ть Петрович. - Не надо!

   - Надо, майн херц, - ощерился длинными и острыми зубами кровожадный
иноземец. - Надо!

   И спасла Петровича от страшной погибели его гнилая рубаха. В самый
смертельный момент она порвалась. А иначе быть бы Соловью главным блюдом
на обеде заморского людоеда. Сначала он плюхнулся на дорогу, но тут же
подскочил и с небывалой прытью понесся вослед за своей бандой, все так же
продолжая голосить:

   - Убивают!!! Помогите!!!

   А господин из кареты с досадой осмотрел кусок холстины, оставшийся в
его когтистой руке.

   - Качестфо - гофно, - грустно пробормотал он и кинул тряпицу на дорогу.
   - Такой фкусный есть убежать. Шайсэ!

   И карета, волоча за собой пыльный шлейф, покатила дальше.

   А бледный и трясущийся Соловей сидел на верхушке дуба, вцепившись в
дерево мертвой хваткой.

   - Я же невкусный, - бормотал он, - совсем невкусный...

   - Эй, Петрович слезай! - кричали ему снизу злодеи. - Он уже укатил. Не
боись!

   Но Соловей будто не слышал их:

   - Я совсем невкусный лиходей и душегуб... Зачем меня ням-ням?..


   ***


   Барон фон Херклафф, столь непочтительно обошедшийся с Грозным Атаманом,
следовал в Белую Пущу аж из самой Ливонии, где почитался персоной
уважаемой и влиятельной. И о его влиятельности весьма красноречиво говорит
история, случившаяся в Риге несколько лет назад.

   Заполучив мешок с золотом, господин Херклафф сдал его на хранение под
проценты двум солидным рижским купцам - герру Лунду и герру Трайхману, а
сам отправился в одно из своих длительных путешествий.

   Откуда он взял этот мешок и какого рода были его длительные путешествия
- это вопрос отдельный, к которому мы возвратимся чуть позже. Что же до
почтенных купцов, то они сразу по отъезду господина Херклаффа угодили в
весьма неприятную переделку.

   Во все времена и во всех странах находятся такие люди, для которых
деньги являются не просто ценными бумагами или металлическими кружочками,
но Идолом. Страшным языческим идолом, требующим кровавых жертв в свою
честь. И имя этому идолу - золотой телец. Так вот, в Риге в ту пору был
такой человек, который фанатично поклонялся этому божеству. Звали его
Хейнер фон Трепш, но что самое скверное - он служил хранителем Рижской
городской казны. Был он худосочен телом и изворотлив умом. А уж в душе его
просто мухи дохли. Так вот, этот хитрый казначей возжелал ограбить и
обесчестить преуспевающих купцов. Для этого он стал распускать по Риге
слухи, что их предприятие является дутым и что его хозяева, прибрав к
рукам денежки простодушных горожан, собираются сбежать к псковскому князю.
Это было, конечно же, грязной ложью, так как купцы вели свои дела честно и
толково. И именно поэтому господин Херклафф вложил свои деньги в их дело:
не только сохранятся, но и приумножатся. А с псковским князем купцы
действительно вели дела, но сбегать к нему, естественно, не собирались:
Рига была куда как более выгодным местом для торговых дел. Через нее
двигались товары из восточно-славянских земель в Европу: меха, мед, икра,
водка. И во встречном направлении: дешевые яркие одежды, уже вышедшие из
моды у куртуазных галлов; "чудодейственные" лекарства, сваренные немецкими
алхимиками. Да в огромных количествах неочищенный спирт "Рояль", что
значило по-ихнему - королевский.
   Хотя ни один монарший двор Европы к этой отраве руку не прикладывал.
Разве что какой-нибудь доморощенный король бродяг и проходимцев Робин Гуд.

