ереписать, - с сожалением вздохнул Дубов. -
Мне кажется, что этот бред содержит очень важные сведения...

   - Читай дальше, Пахомыч, - оторвался от созерцания злата Мисаил, - я
все запомню!

   - Да? - недоверчиво глянул на него Василий. - Ну ладно. "Вячеславу и
Анисиму за...". Черт, ничего не разобрать!

   - Дай мне! - Мисаил чуть не силой выхватил у Василия свиток и стал
читать про себя, неслышно шевеля губами. А Дубов с интересом разглядывал
диковинные монеты с чеканными профилями неведомых ему европейских,
азиатских и даже африканских правителей, стараясь не думать об обратном
пути через мрачный лабиринт мертвого царства.




   ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ


   СРЕДА. ЗЛОПОЛУЧНАЯ ДОСКА



   Утром Василий проснулся чуть позднее обычного - вообще-то он
принадлежал к числу "жаворонков", но после столь бурных ночных приключений
следовало хорошенько отоспаться.

   К его немалому удивлению, скоморохи уже бодрствовали: Антип хлопотал по
хозяйству, а Мисаил что-то быстро писал на клочке бумаги. "Ясно, сочиняет
какую-нибудь новую скоморошью мистерию", подумал детектив - но ошибся.
   Мисаил отложил перо и протянул листок Дубову:

   - Вот, Савватей Пахомыч, список с того свитка.

   - О, спасибо, - обрадовался Василий, - я его сегодня же изучу. А что
это вы вскочили ни свет ни заря?

   - Мне, как заснул, тут же стали сниться всякие гробы, могилы да
покойники, - признался Мисаил. - А когда мертвец вылез из гроба и схватил
меня за горло, то я так завопил, что тут же проснулся.

   - А мне приснилось, что меня живьем закопали в гробу, - добавил Антип.
- Нет, лучше уж вовсе не спать!

   - Да уж, путешествовать на сон грядущий по гробницам - не самое
приятное занятие, - посочувствовал Дубов. - Но работа - лучшее лекарство
от ночных ужасов.

   - Что за работа? - заинтересовались скоморохи.

   - Мы пойдем на кладбище...

   - Опять?!! - чуть не хором взвыли Антип и Мисаил.

   - Нет-нет, в гробницу на сей раз не полезем, - несколько успокоил их
детектив. - Мы займемся наружным наблюдением.

   - А это еще что за непотребство? - насупился Антип.

   - Это значит, что нам с вами, не спускаясь в склеп, нужно будет
выяснить, каким образом туда попадают только что сделанные монеты, -
объяснил Василий. - Я достаточно ясно выражаюсь?

   - Достаточно, - вздохнул Мисаил. - Ну что же, на кладбище, так на
кладбище...


   ***


   Войдя в царскую залу, Серапионыч увидел, что на сей раз Дормидонт
Петрович просматривает какие-то бумаги. Некоторые он не глядя подписывал,
а некоторые пробегал и откладывал в сторону.

   - А, эскулап, - усмехнулся царь, подняв взор от бумаг, - проходи,
проходи. Не стесняйся, усаживайся... Челобитных всяческих пруд пруди, -
проворчал он, откладывая очередную бумажку, - ну прям как малые дети.
Тятя, дай то, тятя, дай се. Самим надобно жить и своим умом. Верно я
говорю, эскулап?

   - Если ваши подданные своим умом жить научатся, то зачем им будет нужен
царь? - протирая пенсне платочком, в свою очередь спросил Серапионыч.

   - Э нет, братец, - тут же отвечал Дормидонт, - царь им всегда нужен
будет. Для того, чтоб на него можно было все свалить. Я вот, мол, пьяница
и лодырь, и царь наш батюшка такой же, как я, дурень, только он в царском
тереме живет, а я в избе с худой крышей. Кто виноват? Конечно, царь!

   - Но мне всегда казалось, Ваше Величество, - осторожно начал
Серапионыч, - что правители для того и существуют, чтоб заботиться о своих
подданных.
   Чтоб они не жили в избах с прохудившимися крышами.

   Царь небрежным жестом смел все бумаги со стола и выставил на него
графин и рюмки.

   - Выпьем! - сказал он мрачно.

   Выпили. Посидели, смакуя ласковое тепло, растекающееся по телу.

   - Да брось ты, эскулап, - в конце концов нарушил молчание царь. - Ну не
полезу же я крыши дырявые латать, право слово. Сам человек токмо свою
жизнь строит. Если он человек, конечно, а не быдло какое-то. Наливай,
эскулап, по второй.

