сказать
не могу -- их изуродованные трупы  были преданы земле  минуя городской морг,
которым я имею честь заведовать.
     -- Почему, как вы думаете? -- спросил адмирал.
     --  Ну, вы  же  сами  говорили  --  дело  подозрительное.  A  вот нечто
относительно исчезновения самой Вероники я имею  вам  сообщить.  Может быть,
это и станет первой ниточкой -- кто знает? -- Доктор вновь немного помолчал.
--  Это  было --  когда же  это было?  Да,  в ноябре или декабре восемьдесят
второго, как  раз вскоре после кончины достопамятного Леонида Ильича. Ко мне
прямо  в морг заявился некто и потребовал составить  свидетельство о смерти.
Когда я возразил, что не могу этого сделать, не видя  покойника, он  страшно
разозлился  и показал мне свое удостоверение. Я вновь повторил,  что  должен
увидеть труп, и  тогда он  совсем  вышел  из себя  и заявил, что  если  я не
прекращу  сопротивляться  представителю правоохранительных  органов,  то его
друзья меня растопчут и с дерьмом съедят. A что мне оставалось? Я и написал,
как велели,  мол,  Вероника Грымзина умерла  от крайне заразной  болезни  --
дифтерита.  Когда свидетельство было готово, он  очень  обрадовался, схватил
эту  липовую бумажку и ушел. Но в дверях обернулся и сказал, что если я хоть
одной живой душе  об  этом  проболтаюсь,  то  мне  не  жить, потом  противно
захихикал и вышел вон.
     --  И кто же был этот "некто"?  -- спросил  адмирал. Серапионыч  минуту
молчал, как бы борясь с самим собой, но потом решительно выдавил:
     -- Антон Степанович Рейкин.
     -- Прокурор?
     -- Да. Но  это  уже позднее  он  стал прокурором  города, а тогда  был,
кажется, следователем по особо важным делам. Да вы  его хорошо знаете -- это
ни кто иной, как наша бывшая мотористка Степановна.
     -- A  неплохая  была  мотористка, --  вздохнул  адмирал.  --  Господину
Гераклову до нее еще расти и расти... Но Рейкин, вы полагаете, действовал не
по своему почину?
     -- Думаю, что нет, -- еще немного помолчав, ответил доктор. -- Тут явно
стоял кто-то повыше... И вообще, Евтихий Федорыч, зря вы в это впутываетесь.
И меня вот впутали... Ну да ладно -- мы с вами  люди немолодые, а у Вероники
Николаевны вся жизнь впереди. Так что подумайте пока не  поздно, прежде  чем
ворошить этот гадюшник.
     -- Врагу не сдается наш грозный Варяг! -- решительно заявил адмирал.

        "x x x"