   А коварный фон Трепш, затевая черное дело против купцов, решил к тому
же совратить и их супружниц, почтенных купчих. Это было не слишком трудно,
потому что сами купцы мало уделяли внимания женам - они большую часть
времени проводили в своей конторе, иногда там же и ночуя. Они трудились не
покладая рук над приумножением своего дела и денег, вложенных как крупными
вкладчиками вроде барона Херклаффа, так и мелкими городскими обывателями,
которые вносили по несколько талеров и получали по ним скромные дивиденды:
кому жене на сапожки, кому на новую бричку. И трудолюбивые купцы даже не
подозревали, что их степенные жены бегают к их будущему палачу в городскую
ратушу, что на площади Лучников. Там у этого хитрого негодяя был за
кабинетом устроен тайный будуар, где он и занимался дикими непотребствами
с купчихами. Мы не будем здесь описывать их развратные оргии, но по городу
ходили вполне близкие к истине слухи, в которые никто не верил - правда
всегда звучит неправдоподобно. К тому же совершенно непонятно, зачем это
делал казначей - ведь совращение и растление купчих не имело отношения к
его денежным делам. Значит, остается предположить, что он делал это из
любви к разврату в сочетании с мелочной подлостью. Мало ему было ограбить
людей, так нет: надо было их еще и самих очернить, и жен их превратить в
уличных девок.

   В то время церковь св. Иакова приобрела за двести рижских талеров новый
колокол. Для лучшей слышимости его повесили снаружи под небольшой кровлей,
вроде голубятни. Видимо, поэтому колокол и прозвали "голубиным". Так вот,
с этим колоколом было связано поверье, что он начинал звонить сам по себе
всякий раз, когда мимо проходила неверная жена. Наши купчихи, уже
растленные подлым казначеем, уговорили своих мужей посодействовать в съеме
"голубиного"
   колокола. И простодушные купцы герр Лунд и герр Трайхман приложили все
свое влияние на это дело, и в их головах даже мысли не возникло, что их
жены им не верны.

   А коварный фон Трепш уже готовил последнюю сцену этой драмы. И вот
когда распускаемые им слухи наконец вылились в первые проблемы торгового
дома наших купцов, он и возник на сцене. Казначей предложил Лунду и
Трайхману принести ему на сохранение всю имевшуюся наличность, обещая
выдать им грамоту, гарантирующую поддержку со стороны городской казны. Но
большая часть денег находилась в обороте, и купцы передали фон Трепшу как
раз тот самый мешок с драгоценностями, который оставил им барон Херклафф.
Заполучив в свои алчные руки вожделенный мешок, двуличный казначей
пригласил купцов в подвал Рижского замка, дабы отведать славного
мозельского.

   И вот все трое спустились в мрачное подземелье замка. Впереди
шествовала худосочная и согбенная фигура жадного казначея. В его
скрюченных от скаредности пальцах дрожал жестяной фонарь, озарявший
неверным светом сырые своды подвала. И откуда вдруг в этом истощенном
стяжательством и развратом тщедушном теле взялась такая ловкость и сила?
Одного из компаньонов он толкнул в бочку с мозельским, где тот и
захлебнулся, а второго ударил по голове черпаком. Затащив еще теплые тела
в отдаленный угол винного погреба, злодей засыпал их всяким хламом:
рыцарскими штандартами и ржавыми доспехами.
   Сделав свое черное дело, Трепш вернулся к вожделенному мешку золота. Он
блестящими от возбуждения глазами разглядывал небольшие слитки со
странными буквами "ц.ц.ц.п.".

   На следующее утро горожане, придя к торговому дому герра Лунда и герра
Трайхмана, обнаружили на дверях огромный замок и сообщение городского
рата, что оба купца с деньгами исчезли в неизвестном направлении. Бюргеры,
вложившие свои кровные трудовые талеры, пришли в крайнее возмущение и тут
же устроили стихийный митинг. Этот митинг перерос в беспорядки,
распространившиеся по всему городу. Во время беспорядков была, в
частности, разрушена резиденция Магистра Ливонского ордена - Рижский
замок, который был потом восстановлен лишь через несколько лет, как раз за
год до описываемых в нашей книге событий. Во время ремонтных работ старые
подвалы были засыпаны, и останки трудолюбивых, но доверчивых купцов были
погребены окончательно.

   Однако радость преступного казначея оказалась недолгой - вернувшись и
не обнаружив в городе ни купцов, ни мешка с золотом, господин Херклафф тут
же отправился в городскую ратушу, в кабинет к фон Трепшу. А точнее - в его
тайный будуар, где подлый казначей как раз приятно проводил время с
почтенными фрау Лунд и фрау Трайхман. Ныне безутешными вдовами. Они втроем
барахтались по огромной постели и занимались совершенными непотребствами.
И вдруг массивная дверь затрещала и упала вовнутрь казначейского вертепа,
а на пороге возник собственной персоной господин Херклафф. Его глаза
метали шаровые молнии, а клыки хищно лязгали, будто наточенные дамасские
кинжалы.
   Обе купчихи, дико заверещав и прихватив что успели из верхней и нижней
одежды, кинулись в соседнюю комнату, но страшный гость, не обращая на них
ни малейшего внимания, грозно двинулся к побледневшему и съежившемуся
казначею.