   Снова выпили. Посидели.

   - Я ж раньше добрый был, - усмехнулся царь, - то бишь дурак. Помогал
всем, как мог. От чистого сердца, вот те крест! - при этом царь быстро
перекрестился. - Так однажды надо мной бояре так смеялись... И поделом
мне, дурню. А вышло вот как. Шел один боярин по улице и видит - мужик
сидит возле своей избы да семечки лузгает. А на избе-то половину дранки
бурным ветром, незадолго до того случившимся, посорвало. Ну, боярин-то и
спрашивает мужичка: "Ты чего это сидишь, семечки лузгаешь, а крышу-то не
чинишь?" А мужичок ему эдак весело и отвечает: "А зачем, мил человек, мне
самому надрываться? Я вот челобитную царю отписал. На бедственный ветер
сослался и, думаю, царь-батюшка деньгами мне поможет. А я на те деньги
плотника найму, пусть он на крышу и лезет". И боярин тот рассказал эту
историю остальным, и смеялись они надо мной, почитай, три дня, пока и до
моих ушей эта история не дошла. Давай-ка, эскулап, еще по одной выпьем. За
глупостью мою.

   - Если доброта уже стала глупостью, то выпьем за нее, родимую.

   - Постой-ка братец, - насупился царь, - и ты, никак, надо мной,
понимаешь, смеешься?

   - Упаси бог, Ваше Величество, - развел руками Серапионыч, - я только
имел в виду, что вы поступали правильно. Другое дело, что одни глупцы
пользовались вашей добротой по-глупому, другие же глупцы над вами
насмехались.

   - Ладно, выпьем, - мрачно подвел черту царь. - Хотя я думаю, что скорее
были правы они, а я... - Не докончив фразы, Дормидонт Петрович махнул
рукой и резко опрокинул чарку в рот.

   Вдруг входная дверь распахнулась, и в залу вбежала высокая и стройная
девушка в длинном сером платье. Приглядевшись к ее лицу, Серапионыч
увидел, что она вовсе не так молода, как ему показалось издали.

   - Опять выпиваешь, батюшка? - с неодобрением произнесла девица,
указывая на графинчик. - Говорили же тебе все лекари и знахари, что пить
вредно!
   Помрешь, и останусь я бедная сиротинушка...

   - Да ладно, Танюшка, не причитай, тут все свои, - устало махнул рукой
царь. - Это вот лекарь, боярин Владлен. А это моя наследница, сиречь
царевна Татьяна Дормидонтовна.

   Серапионыч молча поклонился. А Государь, нахмурившись, обернулся к
Танюшке:

   - Что ж ты, понимаешь, ходишь тут где не велено? Я тебя помиловал, в
Симеонов монастырь не отослал, разрешил дома остаться, но с условием,
чтобы сидела в своих горницах и носу без особого зову не казала, а ты...

   - Как же, так я и стану в горнице сидеть, - не осталась в долгу
царевна, - а ты тут будешь водкой заливаться!

   - Цыть, непутевая! - Дормидонт в сердцах грохнул посохом об пол. - Знаю
я, зачем ты сюда, понимаешь, пожаловала! Надеялась Рыжего своего тут
встренуть, али не так?

   Серапионыч деликатно кашлянул:

   - Извините, дорогой Государь и дорогая царевна, у вас тут семейные дела
начинаются, не дозволите ли мне вас покинуть?

   - Оставайтесь, боярин Владлен, - тут же попросила Танюшка. - Ведь
батюшка же сказал, что тут все свои. - При этих словах царевна хитро
улыбнулась.

   - Ох, непутевая девка, непутевая, - ласково вздохнул царь, - вся в
батьку... Ступай, эскулап, но завтра непременно приходи. Еще поговорим.

   Серапионыч незаметно выскользнул из залы. Танюшка же с напором
продолжала:

   - Батюшка, ну разреши ты мне выйти за Рыжего! Не сидеть же век в девках.

   - За Рыжего не выдам, - отрезал Дормидонт. - Не тот он человек, чтоб на
царской дочке жениться.

   - А Григорий? - не без ехидства подпустила царевна. - За него выдать ты
меня почему-то не отказывался!

   - Так Григорий - он все же какой-никакой, да князь, - объяснил царь.

