли от
головной боли, то ли в усмешке.
   Каширский побледнел, сжался и быстро залепетал:
   -- Это был  пробный тест, мой повелитель. Пока что ясно то, что один из
них  -- настоящий Длиннорукий, а  другой подготовился к тому, что может быть
подвержен психологическому сканированию  со стороны столь квалифицированного
специалиста, как ваш покорный слуга. Видите ли, князь...
   -- Пока что я вижу одно,  -- голосом, не предвещающим ничего  хорошего,
перебил князь Григорий,  -- то,  что ни от вас, ни от госпожи Глухаревой нет
никакой пользы.
   --  Вы   ко   мне  несправедливы!  --   возмутился   "квалифицированный
специалист", но князь его не слушал:
   -- Вы завалили  дело с  Гренделем и Беовульфом  -- раз. Вы даже боярина
Василия не могли убрать чисто -- два. Прикажете продолжать?
   -- Нет, не надо, -- поспешно ответил Каширский.
   -- Тогда делай свое дело!
   Каширский снова набычился,  напрягся и даже чуть зашевелил  ушами. Один
из Длинноруких устремил взор на Каширского и немного подался в  его сторону.
Второй же Длиннорукий  все так  же стоял столбом  с  видом  полного  дурака.
Похоже, что опыты чародея действовали на обоих, только по-разному. И вдруг в
звенящей тишине из-под княжеского стола  выкатилась крупная золотая  монета.
Она, поблескивая боками, деловито двигалась  в  сторону  двери,  и  путь  ее
пролегал ровно промеж обоих Длинноруких. И вот тот из них, что покачивался в
гипнотическом трансе, ловко, как кот на мышь, бросился на монету.
   -- Кхе-кхе, -- усмехнулся князь Григорий, --  вот мы и разобрались, кто
здесь самозванец.
   -- Это  не я! --  испуганно подал голос  тот Длиннорукий, что лежал  на
полу, крепко сжимая в жирной ручонке золотой.
   --  Конечно, не  ты,  -- спокойно  отозвался князь.  -- Тебя  спасла от
темницы твоя воровастая сущность. -- И, уже обращаясь  к Каширскому, зловеще
продолжил: -- Вот мы и разобрались, любезный, без твоих фиглей-миглей.
   Каширский сжался, как кролик перед удавом:
   -- Ну, это по чистой случайности, вы обронили монетку...
   --  Это  у  тебя  с Анной  Сергеевной  все  чистые  случайности,  --  с
неприятным хрустом размял длинные пальцы князь. -- А у меня точный расчет.
   -- Ваша Светлость, если бы вы соизволили мне дать еще немного  времени,
то я бы все непременно и сам...
   Но  тут произошло  нечто неожиданное: второй Длиннорукий слегка щелкнул
пальцами, и теперь Каширский,  мелко задрожав всем телом, стал опускаться на
пол неподалеку от "первого" Длиннорукого.
   -- Вот этот... этот! -- залепетал Каширский, беспомощно хватаясь руками
за воздух. -- Я знаю, кто он...
   --  И  кто  же?  --  спросил  князь, с  некоторым  удивлением глядя  на
корчащегося Каширского.
   Но тот не успел ответить, так как "второй" Длиннорукий вдруг стал резко
худеть  и увеличиваться в росте, а его черты начали меняться прямо на глазах
у изумленных зрителей.
   -- Да,  ты прав, Каширский,  -- презрительно заговорил он, окончательно
приняв другой облик, -- я Чумичка. Вы убили Василия, можете убить и меня, но
ваше время истекло. Не я, так другой прикончит все это вурдалачье царство!
   --  Велите казнить его, Ваше Превосходительство, --  злобно  забормотал
Каширский,  тщетно  пытаясь подняться  с  пола. -- Велите  его  расстрелять,
повесить, утопить...
   -- Тебя  не  спросили, -- презрительно бросил князь Григорий. -- Нет, я
его заставлю послужить на благо себе. Он ведь настоящий чародей, как я вижу,
не  то  что некоторые. --  И, обратившись  к  Чумичке,  спросил:  -- Ну как,
пойдешь ко мне на службу?
   -- Никогда, -- тихо, но твердо ответил Чумичка.
   -- Ну  что ж, я тебя  не  неволю, -- через силу усмехнулся  князь. -- У
тебя будет время  обдумать мое предложение. Отведите его у темницу и глаз не
спускайте!