   - Чем могу служить, господин Херклафф? - дрожащим голосом осведомился
фон Трепш.

   - Отдавай золото, мошенник! - нетерпеливо зарычал Херклафф.

   - Какое золото? - пролепетал казначей.

   - То, которое ты взял у Лунда и Трайхмана. Меня не волнует, куда ты
девал этих купцов, давай золото!

   Трепш мелко дрожал, обуреваемый одновременно страхом и жадностью,
причем второе явно брало перевес над первым...

   Когда шум стих и почтенные купчихи решились вернуться, то они застали
лишь раскиданную по комнате казначейскую одежду, а на кровати, где они
только что предавались невинным утехам, лежал тщательно обглоданный скелет
фон Трепша...

   А господин Херклафф, как ни в чем не бывало выходя из ворот городского
рата, ковырял в зубах изящной зубочисткой и печально приговаривал:

   - Кашется, их бин погорячиться. Теперь я так и не узнаю, куда этот
фкусненький казначей подефал мое золото...


   ***


   Миликтриса Никодимовна отворила, едва Дубов позвонил в дверь.

   - Ну где ты шатаешься! - вполголоса напустилась она на Василия, - мы
тебя уже давно ждем!

   Стол в гостиной был накрыт белой скатертью. A на столе красовался
блестящий самовар в окружении дорогих вин и разных вкусных разносолов. За
столом непринужденно восседал потенциальный работодатель - и Дубов сразу
же его узнал. Вернее, узнал его бороду, которую просто невозможно было
перепутать ни с какой другой. Борода эта, в основе седая, но с отдельными,
расположенными безо всякой симметрии темными вкраплениями, принадлежала
тому самому господину, которого Василий видел при въезде в Новую Мангазею
в компании с Царь-Городским головой князем Длинноруким.

   "Стало быть, от меня что-то понадобилось самому Мангазейскому мэру", -
не без удивления и, что греха таить, некоторой доли тщеславия подумал
детектив, как ни в чем не бывало присаживаясь за стол. Предполагаемый
градоначальник глядел на него открытым и дружелюбным взором.

   А Миликтриса Никодимовна заливалась соловьем:

   - Дорогие господа, позвольте вас познакомить. Это - Савватей Пахомыч. А
это...

   - Ну што вы, Мывиктьиса Никодимауна, - смущенно перебил ее седобородый,
- не надо угромких имен. - И, обернувшись к детективу, добавил: - Зовите
меня просто Седой. Так меня увсе тута зовут. За гваза, конешно.

   "Какой скромный человек, - с симпатией подумал Василий. - Ведет себя
естественно, не козыряет своим высоким положением". Вслух же заметил:

   - Извините, но мне это прозвище напоминает, еще раз прошу прощения,
воровскую кличку. - При этих словах детектив искоса глянул на своего
собеседника, однако тот остался столь же спокоен и непринужденен:

   - Ну, тогда зовите меня... - Он на мгновение замялся. - Уж соусем
по-пвостому - дядя Митяй.

   - Согласен! - широко улыбнулся Василий. "А ведь он не врет, -
промелькнуло в голове сыщика, - в тот раз Миликтриса как раз величала его
Димитрием... Вот отчества не припомню - какое-то мудреное".

   Тем временем Миликтриса Никодимовна встала из-за стола:

   - Ах, господа, извините, я должна вас ненадолго покинуть! Но я скоро
вернусь. - С этими словами хозяйка, подметая пол подолом красного
шелкового платья, отплыла в направлении "будуара".

   Дядя Митяй отставил в сторону недопитую чарку:

   - Ну што жа, Савватей Пахомыч, давайте певейдем к деву. Я свышал от
Мивиктрисы Никодимауны, што у вас твудности с деньгами. И я могу
пьедвожить вам возможность немного заваботать.

   - И что это за работенка? - живо заинтересовался Дубов. - Надеюсь,
ничего предосудительного?

   Дядя Митяй задумчиво подергал себя за бороду:

   - Это смотвя как увзглянуть, Савватей Пахомыч. Но по большому шшоту -
совсем не пьедосудительно, а очень даже наоборот. Ведь вы, конешно же,
знаете, в каком состоянии находится наше госудавство?

