олько мне. А
точнее, делу справедливости.
     -- И что от меня требуется? -- глаза журналистки загорелись.
     -- Как вы слышали,  завтра в полдень наша  клиентка встречается  в кафе
"Кислоярочка" с посредником, личность и роль которого во всем этом деле пока
что для нас остается неясной. И я, и доктор -- лица, давно примелькавшиеся в
нашем городе, а вы...
     -- Поняла, поняла, -- закивала Надя. -- Постараюсь оправдать доверие...
Ах, совсем забыла!
     -- Что? -- повскакивали на стульях Дубов и Серапионыч.
     -- Проездом  из Цюриха в Кислоярск я  побывала в  Санкт-Петербурге и  в
местных  газетах  прочла, будто некий бизнесмен-меценат, пожелавший остаться
анонимным, передал  в  Пушкинский Дом несколько  ранее  не  известных  писем
Тургенева.
     --  Ах,  вот  оно  что,  -- протянул  Василий.  -- Хорошо  хоть  письма
действительно  попали  в  надежные  руки,  а не  сгинули  где-то  в  частных
коллекциях.
     --  У  нас  же дневник  ее  прабабушки, --  напомнила Надя. --  Давайте
посмотрим. Все-таки женщина, с которой был близко знаком сам Тургенев!
     -- Да-да,  -- оживился  Серапионыч,  -- читая  такие документы,  как бы
приобщаешься к иной эпохе, ощущаешь связь времен...
     -- Однако тут всего пару страниц, -- заметил Василий, достав дневник из
стола, -- а дальше чистые листы.
     --  Ну  да,  Кассирова  же говорила,  что  это  последняя  тетрадка, --
вспомнила Чаликова.
     Разбирая не совсем четкий почерк, Дубов стал вслух читать:
     -- "28 октября 1898 года. Начинаю новую тетрадь своего дневника. Боюсь,
что последнюю. Сегодня ко мне  заходил милейший  доктор  Никифор Павлович. И
хотя  он всячески  старался  заверить  меня,  что  дело идет на поправку,  я
понимаю, что дни  мои сочтены. Ну что же,  мне есть что вспомнить, оглядывая
свою жизнь. Я была счастлива в муже и детях и дождалась  даже внуков. Я была
знакома с лучшими  людьми своего времени, а с  одним из них меня связывали и
более тесные  узы, хотя наши отношения с И.С.,  несмотря на  все кривотолки,
никогда не заходили далее некоего  порога,  отделяющего  истинное чувство от
того, что зовут греховной любовью. Как бы там ни было, я пронесла  чувство к
нему через всю свою долгую и, надеюсь, небесполезную  жизнь". Так, ну дальше
тут что-то  о  лекарствах, которые ей прописал Никифор Павлович... Ага, вот:
"Не забыть бы дать указание Аннушке, чтобы после моей..."
     -- Ну,  что  же, что  же?  -- нетерпеливо  вопросил  Серапионыч,  когда
молчание Дубова затянулось.
     --  А  на  этом рукопись обрывается, -- показал детектив Наде и доктору
пустые  страницы.  --  Видимо,  больше уже Татьяна Никитична в свой  дневник
ничего не записала.
     -- Да, но не  могла же  она оборвать дневник чуть не на  полуслове,  --
возразила Надя. -- Дайте взглянуть. Видите, вот здесь, возле скобок, остатки
вырванного листа. На нем, видимо, и окончание записей.
     -- Ну-ка, ну-ка, --  Василий извлек из кармана огромную лупу, с которой
никогда  не  расставался, и внимательно рассмотрел то место, которое указала
Надежда.  А затем  перевел лупу на  соседнюю,  чистую страницу.  --  Татьяна
Никитична   писала  с  сильным   нажимом,  --  пояснил  он,  --  и  если  на
отсутствующем листе  что-то написано,  то  можно будет прочесть оттиск... О,
кое-что я уже вижу! Владлен Серапионыч, записывайте.