   - Окстись, батюшка, да какой он князь! - возмутилась Танюшка. -
Вурдалак он и больше никто. А Рыжего ты сам из темницы выпустил - значит,
не так уж он и плох!

   - А как же не выпустить, когда ты все уши про него прожужжала, -
возразил Дормидонт Петрович. - И вообще, такова была наша царская воля.
Хочу - казню, хочу - милую, понимаешь.

   - Ну так захоти дать нам свое родительское благословение, - подхватила
царевна.

   - За Рыжего не выдам, - повторил Дормидонт. - И вообще, понимаешь,
отправлю-ка я тебя, дочка разлюбезная, в наш загородный терем от греха
подальше. Все равно он пустой стоит...

   - Как - в терем? - опешила царевна.

   - В терем - и дело с концами! - вновь пристукнул посохом царь. - А
пущай попробует твой Рыжий хоть на версту к терему приблизиться, так я
его, того-этого... Ладно, царевна, ступай. В дорогу готовься.

   Низко поклонившись, Танюшка с покорностью вышла из залы, а Дормидонт,
печально вздохнув, подлил себе в чарку еще водки.


   ***


   При дневном освещении кладбище выглядело хотя и не слишком весело, но
все же не столь мрачно, как ночью. По причине бездействия чудо-компаса,
который, как известно, работал только в ночное время, Дубову и его
спутникам пришлось довольно долго искать нужную гробницу. Она в самом деле
выглядела очень старой и заброшенной - ее стены и крыша заросли мхом,
кирпичи кое-где обвалились, и некому было привести это массивное мрачное
сооружение в лучший вид.

   Кругом часовни вольготно раскинулись многочисленные могилы - и
более-менее ухоженные, и совсем заброшенные - но теперь Василий знал, что
прямо под ними находились многоэтажные лабиринты древних захоронений.

   - "Родовая усыпальница князей Лихославских", - с трудом разобрал Антип
полустершуюся надпись над входом.

   - Тихославских, - поправил Мисаил.

   - А черт их знает, - не стал спорить Антип, - может, и Тихославских.
Тут не поймешь.

   - Довольно странно. - Василий присел на покосившуюся скамеечку возле
одной безымянной могилки. - Князья Лихославские-Тихославские, как можно
понять из многочисленных захоронений, весьма обширный род - и куда же, в
какую бездонную пропасть он провалился, если уже сто лет, если не больше,
тут не только не хоронят, но даже некому привести часовню в приличный вид?

   Дубов обвел взором смиренное кладбище - и был вынужден прикрыть глаза,
так как его малость ослепило солнце, отразившееся в позолоченном куполе
некоего сооружения шагах в тридцати от княжеской усыпальницы.

   - Вот достойный пример, как надо держать в порядке место последнего
упокоя, - с некоторой завистью заметил Мисаил. - А вот ежели я, к примеру,
помру, так ведь зароют где-нибудь при дороге и даже отходной не споют... -
Скоморох тяжко вздохнул.

   - А, ну ясно - это не просто гробница, а храм-усыпальница, - отметил
Антип, внимательно оглядев белокаменное здание с золотым куполом. - Это
наподобие семейного храма - наверху что-то вроде церкви, а внизу
покойнички.

   - "Гробница Загрязевых", - прищурившись, прочел Мисаил надпись над
узорной дверью. Сделать это оказалось тоже нелегко, но по иным причинам,
чем в случае с Лихославскими - буквы, как и купол, были покрыты золотом,
отсвечивающим на солнце.

   - Должно быть, богатые люди эти Загрязевы, - уважительно заметил Антип,
- раз такую храмину отгрохали. А видите там изваяние перед входом? Это
ведь, как я понимаю, дело рук самого маэстро Черрителли, а он задешево
работать не станет.

   - Не уверен я, что это работа маэстро Черрителли, - возразил Мисаил.

   - А кого же еще? - удивился Антип. - Я его творения завсегда узнаю.

   Мисаил подошел к изваянию и, осмотрев постамент, был вынужден
согласиться:

   - Да, твоя правда. Там так и написано: "Дорогому и любимому Мелхиседеку
Иоанновичу Загрязеву - от вдовы, сына и дочери. Ваятель Джузеппе
Черрителли".

   - Ну ладно, - Василий поднялся с лавочки, - оставим пока Загрязевых
вместе с Черрителли в покое. Я отправлюсь по делам в город, а вы побудете
тут и постараетесь что-нибудь узнать о гробнице князей Тихославских.
Средств не жалейте - я вам оставлю десять золотых на сбор информа... то
есть ценных сведений. В общем, если заметите что-то подозрительное -
запоминайте.