   - Вообще-то я не интересуюсь такими вещами, - равнодушно откликнулся
Дубов.

   - Тогда я поясню. Под угвозой единство Кисвоярского царства и даже само
ево шушествование. - Седой замолк, как бы ожидая отклика со стороны
Савватея Пахомыча. Однако и тот внимательно молчал. Тогда дядя Митяй
продолжил: - Вы, конешно, свышали о подметных письмах этого мевзавца князя
Григория? - Дубов молча кивнул. - Но этого мало - его подвучные убирают с
пути увсех, кто может помешать их зводейским замысвам! И смевть воеводы
Афанасия тоже на их совести, ежели утаковая у них есть.

   Дядя Митяй произносил все это настолько искренне и убедительно, что
Василий склонен был ему поверить. Единственное, что его смущало - так это
то, что встреча происходила в доме Миликтрисы Никодимовны, которую весьма
нелестно аттестовали и покойный воевода Афанасий, и его сподвижник Данила
Ильич, тоже покойный. А дядя Митяй заговорил как раз о Даниле Ильиче:

   - У Афанасия быв помощник - и того убиви, когда он отказался им
помогать!

   - Да, все это весьма печально, - разомкнул уста Василий, - но чем я-то
могу вам помочь?

   - О, можете, можете! - дядя Митяй так взмахнул рукой, что чуть не снес
со стола тарелку с капустным салатом. - В наше время твудно на ково-то
повожиться, а вы - чевовек надежный, я это вижу, я это чувствую. И ваш
священный довг перед Очечеством - высведить этого негодяя и вырвать у него
изо рта змеиное жало!

   - Какого негодяя? - слегка опешил Василий.

   - Того, котовый пытался подкупить Данилу Ильича, ну, то есть бывшего
помощника воеводы, на выдачу госудавственных тайн, а когда тот отказався,
то поджег его лавочку увместе с ним самим. И ежели мы с вами его не
остановим, то сами понимаете, чево он еще натворит!

   - Ну что же, если это зависит от меня, то я готов помочь вам в поимке
этого негодяя, - проникновенно сказал Василий. - Но, почтеннейший дядя
Митяй, известно ли вам, кто он? Хотя бы каково его имя?

   - Спасибо, довогой Савватей Пахомыч! - вскричал дядя Митяй. - Я знал,
что могу на вас ращщитывать. А имя - оно давно известно: Василий Дубов.

   Василий Дубов ожидал чего угодно, но только не этого. Однако очень
быстро пришел в себя:

   - Вы располагаете какими-то приметами этого Василия Дубова?

   - Вот девовой разговор! - одобрительно кивнул дядя Митяй. Осторожно,
стараясь не помять, он извлек из кармана какую-то бумагу и, развернув,
протянул ее Дубову. Это был портрет не то чернилами, не то тушью, Василия
Николаевича Дубова в его первоначальном виде - то есть до того, как он
изменил внешность с помощью чудо-мази. Лишь много позднее детектив
сообразил, что этот портрет был перерисован с фотографии годовой давности
из газеты "Вечерний Кислоярск", опубликовавшей о Дубове стаьтю.

   - Возьмите этот рисунок, Савватей Пахомыч, - говорил Седой, - и не
расставайтесь с ним ни на миг. Он поможет вам разыскать этого зводея и
захватить его живым... Или мертвым, - многозначительно добавил дядя Митяй.

   - А как лучше? - небрежно спросил Дубов, уже догадываясь, каким будет
ответ.

   - Вучше мертвым, - ответил Седой то, что Василий и ожидал услышать.

   - Постараюсь оправдать доверие, - с чувством произнес Дубов.

   - Очечество ждет от вас подвига! - патетически воскликнул дядя Митяй. -
И оно хорошо запватит, особенно есьви вы исповните задание побыстрее.

   - Ну как вы можете! - решительно возмутился Дубов. - Я иду на это
исключительно ради любви к Государю и Отечеству, а не...

   - Ну, денежки-то вам не помешают, - с хитроватой и вместе добродушной
улыбочкой перебил дядя Митяй. - Мивиктриса Никодимауна мне по-тихому
поведала, што вы собиваетесь пожениться, стало быть, на первое обзаведение
средства понадобятся, не так ли?