     Доктор  схватил со стола  карандаш  и  листок  бумаги, а Василий  начал
медленно, то и дело прерываясь, диктовать:
     -- ...смерти предать... предать огню... письма Ивана Сер... А дальше уж
совсем ничего не разберешь.
     --  Ну  ясно  --  предать  огню  письма Ивана  Сергеича  Тургенева,  --
подытожил  Серапионыч.  -- И  я  понимаю  Татьяну  Никитичну  --  совершенно
естественное желание, чтобы никто не копался в ее отношениях с писателем. Но
потом она рассудила, что  письма Тургенева  --  все-таки  достояние  мировой
культуры, и вырвала этот листок.
     -- Уверена, что  все было совсем  иначе, -- заявила  Надя.  --  Татьяна
Никитична  оставила пожелание в силе, но  Аннушка --  вероятно, ее дочка или
близкая  подруга --  не решилась уничтожить письма и оставила их в  семейном
архиве. А листок из дневника вырвала сама Софья Кассирова, чтобы...
     --  Ах, Наденька, вы опять за свое, -- не выдержал Серапионыч.  -- Я уж
представляю, в  каких черных красках вы распишете  ее  завтрашнюю  встречу с
посредником!
     -- Нет-нет, дорогой доктор, на сей раз я не смогу отойти от объективной
передачи информации, --  обаятельно улыбнулась Надя.  -- Даже  если бы очень
этого захотела...

        "x x x"

     Разговор Софьи  Кассировой  и посредника шел  в  повышенных тонах, хотя
собеседники  старались особо не шуметь,  так  как дело происходило в  людном
месте, а точнее -- в  кафе  "Кислоярочка", том самом,  где неделю тому назад
поэтесса совершила столь неудачную сделку.
     --  Ну,  наконец-то  вы  проявились,  госпожа   Кассирова,  --  говорил
посредник,  теребя шляпу,  лежащую  у него на коленях. -- А то я  уж грешным
делом начал думать,  что вы получили деньги и смылись. А  о моих процентах и
думать забыли.
     -- Какие еще проценты!  -- взвилась Кассирова. --  Этот  ваш  бизнесмен
сраный, --  последнее слово  поэтесса выговорила  с особым смаком, -- вместо
денег подсунул  мне пустые бумажки! Я вообще  осталась  и без товара, и  без
денег, а вы с меня еще требуете какие-то проценты!
     -- Сами виноваты, сударыня,  -- хладнокровно парировал  посредник. -- Я
вам его не навязывал. Вы сами просили, чтобы я вас вывел на  покупателя. Вот
и получили, чего хотели.
     -- Я хотела сбагрить товар  и получить приличные бабки!  --  выкрикнула
Софья и, спохватившись, заговорила тише: -- Я давала верный товар, а что мне
всунул ваш бизнесмен?  --  Кассирова  извлекла  из сумочки  увесистую пачку,
перетянутую банковской лентой, и чуть не швырнула  ею в лицо собеседника. --
Мало  того что бумажек внутрь напихал,  так даже  сверху не настоящие  баксы
положил, а ксерокопию!
     -- Тише! -- испуганно зашипел посредник, так как посетители уже  начали
обращать на них  внимание. Лишь дама  за соседним столиком,  сидевшая к  ним
спиной, даже не оглянулась. Ни Кассирова, ни посредник даже не догадывались,
что их соседка ни кто иная как московская журналистка  Надежда Чаликова, а в
сумочке, что  висит  у нее через плечо,  спрятан портативный диктофон  -- ее
верный спутник, побывавший вместе с хозяйкой во многих горячих точках бывшей
дружной семьи советских народов.