     После обеда адмирал подошел к Грымзину,  который все увереннее входил в
роль штурмана:
     -- Евгений Максимыч, я должен с вами поговорить по важному делу.
     -- Да, пожалуйста, -- не выпуская штурвала, обернулся к нему банкир.
     -- Владлен Серапионыч просил меня подготовить  Веронику к тому,  что ее
родители живы.
     -- Это  он правильно придумал.  A  то если даже  я  от такого  известия
грохнулся в обморок...
     -- Ну вот именно. А для этого я должен знать историю ее похищения.
     -- Я и сам хотел бы знать историю ее похищения, -- вздохнул банкир.
     -- A все-таки?
     --  Случилось это  в восемьдесят втором  году,  --  начал  свой рассказ
Грымзин. -- В детском садике ребят вывели на прогулку, а когда вернулись, то
Вероники  не  оказалось. Куда и  как  она  пропала -- никто не  заметил. Ну,
сообщили  в милицию, дали  приметы  на радио,  на телевидение -- и  никакого
толку.  A  через  три дня  мне звонит  по телефону какой-то мужской  голос и
заявляет, что я  должен оставить там-то и там-то крупную сумму денег,  иначе
Вероники мне уже никогда не видать. И я отнес и положил.
     -- Постойте-постойте, -- перебил Рябинин.  --  Что  значит  --  отнес и
положил?
     -- Евтихий Федорович, у вас когда-нибудь похищали ребенка?  -- вопросом
на вопрос ответил Грымзин.
     -- Да нет, я не о том. Это сейчас вы крупный банкир, у вас много денег,
вас можно шантажировать и все такое. Но ведь тогда...
     -- A я и тогда был крупным банкиром, -- невесело усмехнулся Грымзин. --
Точнее, директором сберкассы.  Поэтому, наверное, те, кто похитил мою дочку,
и решили, что у меня денег куры не клюют.
     -- Но на выкуп-то деньги вы нашли?
     --  Нашел. Мы с Лидией Владимировной  продали все, что могли,  влезли в
долги, но заплатили.  Кто  же мог знать, что моя  бедная  девочка  уже  была
мертва!..
     --  Как --  мертва?  -- удивился  адмирал. -- Она ведь плывет с нами на
"Инессе".
     -- Знаете,  я до сих пор не могу в это поверить, -- ответил Грымзин. --
Но через неделю после того, как я передал выкуп, меня пригласили в КГБ...
     -- Ого! -- не удержался адмирал.
     --  ...   и   сообщили,   что  труп  Вероники  был  найден   в   районе
Островоградского экспериментального ядерного реактора и что умерла она якобы
от  дифтерита, усугубленного  большой дозой  радиации. Поэтому  ее тело  уже
предано земле, и заботы  о похоронах с ее родителей автоматически снимаются.
Тогда  же  он  мне  выдал свидетельство  о  смерти,  в котором говорилось  о
дифтерите, но радиация ни словом не упоминалась. A когда я стал возмущаться,
то  кагебист очень так мягко и ненавязчиво посоветовал мне успокоиться  и не
углубляться в это дело, мол, сами  понимаете, ядерная индустрия -- секретная
отрасль народного хозяйства, и все такое прочее.
     -- И вы с этим примирились?
     -- Да нет, я  пытался что-то выяснить, хотя  бы где  она похоронена, но
всякий раз  натыкался на  глухую  стену. A однажды  ко мне пришел все тот же
вежливый кагебист и вновь попросил не  совать нос, куда  не  следует, "иначе
сами получите дозу радиации". Вот и все.
     -- И как звали этого чекиста? -- напряженно спросил адмирал.
     -- Феликс Железякин, -- чуть помедлив, ответил банкир.
     -- Тот самый Железякин?! -- удивился Евтихий Федорович. -- Бывший глава
местного КГБ, ныне без вести пропавший?
     --  Да,  он самый,  -- подтвердил  Грымзин. --  Но тогда  он еще не был
главой этой организации, а простым сотрудником.
     --  Ну, спасибо, Евгений Максимыч,  теперь мне  будет проще подготовить
Веронику Николаевну к  радостной новости.  -- C  этими словами адмирал вновь
занял свое место на капитанском мостике.

        "x x x"