   - Так, - несколько упавшим голосом согласился Дубов. Предстоящая
женитьба на Миликтрисе Никодимовне была для него новостью, но опровергать
ее он не стал, а заговорил о другом:

   - Дядя Митяй, а этого, как его, Данилу Ильича, еще не похоронили?

   - Сегодня хоронят, - тяжко вздохнул дядя Митяй. - Как раз в полдень, на
Старом кладбище. Жаль, сам я не смогу туда пойти, отдать посведнюю почесть
этому преквасному чевовеку...

   - А давайте я пойду заместо вас, - вызвался Дубов.

   - Сходите, конечно, - несколько удивился Седой, - но для чего? Ведь вы
даже не были с ним знакомы.

   - Понимаете, я где-то слышал, что преступников часто тянет к их
жертвам, - стал объяснять Дубов, - и многие именно на этом и "засыпались".
А если Дубов придет на похороны, то я смогу проследить, куда он отправится
потом, и вывести на чистую воду не только его, но и тех, кто с ним связан.
Наверняка же он работает не один.

   - А ведь верно! - согласился Седой. - Мивиктьиса Никодимауна описывала
вас как способного скомороха и стихоплета, но я вижу, что из вас мог бы
получиться хороший сыскарь.

   - Покорнейше благодарю, - вежливо кивнул Дубов. - И вот еще: куда мне
нести голову Дубова, если, м-м-м... дело будет сделано?

   - Куда нести? - чуть задумался дядя Митяй. - Сюда, пожалуй, не стоит.
Ко мне домой - тем бовее. Ага, я вам сообщу одно место, где и буду ждать
по ночам. - Седой что-то черкнул на обороте портрета. - Можете приходить и
без "головы Дубова" - просто чтобы довожить о ходе поисков.

   - Договорились! - Василий бережно сложил портрет и сунул себе за пазуху.


   ***


   Серапионыч уже сидел на краешке кресла, когда в залу вошел царь
Дормидонт.
   Доктор почтительно встал. Царь глянул на него так, будто хотел
испепелить взором. Но ничего не сказал. Сел. Сам налил водки.

   - Садись, эскулап. Выпьем, - глухо сказал он.

   Выпили. Помолчали. И тогда царь заговорил вновь, только теперь в его
голосе появилась неестественная для него горькая, долго таимая тоска:

   - Я старый больной человек. Выписал бы ты мне какое лекарство, эскулап.

   - Единственное лекарство, какое я могу вам предложить - это быть
честным по отношению к самому себе, - деловито отвечал Серапионыч.

   - Ты вместо того, чтоб о моем здоровье озаботиться, жилы мои на локоть
мотаешь! - сверкнул глазами царь.

   Серапионыч на это ничего не отвечал, лишь молча внимательно смотрел на
Дормидонта, ожидая продолжения. И тот, не выдержав молчания, заговорил
вновь.

   - Чего ты от меня хочешь, эскулап? - уже срываясь на крик, вопрошал
царь.
   Но Серапионыч продолжал хранить молчание.

   Тогда царь вскочил со своего кресла и заметался по зале, бормоча себе
под нос проклятия. В конце концов он подскочил к Серапионычу и ухватил его
за галстук. И притянул к собственному лицу. Так близко, что, казалось, у
царя три глаза вместо двух.

   - Я старый человек! - тихо, но грозно заговорил он. - Я хочу спокойно
дожить свои дни и предстать перед Богом!

   Серапионыч слегка придушенным голосом отвечал:

   - А сможете ли вы, Ваше Величество, сказать Господу, что сделали на
этом свете все, что могли и что должно?

   Дормидонт зарычал, как разъяренный лев. Он отбросил галстук
Серапионыча, и тот столь резко опустился в кресло, что чуть не упал. Царь
с проклятиями смел со стола графин и грохнул кулаком.

   - Что ты хочешь от меня, эскулап? Чего добиваешься?! - с тоской и
яростью выкрикнул он.

   Но Серапионыч молчал, поправляя галстук. Тогда царь склонился через
стол и прямо в лицо выкрикнул:

   - Чего тебе от меня надобно?!

   - Мне ничего не надо, - спокойно отвечал Серапионыч, - это народу надо.

   - Что ему надо? - снова выкрикнул Дормидонт.

   - Народу, всего-навсего, нужен царь, - развел руками доктор. - Отец и
заступник. Что