     Диктофон беспристрастно записывал слова посредника:
     --  А почему  я должен  вам  верить? Покупателя  я  знаю давно и, между
прочим,  знаю  как  порядочного  человека. Может  быть, это вы  сами бумажек
внутрь наложили, а теперь вешаете мне вермишель на уши, чтобы, елки-моталки,
процентов не отдавать.
     --  Ну так устройте мне встречу с этим вашим порядочным бизнесменом, --
предложила Софья.  --  Больно  уж  хочется  еще  раз  в  его  честные  глаза
посмотреть.
     -- Встречу?  Это можно, -- подумав, ответил посредник. -- Но после того
как  заплатите десять тысяч.  Ну ладно --  пускай пять,  но исключительно из
уважения к вашему поэтическому таланту.
     Кассирова  театрально вскинула  руку, едва  не опрокинув кофе  себе  на
платье:
     -- Боже мой, я только теперь догадалась -- вы с ним в сговоре!
     -- А вот это уже клевета, -- ухмыльнулся посредник.
     -- Ну так  подайте  на меня в суд, раз клевета, -- "наезжала" Софья. --
Ничего, я вас выведу на чистую воду!
     --  Сидеть  будем  вместе, гражданка Кассирова, -- хладнокровно ответил
посредник. --  Вернее, сидеть будете  вы за незаконную распродажу культурных
ценностей...
     -- Какую еще распродажу?! -- не  выдержала Кассирова. -- Распродажа  --
это  когда за  "бабки",  а за  резаную  бумагу  --  не распродажа,  а  самый
настоящий "кидок"!
     -- Что  за выражения  -- "бабки",  "кидок",  -- скорбно покачал головой
посредник.  -- Можно подумать, вы не  поэтесса, а не знаю кто! Лучше отдайте
проценты, и расстанемся по-доброму.
     --  Чем   отдайте?   --  истерично  выкрикнула  Кассирова.  --  Пустыми
бумажками?!
     Слушая эти словесные баталии, Чаликова понимала,  что  разговор идет по
кругу  и  никакого конструктивного  решения  не предвидится. Однако  Надежда
продолжала записывать на диктофон все, что  доносилось от соседнего  столика
-- в слабой надежде, что в беседе  промелькнет нечто такое, что поможет им с
Василием выйти на верный путь.

        "x x x"

     Дубов,  Чаликова и Серапионыч  сидели вокруг стола в  рабочем  кабинете
частного детектива и  внимательно слушали то,  что вещал  диктофон,  лежащий
посреди стола.
     -- Что за  выражения --  "бабки", "кидок",  -- звучал  монотонный голос
посредника. -- Можно подумать, вы не поэтесса, а не знаю кто!  Лучше отдайте
проценты, и расстанемся по-доброму.
     --  Чем  отдайте?  --  отвечал беспокойный голос Кассировой. -- Пустыми
бумажками?!
     Чаликова нажала кнопку:
     --  Ну, убедились теперь, дорогой доктор, что  за птица эта  ваша Софья
Кассирова?
     -- Всем нам свойственно ошибаться  в людях, -- глубокомысленно глянул в
потолок Серапионыч.
     -- И что же, это вся запись? -- удивился Дубов.
     -- Да нет, пленки хватило  еще минут на десять, да и после того они еще
целый  час  препирались,  --  вздохнула  Надя,  -- но так ни  до  чего  и не
договорились. Жаль, что мой поход оказался столь малополезным.
     -- Давайте послушаем дальше, -- предложил Василий, -- вдруг чего-нибудь
да выудим.
     Надя включила диктофон, и диалог в кафе продолжился.

     ПОСРЕДНИК: -- Не морочьте мне голову!  Раз мы с вами договаривались, то
потрудитесь выполнять взятые обязательства.
     КАССИРОВА: -- Может быть, мы с вами и договор подписывали? Если так, то
покажите мне его!
     ПОСРЕДНИК: -- Да что вы, елки-моталки, такое несете! Да будь у меня...

     -- Стоп!  -- выкрикнул Василий. Надя слегка удивилась, но прослушивание
остановила.