   Охранники тут  же подскочили к Чумичке и, не дав ему даже пошевелиться,
схватили под руки и вывели прочь.
   --  Вон,  --  негромко сказал  князь Каширскому,  --  и  постарайся  не
попадаться мне на глаза, покамест не позову.
   Каширский, радуясь, что так легко отделался, попытался встать,  но,  не
сумев, на четвереньках пополз к двери.
   Когда  горе-чародей  столь  нелицеприятным  образом  покинул  княжеские
апартаменты, "настоящий" Длиннорукий, кряхтя, встал с пола:
   -- Ну что, князь Григорий, убедился теперь, что я -- это я?
   -- А бес тебя  знает, может, и  ты  тоже  -- не ты, --  проворчал князь
Григорий. -- Ну ладно, отправляйся на конюшню.
   -- На конюшню? -- изумился Длиннорукий.
   -- А  то куда  же? Ты ведь туда так рвался. Хотя нет, на конюшню рвался
тот, самозванец. Но ты однако же туда сходи.
   -- Для чего?
   -- Найдешь там некоего  Петровича, душегуба и лиходея. Познакомишься  с
ним, а завтра я отправлю вас обоих на важное задание.
   -- Вот это по мне, -- обрадовался Длиннорукий. -- А что за задание?
   --  Его  тебе  расскажет  барон  Альберт,  --  поморщился  Григорий  от
накатившей головной боли. -- А сейчас оставь меня. --  Но, когда Длиннорукий
достиг двери, негромко добавил: -- А монетку верни!
   Едва Длиннорукий, опечаленный расставанием с монеткой, кланяясь покинул
кабинет, князь Григорий стиснул голову руками и чуть слышно пробормотал:
   --  Кажется, все к лучшему. Боярин Василий мертв, Чумичка в  темнице...
Только бы эта боль прошла поскорее. И скорее бы этот день прошел...


x x x


   Александр подавленно молчал, сидя  в глубоком кресле.  Молчала и  Надя.
Она понимала, что если  король пригласил ее  к себе в покои,  то  собирается
что-то сказать. Поэтому Чаликова терпеливо ждала.
   --  Вот  и  Уильям  куда-то запропал,  -- после  долгого молчания  тихо
проговорил Александр.
   --  Надеюсь,  Ваше  Величество,  что  он  не стал добычей  людоеда,  --
позволила  себе  пошутить  Надя.  Однако  Его Величество был  настроен  куда
серьезнее.
   --  Как жаль, --  вздохнул  он, -- еще  несколько дней, и  она  была бы
спасена.
   -- Кто, донна Клара? -- удивленно переспросила Надя.
   -- Да.  Теперь  этого  можно не скрывать,  хотя  я прошу  вас  особо не
распространяться --  огласка тут  совершенно  ни к  чему.  Но вам я скажу --
вдруг это поможет установить истину.
   -- Значит, донна Клара носила в себе какую-то тайну? -- понизила  голос
Чаликова.
   --  Эта  женщина  пребывала  здесь  под  именем   известной  гишпанской
стихотворицы не столько по нашему давнему обычаю, сколько потому что  должна
была таить собственное имя.
   -- Если не секрет, Ваше Величество, от кого она скрывалась?
   --  От  князя Григория. Как вам, вероятно, известно,  земля Белой  Пущи
разделена  между князьями и боярами,  многие из  которых -- потомки тех, кто
уцелел от Шушковских времен.
   -- Как, разве там не упыри заправляют? -- удивилась Надя.
   --  Заправляют, конечно,  упыри,  -- согласился Александр, -- но делают
это  не  напрямую. A для видимости в Белой Пуще даже существует не больше не
меньше как  Боярская Дума.  Это  чтобы иметь дело  с иноземными правителями,
которые прекрасно знают, кто в Пуще хозяин, но вступать в прямые  сношения с
упырями им вроде как бы неприлично, а с боярами -- совсем другое дело, даром
что эти бояре пляшут под вурдалачью дудку.
   -- Надо же, а я и не знала! -- покачала головой Чаликова.
   --  Князь Григорий -- очень умный... чуть  было не сказал "человек", --
продолжал  король.  --  Очень  умный  правитель.  Или,  скорее,  хитрый.  Он
прекрасно понимает, что  чисто  по-человечески народу  легче подчиняться  не
упырям, а своим же помещикам. Но не дай бог кому-то  хоть в чем-то отойти от
воли князя Григория -- и в одну прекрасную ночь вся помещичья семья исчезнет
без следа, а в  усадьбе  появится  новый барин, более послушный.  И  не  дай
господь кому-то из селян залюбопытствовать, куда девались прежние хозяева!