   - Не беспокойся, Савватей Пахомыч, все выполним, - заверили детектива
скоморохи, и Василий покинул погост - ему нужно было торопиться на рандеву
к своей новой возлюбленной.


   ***


   После обеда майор Селезень взобрался на свой наблюдательный пункт. То
бишь на крышу баньки. И стоило ему прильнуть к окулярам бинокля, как в
поле видимости оказался новый интересный объект. Объект представлял собой
роскошную карету, которая быстро катила по дороге в сторону села. И,
естественно, на окраине она была остановлена блок-постом.

   - Кому-то, похоже, не повезло, - пробормотал Селезень.

   И действительно, события развивались не лучшим образом для
путешествующих.
   Двое солдат держали лошадей, а их командир, распахнув дверцу, с гнусной
ухмылкой предлагал пассажирам покинуть экипаж.

   - Да уж, это вам не Соловей с друганами-душегубами, - покачал головой
майор.

   И тут из кареты появилась дама, одетая во все черное. И ситуация резко
изменилась. Дама жестикулировала, топала ногами и, похоже, подкрепляла
свои действия соответствующими выражениями. Командир, вначале даже
опешивший от такого напора, пришел в себя и попытался схватить даму за
руку. Да не тут-то было. Дама извернулась и, подхватив юбки, со всей силы
врезала своей изящной ножкой обидчику по единственному доказательству его
мужского достоинства.

   - Ай-яй-яй, - поморщился майор, - ну это уж совсем круто.

   А командир тем временем постепенно скукоживался, сгибался пополам, пока
не плюхнулся перекошенным лицом в придорожную пыль. Солдаты, вместо того
чтобы придти ему на помощь, осклабились в гнусных улыбочках.

   - Сброд, - констатировал майор.

   И тем не менее было ясно, что скоро их командир очухается, и уж тогда
этой дамочке не поздоровится. И тут в поле зрения майора оказалась новая
фигура.
   Это был маленький толстенький человечек на кривых ногах, но зато его
кафтан был расшит золотыми галунами, а на правом боку висела здоровенная
сабля. При его появлении солдаты перестали скалиться.

   - Ага! - довольно пробормотал майор. - Высший командный состав.

   А генерал тем временем о чем-то поговорил с дамой в черном, после чего
тоже пнул уже пытавшегося подняться командира. От чего бедолага снова
пропахал физиономией дорогу.

   - А! - удивился майор. - Значит, баба из кареты своя!

   И действительно - генерал поцеловал даме ручку, и та, погрузившись в
экипаж, преспокойно поехала дальше. Селезень же раздосадовано стукнул
кулаком по трубе. Ему так и не удалось разглядеть лица дамы, поскольку оно
было скрыто вуалью. Да и лицо генерала из-за огромных темных очков
рассмотреть не вышло.


   ***


   Дубов неспеша брел по Мангазейским улицам и предавался размышлениям.
Однако на сей раз они носили не дедуктивный, а скорее морально-этический
оттенок:
   хорошо ли Василий делает, вступая в интимный контакт с Миликтрисой
Никодимовной? И вообще - допустимо ли использовать Миликтрису, какова бы
она ни была, в целях сбора информации? Ведь она, кажется, влюбилась
по-настоящему. Или все это тоже игра?

   Детектив остановился возле витрины стекольной лавки, имевшей вид
приличного фирменного магазина, и оглядел себя в роскошном зеркале с
узорчатой серебряной рамкой. Как обычно в последние дни, Василию стало
немного не по себе от вида собственного лица. Впрочем, он уже начал
понемногу привыкать с своему новому облику. Физиономия, которую сыщик
обрел благодаря Чумичкиной мази, ему даже нравилась: немного заостренные
черты, высокий лоб мыслителя, глаза с проницательным прищуром, небольшие
залысины... Порой Дубову казалось, что в его внешности появилось что-то от
артиста Василия Ливанова из телесериала о Шерлоке Холмсе, а иногда - нечто
от Вячеслава Тихонова из "Семнадцати мгновений весны". И то и другое
Дубову, несомненно, даже слегка льстило.