     -- А что такое? -- удивился доктор.
     -- Мне с  самого начала  и  голос,  и даже  интонации  этого посредника
показались  очень знакомыми, -- в легком возбуждении пояснил детектив. --  А
когда он произнес "елки-моталки", то я вспомнил! Владлен Серапионыч, вы тоже
должны его вспомнить.
     -- А я-то при чем? -- удивился доктор.
     --  Ведь мы же там  вместе были. Ну,  ну!  Гробница древнего правителя,
барельеф,  тут появляется  Железякин  и  с ним  два его помощника. Железякин
выхватил пистолет, а инспектор Столбовой изловчился и дал по башке одному из
подручных. Он грохнулся и что при этом произнес?
     -- Елки-моталки! -- ошеломленно выдохнул Серапионыч.
     -- Вот то-то и оно! -- радостно заключил Василий. -- Скажите, Надя, как
выглядел  собеседник  Кассировой  --  среднего роста,  чуть  сутуловатый,  с
невыразительным лицом, в мятой, неряшливой одежде?
     -- Так, -- подтвердила Надя.
     --  Все ясно.  Этот посредник  -- никакой не посредник,  а один из двух
постоянных  агентов  господина  Железякина, --  сообщил детектив.-- Так  что
теперь с немалой  долей  вероятности можно предположить, что второй агент --
это  тот  самый бизнесмен с "Мерседесом" из  добрых услуг. Во всяком случае,
способность к мимикрии у него чисто чекистская...
     -- Погодите, Вася, -- перебила Чаликова, -- вы тут всю дорогу поминаете
какого-то Железякина. Кто он такой?
     -- Ну, это долго объяснять, -- махнул рукой Дубов. -- А если вкратце...
Да  возьмем хоть ваших друзей профессора-жуковеда и Антонину Степановну. Так
вот, Железякин -- того же поля ягода. Только, пожалуй, еще гаже.
     -- А, ну ясно, -- закивала Надя. -- И что же вы намерены делать?
     -- Если в этой афере замешан  Железякин, то лучше нам туда не соваться,
-- пробурчал Серапионыч.
     --  Железякин  и агенты Железякина -- не  одно и то  же,  --  загадочно
ответил детектив и, заглянув в записную книжку, решительно набрал телефонный
номер Софьи Кассировой. -- Госпожа Кассирова? Говорит Дубов. Знаете, мы  тут
посоветовались, и я решил взяться за ваше дело.
     --  О,  благодарю вас, Василий  Николаевич, --  заурчал  в трубке голос
потерпевшей.  -- Если вы вернете мне  деньги, то я заплачу вам десять... или
нет, пять процентов!
     -- Не надо,  -- сурово пресек  детектив  заманчивые предложения.  --  В
случае удачи вы заплатите мне скромный гонорар согласно  прейскуранту. Ну  и
плюс возможные расходы.
     -- Ах,  вы так  добры  ко мне! -- попыталась  Кассирова  рассыпаться  в
благодарностях.
     -- Я выполняю свой долг, -- отрезал Дубов и положил трубку.
     --  И  как  вы  собираетесь  вернуть ей деньги?  --  чуть  не  в  голос
набросились на сыщика доктор и журналистка.
     --  Обычная  шахматная  комбинация  из  трех  пальцев,   --  беззаботно
рассмеялся Дубов. -- И поможет нам ни кто иной как Женька.
     -- Какой еще Женька? -- удивился Серапионыч.
     -- Компьютерщик  из "За  вашего здоровья". Ну,  тот, который распечатал
текст с дискеты, что вы прошлой осенью нашли на насыпи.
     -- Ну а здесь-то чем он вам поможет? -- еще больше изумился доктор.
     --  По правде сказать, я тоже не улавливаю связи между  компьютерами  и
нашим делом, --  сказала Надя. -- Разве что "взломать" банковский счет этого
"липового" бизнесмена и снять оттуда сто тысяч...