     Вечером политик  Гераклов  по обычаю  зашел  к Кэт Кручининой послушать
новости. C  ним, несмотря на  запрет  Грымзина  приближаться  к  радиорубке,
увязался и репортер Ибикусов. Как обычно, вещал Яша Кульков:
     --  Мы вам не только прочтем свеженькие новости, но и научим вас любить
и делать это регулярно, в смысле каждый день. A также каждую ночь. Кстати, о
ночи. История  с ночным осквернением могилы  детектива  Дубова имеет  весьма
забавное продолжение. Сегодня гроб с обгоревшими  останками нашли у  входа в
Управление милиции...
     -- Ах, как романтично! -- в возбуждении заметил Ибикусов.
     -- ... а  утром туда  поступил  анонимный звонок, что в гробу вовсе  не
Дубов. Эксперты  произвели  исследование  трупа  и  констатировали, что  это
действительно кто-то  другой. Имеется  подозрение, что  останки  принадлежат
считающемуся пропавшим без вести бывшему Председателю Кислоярского отделения
КГБ Железякину. A вот новость более приятная: сегодня состоялась презентация
книги  известного  юриста  господина  Брюквина  "Адвокатобезьяны",   где  он
увлекательно  рассказывает  о том, как осуществлял судебную защиту  путчиста
Разбойникова.  Книге предпослан  эпиграф пролетарского поэта Феликса  Алина:
"Не зря же, наверное, в год Обезьяны Наш славный Петрович явился на свет". И
специально для  поэта  мы передаем колоссальную  песенку  --  "Наш  паровоз,
вперед лети, в секс-шопе остановка".

        "ДЕНЬ ОДИННАДЦАТЫЙ -- ЧЕТВЕРГ"

     В  четверг  утром, сняв  с  якоря "Инессу"  и дав  необходимые указания
экипажу, адмирал направился в каюту Вероники.
     --  Ну, Вероника Николаевна, как  здоровьице? --  бодро спросил Евтихий
Федорович. Вероника  лежала на  койке,  однако  слабый румянец на ее  щечках
говорил, что дело медленно, но верно идет на поправку.
     -- Спасибо, уже лучше, -- тихо ответила Вероника.
     -- A я вот зашел к вам поболтать о том, о сем, -- продолжал адмирал, --
чтобы вы тут не скучали.
     -- Это очень любезно  с вашей стороны, Евтихий Федорович, -- улыбнулась
краешками губ Вероника Николаевна.
     -- Я тут слышал  от  нашего милейшего  Владлена  Cерапионыча, что вы на
самом  деле  -- приемная дочь своих родителей, не  так  ли? --  как бы между
делом осведомился Рябинин.  Вероника минуту молчала, собираясь с силами (или
с мыслями), потом коротко ответила:
     -- Да.
     -- И от кого вы об этом узнали? От самих родителей?
     --  Нет. И  они,  и дядя от меня это скрывали. Я узнала  об этом совсем
недавно, несколько  месяцев  назад, когда, -- Вероника немного запнулась, --
когда делала уборку у генерала в сейфе. Там я наткнулась на свидетельство об
удочерении. Но  у  меня и  раньше в  голове бродили  смутные  воспоминания о
какой-то другой семье -- ведь к Курским я попала лет в пять.
     -- Вы говорили на эту тему с Александром Васильевичем?
     -- Нет. Но я спрашивала его о  гибели родителей -- мой  отец приходился
ему двоюродным братом. Правда,  дядя отвечал очень  неохотно -- мне кажется,
он в последнее время стал меньше мне доверять.
     "И немудрено", подумал Евтихий Федорович, а вслух сказал:
     -- Но хоть что-то он вам говорил?
     -- Ну, в  основном, то, что и  так  все знали:  они  пропали из дома, а
через несколько дней их трупы нашли на помойке. Еще он добавил, что  милиция
по-настоящему убийц и не искала,  но это,  возможно,  просто его мнение.  --
Вероника немного помолчала. -- A почему вы меня об этом расспрашиваете?
     Адмирал нагнулся близко к лицу девушки:
     -- Вероника  Николаевна,  а  вы  никогда не  пытались  разыскать  своих
настоящих родителей?
     -- Вам что-то известно?! -- порывисто вскрикнула Вероника,  и ее голова
в изнеможении упала на подушку. Рябинин прикрыл девушку одеялом, сползшим на
пол, и на цыпочках покинул каюту, бесшумно закрыв дверь.