   - Ну ладно, будем считать, что Наде изменяю не я, а ты, - сказал
детектив своему отражению. Конечно, в глубине души Василий сомневался в
уважительности такого оправдания, но другого у него на данный момент не
было. А не идти к Миликтрисе Никодимовне Дубов никак не мог - ведь она
после трагической гибели Данилы Ильича оставалась единственной ниточкой,
которая могла вывести на ново-мангазейских заговорщиков. "Кладбищенский
след" Василий, конечно же, со счетов не скидывал, однако его разработкой
пока что занимались Антип с Мисаилом.

   За раздумьями Василий и сам не заметил, как ноги довели его до
"собственного дома" Миликтрисы Никодимовны в Садовом переулке. Входные
двери оказались лишь прикрыты, и Василий без звонка вошел в дом. Однако в
полутемных сенях он остановился: из гостиной явственно доносились два
приглушенных голоса, один из которых принадлежал хозяйке, а другой -
незнакомому человеку.

   - Парень он пустой и бесшабашный, - говорила Миликтриса Никодимовна, -
ни на какое сурьезное дело не годный.

   "Кого это она так?" - подумал Василий. А хозяйка продолжала:

   - Корчит из себя виршеплета и скомороха, а деньгами сорит, как не знаю
кто.
   Наверняка ведь кого-то пограбил на большой дороге, а то и еще чего
похуже, своими бы так не базарил.

   "Так это ж она про меня! - смекнул Дубов. - О женщины, женщины!.."

   - Ну что ж, Миликтриса Никодимовна, я думаю, что он мне вполне
подойдет, - ответил неизвестный собеседник. Его голос был очень мягкий и
приятный, хотя чуть не половину звуков гость Миликтрисы Никодимовны или
вовсе не выговаривал, или вместо одних произносил другие. Так что первая
услышанная Дубовым фраза незнакомца звучала примерно так:

   - Ну ушто же, Мывиктьиса Никадимауна, я думаю, што он мне уповне
подойдет.

   - И что от меня требуется? - деловито спросила Миликтриса.

   - Пьигвасите ево на заутва, ну, так ускажем, на заутвак, но не слишком
рано, и скажите, что с ним хочет поговоить один чевовек, который может
пьедвожить хоуошую работу и пвиличный заваботок.

   - Договорились, Димитрий Мелхиседекович, так и скажу - хорошую работу и
приличный заработок.

   "Как-как, Мелхи-чего? - подивился Дубов. - Ну и имечко, без ста грамм
не выговоришь".

   - Ну што жа, Мивиктриса Никодимауна, мне пора, - стал собираться гость
с труднопроизносимым отчеством. - Дева, знаете, дева...

   - А, ну дела - это, конечно, вещь нужная, - весело откликнулась хозяйка.
   - Погодите, я вас провожу...

   Василий начал лихорадочно соображать, как ему быть - ретироваться, пока
не поздно, или сделать вид, что только что вошел, но тут голоса стали как
бы удаляться - очевидно, хозяйка выпустила гостя через другой выход,
детективу не известный.

   Выждав несколько минут, Дубов неслышно выскользнул из сеней на двор и
принялся во всю мочь названивать в дверной колокольчик. Вскоре вышла
Миликтриса Никодимовна.

   - О, это ты, Савватей Пахомыч! Ты и не представляешь, как я тебе рада,
- защебетала радушная хозяйка. При этом она сладко зевнула, будто только
что встала с постели.

   - Знаете, Миликтриса Никодимовна, а ведь у меня вышли все деньги, -
печально сообщил Василий, проходя следом за хозяйкой в гостиную. - Боюсь,
теперь вы не захотите любить меня.

   - Ну как ты можешь такое говорить! - возмутилась Миликтриса, и Василий
поймал себя на мысли, что почти ей верит. - Ведь я ж полюбила тебя вовсе
не за деньги!..

   - Спасибо, дорогая, - признательно прижал руку к груди Василий.

   - А деньги - это пустяки, - продолжала Миликтриса Никодимовна. - Нынче
они есть, завтра нет, а потом, глядишь, снова появятся... Но о делах
потом, а сейчас - прошу! - И с этими словами она гостеприимно распахнула
дверь в "будуар".


   ***


   Рыжий настойчиво расспрашивал уже почти оправившегося после нападения
боярина Андрея:

   - Неужели князь Длиннорукий так и сказал - всех соберу и подожгу?

   - Именно так и сказал, - отвечал боярин Андрей. Он уже отчасти
поправился и даже мог передвигаться, только голос еще полностью не
восстановился. - Поначалу я подумал, что он шуткует, но потом понял -
какие тут шутки! Тогда я потихоньку вышел из его терема и побег сюда, но
о