     -- Нет-нет,  хакерством заниматься  не будем,  --  загадочно  улыбнулся
детектив, отчего-то вдруг пришедший в необычайно веселое  расположение духа.
Однако на все дальнейшие расспросы отвечал более чем уклончиво.

        "x x x"

     Симпатичная, модно одетая девушка ходила вдоль "стенки" и  разглядывала
выставленные на продажу  шедевры: картины, поделки из разного рода подручных
материалов и, разумеется,  многочисленные матрешки, изображающие вставленных
друг   в  друга  государственных   деятелей.  Вдоволь  насладившись  высоким
искусством,  она  обратилась  к  богемного  вида мужичку,  скучавшему  подле
картины с обнаженной девицей, повернутой к зрителям выразительной задницей:
     -- Вы не подскажете, кому тут можно продать письма Пушкина?
     Мужичок посмотрел на нее, как на пришельца из космоса:
     -- О чем вы, мадам? Вот, пожалуйста, не желаете ли приобрести мое новое
полотно "Задница в интерьере"? Всего за пять долларов.
     -- Спасибо,  у меня самой не хуже, -- вежливо отказалась девушка.  -- В
смысле интерьер.
     Неподалеку  на ящике  из-под  "сникерсов" скучала дама  неопределенного
возраста  и  пола,  продававшая  матрешек.  Среди  деревянных  президентов и
генсеков  девушка заметила  "поэтический" комплект:  самая крупная  матрешка
была  размалевана  под  Пушкина,  а   внутренняя,  самая  маленькая  --  под
Евтушенко.
     -- Да, поэзия нынче не в чести, -- вздохнула девушка.
     --  Это точно, --  согласилась  продавщица. --  Вот  и Лариска  того же
мнения.
     -- Какая Лариска? -- удивилась девушка.
     -- Да  вот же она, -- дама указала на  белую крысу, выглядывавшую у нее
из-под неряшливого платья. -- Можете погладить, она не кусается.
     Чтобы  поддержать  разговор,  девушка  погладила  Лариску  по   жесткой
шерстке, а затем вновь обратила взор на "поэтическую" матрешку:
     -- А что, если бы я предложила  вам письмо Пушкина? Всего за сто  тысяч
"зелененьких".
     --  Смеетесь, -- махнула рукой дама.  --  Да я таких  деньжищ  сроду не
видывала.  Как вы думаете,  будь у  меня столько,  разве  я стала  бы  такой
чепухой заниматься?
     --  Понятно, извините,  -- пробормотала  девушка и отошла  от "стенки".
Оглядевшись, она увидела скамеечку, на краю которой сидел  какой-то господин
в шляпе и с початой бутылкой пива, и присела на другой краешек.
     -- Не желаете? -- тут же предложил ей господин.
     -- Нет,  благодарю, я пива  не  пью,  --  отказалась девушка.  И,  чуть
помолчав, заметила: -- Я вижу, вы  человек интеллигентный. Может быть, у вас
есть какой-нибудь знакомый искусствовед...
     -- О, сударыня, вам  повезло! -- сразу  оживился господин в шляпе. -- Я
сам и есть искусствовед. Потому-то здесь и околачиваюсь, поближе  к изящному
искусству.
     --  Вот это -- изящное  искусство?  -- удивилась девушка, окинув взором
"стенку" с ее матрешками и задницами.
     -- Увы, -- печально  вздохнул искусствовед, -- времена меняются. А ведь
не так давно многие из них блистали на местном художественном небосводе. Ну,
например, вон тот, -- человек  в шляпе указал на одного из торговцев, -- при
советской власти еще как процветал, за один портрет нашего первого секретаря
Разбойникова тысячу целковых отхватил, не считая почетной  грамоты. А теперь
что?  Весь пообтрепался, малюет всякий кич на  потребу непонятно кому. Я тут
как-то  к нему  как-то  подошел, говорю,  мол,  что  ж  ты, паразит, с твоим
талантищем всякую мазню в свет выдаешь? А  он  мне: "А ты что хотел, чтобы я
за  пять баксов  свою  душу  в  картину вкладывал?"  Да, изменились времена.