        "x x x"

     От  Вероники адмирал  направился  прямиком в  радиорубку,  где  выложил
радистке  Кэт все, что услышал от Cерапионыча, Грымзина и Вероники,  а также
свои  соображения   по   поводу  обоих   преступлений.   Кручинина   слушала
внимательно, не перебивая.
     -- Я пришел к вам как к представителю власти, -- закончил  свой рассказ
адмирал и  подчеркнул:  -- Новой власти. Когда мы  вернемся в  Кислоярск,  я
вскоре  отбуду в Москву, и потому передаю вам  это дело. Катерина Ильинична,
вы согласны довести его до конца?
     -- Как ни странно, я уже им занимаюсь, -- спокойно ответила Кэт.
     -- Как так? -- удивился Рябинин.
     --  Когда  наш  Президент  назначил Александра  Иваныча  Селезня  своим
старшим помощником,  к майору обратился его старый сослуживец по Афганистану
генерал Курский  с  просьбой найти более подробные сведения об  убийстве его
родственников -- родителей Вероники. A Cелезень поручил это дело  мне и даже
дал карт-бланш на использование сохранившихся архивов милиции, прокуратуры и
КГБ.  Я  довольно быстро нашла папку с  делом об убийстве  Николая  и  Ольги
Курских и...
     -- И что же?
     --  И  --  ничего.  Все листы оказались  грубо  вырваны, остался только
последний,  с постановлением  о прекращении уголовного дела ввиду отсутствия
улик и за подписью A.C. Рейкина.
     -- Да, жаль, упустили мы вашу подругу Степановну, -- вздохнул адмирал.
     --  Ничего, недолго  ей бродить по  свету, --  ответила Кэт. -- Тогда я
стала  копать дальше и  вскоре наткнулась  на  другое дело --  пятью  годами
раньше -- где также были выдраны почти все листы. Такое впечатление, что это
было  сделано в одно и то же время, хотя  когда  именно, сказать трудно. Эта
папка  называлась  примерно  так: "Дело о  находке  трупа несовершеннолетней
Вероники  Грымзиной". Там сохранилось  чуть  больше -- две бумаги. На первой
значилось,  что  девочка   якобы   заблудилась,   заболела   и   умерла   на
Островоградском ядерном  полигоне, найдена там  сотрудниками  КГБ и  предана
земле на таком-то кладбище...
     -- На каком? -- переспросил адмирал.
     --  Название тщательно  замазано,  --  ответила радистка.  --  Но  зато
указана фамилия могильщика. -- Кэт сделала эффектную паузу. -- Ибикусов.
     -- Ибикусов? Тот самый? -- чуть не подпрыгнул на стуле Рябинин.
     -- Я не проверяла, но фамилия довольно редкая, -- спокойно сказала Кэт.
-- Если и не сам репортер, то, возможно, кто-то из его родственников.
     -- И это все?
     --  Нет.  Под документом стояла  подпись майора госбезопасности Феликса
Железякина.
     -- A вторая бумага?
     -- Ну,  все то же  самое  --  дело  прекратить  за  отсутствием состава
преступления. Подпись -- Антон Рейкин.
     -- Ну и  ну!  -- возбужденно потирая руки, воскликнул адмирал. -- И что
же дальше?
     -- Я не  успела раскрутить  дело до упора,  так как  меня  "перекинули"
сюда,  на яхту.  Но когда  мы вернемся  в  Кислоярск,  то...  Впрочем, зачем
откладывать?  Знаете  что,  Евтихий  Федорович,  загляните ко мне  вечерком,
попозже, где-то около двенадцати. Может быть, удастся кое-что выяснить.