   -- Значит, донна Клара...
   -- Донна Клара -- это дочка одного из  таких помещиков. К счастью, в ту
ночь, когда исчезла ее семья, ее самой  в усадьбе не было. Уж не знаю, каким
чудом ей удалось добраться до моего замка, но отказать  ей в приюте я  никак
не  мог.  Конечно же,  я прекрасно понимал,  что здесь она  не может быть  в
полной безопасности, и  собирался переправить в  одно  из соседних княжеств,
менее  зависимых  от  Белой  Пущи,  где  она  могла бы  жить даже под  своим
настоящим именем, но увы -- тут пошел дождь, замок затопило...
   --  То  есть  вы, Ваше  Величество,  полагаете, что  донна  Клара стала
жертвой агентов князя Григория? -- спросила Чаликова.
   -- Я  мог бы так  полагать,  если бы  не первые два случая, -- вздохнул
король. -- Но Касьян -- это обычный сельчанин, хотя  и одаренный несомненным
поэтическим даром. A вот Диоген...
   -- Я так чувствую, что он тоже не совсем  Диоген, -- осторожно заметила
Надя.
   -- Вы правы, -- согласился Александр, -- хотя тут совсем другой случай.
Я  не вдавался  в подробности,  но  он  --  уроженец  Кислоярского  царства.
Начитавшись  книжек  заморских  философов,  он  стал  проповедовать   мысли,
отличные  от принятых в Царь-Городе  представлений  о  сущности христианства
вообще и православия в частности. И тем самым настолько, как вы выражаетесь,
"достал"  царь-городских церковников, что  те  чуть было не отправили его на
костер.
   -- Неужели царь Дормидонт допустил бы такое изуверство?
   --  Брат  Дормидонт  по  своей  доброте  и  незлобивости  решил как  бы
опередить церковников и сослал его в один из монастырей на покаяние. Ему  бы
сидеть там тихо, а он бежал из обители, вернулся в столицу и  продолжал свои
еретические  выходки  пуще прежнего. Как-то раз  даже встал  на  четвереньки
перед входом в храм Ампилия Блаженного и, изображая собаку, лаял на прихожан
и хватал служителей  церкви за рясы. Уж  не знаю, что он хотел этим сказать,
но после того случая его схватили и  бросили в темницу на две седмицы  и еще
один день. Тогда уж он понял, что житья в Царь-Городе ему не будет, и  бежал
сюда. Ну, я ему предоставил кров и скромное пропитание, но с условием, чтобы
никаких выходок.  И  он эти условия соблюдал,  только  порой очень  уж вином
злоупотреблял, да  тут уж чего поделаешь... Я даже подумал, что в его гибели
повинны царь-городские церковники, но теперь видно, что тут все иначе.
   -- A не значит ли это, что  и другие поэты... -- начала  было  Надя, но
Александр быстро приложил к устам палец с перстнем -- и Чаликова поняла, что
дальнейшие разговоры на данную тему совершенно излишни.  По крайней мере, до
следующего несчастного случая.
   Выйдя из королевских покоев, Надя  услышала какой-то шум, доносящийся с
улицы   через  неплотно  закрытое  окно.  Со   свойственным   ее   профессии
любопытством  она немедленно  ринулась к окну, выходящему во двор  замка  и,
распахнув  его,  распласталась на  широком  подоконнике,  рискуя  вывалиться
наружу.  И пожалела, что при  ней нет фотоаппарата. А зрелище того стоило: в
ворота замка строем входил отряд королевской  гвардии в полном составе -- то
есть все четыре  солдата и их командир с  лихо закрученными усами. Последний
торжественно нес на бархатной подушке кота Уильяма. Вид у Уильяма был весьма
потрепанный, но  довольный  -- видимо,  его  похождения  увенчались успехом:
сердца сельских кошек были покорены, а местные коты посрамлены.


x x x


   Петрович шел  по полевой дороге, радостно  вжикая  один  о другой двумя
кухонными  ножами --  всем, что у него осталось с  тех  времен, когда он был
Соловьем-разбойником, Атаманом отчаянных головорезов и грозой царь-городских
лесов.