Свобода творчества привела к деградации искусства.
     -- Ну, тут я не могу с вами полностью согласиться, -- перебила девушка.
-- Простите, как вас величать?
     --  У  меня самое простое  имя,  -- расплылся  в  обаятельной  улыбочке
искусствовед. -- Петр Петрович.
     -- Надя, -- представилась девушка. -- Нет-нет,  Петр  Петрович, тут я с
вами никак не  могу  согласиться. Конечно, то, что талантливые художники,  я
подразумеваю это понятие в широком смысле...
     -- Да-да, конечно, -- понимающе кивнул Петр Петрович.
     -- То, что они вынуждены либо приноравливаться к  низкопробным  вкусам,
либо  бедствовать  -- конечно, очень плохо. Но это  же не  значит, что  надо
возвращаться  в  прошлое  -- в  принудительный  соцреализм  и...  Ну  да что
объяснять  --  вспомните   судьбу  Гумилева,  Клюева,  Михоэлса,   Шемякина,
Галича...
     -- Нет,  ну зачем  же  так  сразу, -- чуть  смутившись,  Петр  Петрович
отхлебнул пива. -- Я за свободное искусство, но в рамках.
     -- А, ну понятно.  -- Наде как-то  расхотелось продолжать дискуссию. --
Петр Петрович, а как вы относитесь к творчеству Пушкина?
     -- Пушкин -- наше  все! --  Эту  широко известную фразу  Петр  Петрович
произнес так, будто она только что явилась ему на ум.
     --  А   как  вы  восприняли  бы  появление  новых,  доселе  неизвестных
материалов,  связанных с его жизнью и  творчеством? -- продолжала  Надя.  --
Например, писем.
     -- Чьих писем?
     -- Ну, разумеется, Александра Сергеевича.
     --  О,  ну  это  стало бы значительным  событием в области  культуры  и
искусства. А к чему, Наденька, вы завели о них речь?
     "Ну все, пора брать быка за рога", решила Надя, а вслух произнесла:
     -- Дело в том, что я располагаю письмом Пушкина  к Екатерине Николаевне
Ушаковой, которое до сих пор считалось утраченным. Надеюсь, вам известно это
имя?
     -- Да-да, разумеется, -- поспешно закивал Петр Петрович. Однако, угадав
по выражению лица,  что имя  Ушаковой мало что  говорит ее собеседнику, Надя
пояснила:
     --  Семья  Ушаковых  была   близко  знакома  с  Пушкиным.  Впоследствии
известный пушкиновед П.И.  Бартенев  со слов не названного им  лица записал,
что перед  смертью в 1872  году Екатерина  Николаевна  позвала дочь,  велела
принести шкатулку с письмами Пушкина и сожгла их все до одного.
     С большим  пиететом  выслушав эту  справку, почерпнутую Надей из книжки
"Юный пушкиновед",  Петр Петрович  задал  вопрос, которого  его  собеседница
ожидала:
     --  Но  если Екатерина  Николаевна сожгла  все письма Пушкина, то каким
образом одно из них оказалось у вас?
     -- Оно  сохранилось благодаря горничной Екатерины  Николаевны,  которая
каким-то  образом  сумела сберечь от огня одно  из пушкинских писем.  Должно
быть,  она была довольно  образованной  девушкой  и лучше,  чем ее  хозяйка,
понимала, что эти письма значат для человечества!
     -- Как бы там ни было, Наденька, но  вы обладаете большой ценностью, --
уважительно  покачал  головой Петр  Петрович. -- Я хотел сказать,