        "x x x"

     Поскольку жизнь  Вероники была уже  вне опасности,  то  адмирал  принял
решение "не гнать лошадей" и делать днем часовой перерыв на обед.
     И вот  "Инесса  Арманд"  бросила  якорь посреди  Кислоярки,  на  береах
которой бескрайне  раскинулись заброшенные,  заросшие  высоким бурьяном поля
бывшего  колхоза  имени  Чапаева, ныне -- вотчины так называемого Президента
Дудкина.
     Грымзин, Гераклов и Серапионыч, как  в былые дни, расположились на обед
в кают-компании.
     -- Я сразу, едва мы отплыли, почуял на  "Инессе"  запах большевиков! --
эмоционально размахивал рукавами "кришнаитского" балахона политик Гераклов.
     -- Я тоже, -- невозмутимо откликнулся Серапионыч. Гераклов на мгновение
смутился.
     -- Как это? -- невпопад спросил он.
     -- Да собственно,  очень просто, мой любезный, --  ответил доктор. -- В
туалете какой-то товарищ помочился на стульчак, извините за выражение.
     -- В гальюне, -- поправил Грымзин.
     -- Извините? -- приподнял бровь Серапионыч.
     -- На корабле, Владлен Серапионыч, туалет называется гальюн, -- пояснил
банкир.
     --   A  может,   это  Ибикусов?   --  попытался   вернуть   себе  лавры
первооткрывателя красной опасности Гераклов.
     -- Никак нет, -- отрезал Грымзин, -- Ибикусов мочится за борт.
     -- Да? -- окончательно расстроился Гераклов.
     -- Ну естественно, -- столь же безапелляционно отвечал  Грымзин. -- Раз
уж  ваш друг-эфиоп живет в угольном бункере, то и в гальюн  для белых ему не
положено.
     --  Ну,  это уж слишком сильно  сказано, --  надулся  Гераклов,  приняв
всерьез  "подколки" банкира,  но  тут же  бросился в  контратаку:  -- A  вы,
уважаемый наш банкир, однако, расист!
     -- Сами вы,  уважаемый  наш политик, -- язвительно отвечал  Грымзин, --
чукча.
     -- Вот-вот, а еще  в малиновом пиджаке! -- радостно  заплясал  на месте
оскорбленный политик. -- Обзываетесь, понимаете.
     --  Ну так  и вы, милостивый государь,  тоже расист, -- внезапно  подал
голос Серапионыч.
     -- Что?! --  опешил поначалу Гераклов. --  Я  демократ,  -- приосанился
политик, -- а это выше национальности!
     -- Ну, это мы уже слышали  от большевичков, -- все так  же  невозмутимо
отвечал доктор. -- Но на чукчу-то вы обиделись?
     -- Да нет,  --  почуяв,  что  где-то оплошал,  смутился  политик,  -- я
ничего, просто господин Грымзин меня обозвал...
     При  этих   словах  Гераклова  Грымзин  откровенно   расхохотался,  что
окончательно  доконало  незадачливого  политика.  И,  похоже,   более  всего
расстроило его то, что он даже не понял, где оплошал.
     --  A вы  знаете,  сударь,  --  спокойно продолжал доктор,  --  у вас с
Ибикусовым есть нечто общее.
     -- Оба они эфиопы, -- продолжал насмехаться Грымзин.
     -- Нет-нет, --  серьезно отвечал  доктор, --  я имел в  виду  несколько
странное  отношение  обоих  к  некоторым   серьезным  понятиям.  Демократия,
например, свобода слова, народ...
     -- Ну  а что тут непонятного? -- воспрял  Гераклов.  -- Все мы вышли из
народа. Вот.
     -- Извините,  любезный, -- возразил  Серапионыч, --  то,  что  вышли --
понятно. Но вот куда вошли, скажите на милость?
     Гераклов почувствовал себя окончательно оскорбленным.
     -- Ну да, Владлен Серапионыч, вы у нас  умный, -- излил он  свою досаду
на доктора. И бог его знает, чем бы вся эта перепалка закончилась, если бы в
кают-компанию, как ошпаренный, не влетел Егор:
     --  Там,  там,  на  берегу,  --  возбужденно  затараторил  он,  --  там
вооруженные до зубов бандиты. Все такие заросшие и оборванные. И с огромными
узлами награбленного добра!
     Почтеннейшая  публика  немедленно  сорвалась  с  места,   и  Егора,  не
успевшего посторониться, подхватило живой  волной и вновь вынесло на палубу,
где адмирал внимательно разглядывал берег в бинокль. Гераклов приплясывал на
месте, как боевая лошадь на плацу.
     --  Ну, и где же сепаратисты? -- нетерпеливо вопрошал он, водя взглядом
вдоль берега.
     -- Да  вот же они, под  рекламным щитом "Test the West".  Вон  там,  --
показал пальцем Егор.
     --  Евтихий Федорович,  можно  на  минуточку ваш  бинокль?  -- попросил
Гераклов. -- A-а-а, --  уже повеселее протянул политик. -- Да  нет,  дорогой
мой, видишь на них погоны? Это не сепаратисты, это наши.
     -- Да, это действительно -- НAШИ, -- как-то  устало произнес Серапионыч
и двинулся вниз по трапу.
     -- Что? Не понял! Что он имел в  виду? -- засуетился Гераклов. Но никто
ему не отвечал.