   Это был первый раз,  когда  Петровича освободили  от работ на княжеской
конюшне и выпустили за пределы кремля. Конечно, не просто так прогуляться, а
раздобыть  с  десяток  девок помоложе да покрасивше для  отсылки Багдадскому
султану Аль-Гуссейну.
   Несколько  позади  плелись  Глухарева с  Каширским.  Они  совершенно не
разделяли восторга Атамана и даже более  того, видели в этом явную немилость
князя.
   --  Эх,  сейчас  будем  грабить  и  убивать!  --  мечтательно  вздохнул
Петрович, завидев идущих ему  навстречу  двух молодых женщин. Одна, довольно
полная, в цветастом сарафане, тащила коромысло с двумя  ведрами,  а  вторая,
высокая  и тощая, несла в  одной руке корзину, а  другой придерживала острую
косу, лежащую на плече.
   -- Сейчас, сейчас,  -- сладострастно  повторил Петрович  и ускорил  шаг
навстречу своим жертвам. Анна Сергеевна лишь хмыкнула -- мол  вот  уж плевое
дело. А Каширский в угоду ей глупо хихикнул:
   -- Пару внушений, и они наши.
   Соловей  ничего этого  не  слышал,  потому что  был полностью  поглощен
предвкушением грабежа. И его совершенно не волновало, что эта операция  идет
несколько вразрез с его убеждениями защитника всех угнетенных и униженных, а
также врага  всех  богатеев, пьющих  (в данном  случае  --  почти буквально)
кровушку  бедного трудового  люда. Как  истинный  художник,  Петрович творил
очередной шедевр. И в порыве вдохновения он заверещал фальцетом:
   -- Всех зарежу! Всем кровь пущу! -- И, чуть сбавив обороты, уточнил: --
Кто будет рыпаться.
   Бабы остолбенели от такого лихого наскока и "не рыпались".
   -- А теперь вы пойдете со мной,  -- зловеще поигрывая кухонными ножами,
продолжал Петрович. -- И без глупостей!
   Совершенно очумев от такой наглости,  бабы  стояли,  разинув  рты  и не
двигаясь с места.
   --  А может, установочку  дать? --  шепотом  спросил у  Анны  Сергеевны
Каширский.
   -- Не надо,  -- отрезала та.  Ей явно начинали нравиться лихие "наезды"
Петровича.  Плешивый и плюгавый в обыденной  жизни,  Соловей сейчас  казался
почти орлом. Или даже коршуном, упавшим с небес на глупых куриц.
   --  А  потом я  вас  отправлю в гарем  к  моему  приятелю  султану,  --
продолжал вещать Соловей, явно войдя в раж.
   Но тут одна из баб, та, что с косой и корзинкой, вдруг спросила:
   -- Куды?
   Своим  глупым  вопросом  она  явно  сбила  Петровича  с  мысли,  и  он,
запнувшись, остановился  на полуслове и, мучительно напрягая  мозги, пытался
понять, что она имела в виду. Анна Сергеевна решила прийти ему на помощь.
   -- К  султану, дура. В гарем, -- строго  сказала  она  и  уже  от  себя
добавила: -- Вас там будут насиловать злые евнухи.
   А  вот  этого  явно  говорить  не  надо  было. Потому  как  бабы  резко
посуровели лицами, а Каширский покачал головой.
   -- Ах,  Анна  Сергевна, Анна Сергевна, -- пробормотал он, -- похоже, вы
весь налет испортили. Надо было установочку дать...
   -- А иди ты  знаешь куда, -- взвилась Глухарева. -- Гренделя  надо было
лучше  своими  установками  потчевать.  Тогда бы мы  не  оказались здесь,  в
компании плешивого душегуба и этих деревенских дурех.
   -- Да что вы понимаете! -- возмутился Каширский. -- Вы сами-то...
   Петрович,  видя, что все начинает идти наперекосяк, попытался выправить
положение.
   -- Всем стоять! -- взвизгнул он. -- Не то горло перережу!
   Но было уже  поздно -- как говорят в  таких случаях, "ситуация вышла из
под контроля". Бабы  грозно  двинулись  на  него. Что было  дальше,  Грозный
Атаман так и не понял -- он  весь мокрый бежал по раскисшему осеннему полю и
пытался стащить с головы ведро. Когда это наконец ему удалось, то он увидел,
что  далеко  впереди  вприпрыжку  несутся  Глухарева с  Каширским.  Петрович
обернулся  на  бегу, и душа его с грохотом рухнула в пятки -- следом за  ним
бежала высокая девица и размахивала косой.
   -