        "x x x"

     Адмирал вместе с Кэт прошли на бак яхты и по ржавой лестнице спустились
в угольный бункер. Здесь в самом заду "Инессы" и обитал  журналист Ибикусов.
Евтихий  Федорович  деловито  уселся  на кусок  антрацита и  безапелляционно
заявил:
     --  Итак,  Ибикусов,  восемьдесят  второй  год,  кладбище,  захоронение
детского гробика и вы в качестве могильщика!
     В темноте  бункера на мгновение сверкнули глаза черного репортера и так
же внезапно погасли.  И  тут до адмирала  донеслись тихие всхлипывания -- он
ожидал  чего  угодно,  но  не  этого. Человек,  всю  свою жизнь  писавший  о
страданиях и смерти, плакал. Евтихий Федорович несколько смутился  и, как бы
ища  поддержки у  Кэт,  вопросительно  посмотрел на  нее.  Радистка  стояла,
переминаясь с ноги на ногу. На  этот раз она была одета в платье, одолженное
у Вероники, так что непривычный ее вид еще больше сбивал адмирала с толку. К
тому же, по-своему истолковав взгляд Евтихия Федоровича, она сказала:
     -- Да нет, ничего, не беспокойтесь, я постою.
     Адмирал  окончательно смутился --  не предложил даме  сесть.  Нехорошо,
конечно,  но он  же,  в  конце  концов,  не виноват -- она, он, ну,  в общем
радист,  столь  неожиданно поменял  пол.  И привыкнуть к этому  в  одночасье
трудно. A вдруг  она  опять  вздумает его  поменять -- тогда  что?  Да,  вот
времена-то настали. Раньше, может, и жили не так вольготно,  но зато хоть не
меняли  столь стремительно  свой пол, политические  убеждения  и сексуальную
ориентацию. Стараясь  загладить свою  неловкость, адмирал предложил Кэт свою
фуражку в  качестве  подстилки.  Чем она  немедленно  и  воспользовалась  --
откинув   юбки,  радистка  опустила   свой  небольшой,  но  крепкий  зад   в
адмиральскую фуражку, которая, к некоторому разочарованию адмирала, пришлась
ей в самую пору. Свою  досаду  он решительно обрушил  на еще  всхлипывавшего
Ибикусова:
     -- Хватит, Ибикусов дурака валять, давайте-ка выкладывайте все, как  на
духу.
     --  Что выкладывать-то?  -- неуверенно спросил  бесстрашный  журналист,
продолжая шмыгать носом. -- Вам, похоже, и так все известно.
     -- Успокойтесь,  Ибикусов, --  вступила в разговор Кэт. -- Вот возьмите
носовой  платок.  Высморкайтесь и  расскажите нам все, как было.  Хорошо?  A
платок можете оставить себе.
     Ибикусов тяжело вздохнул и заговори