закидонов",  --
напутствовал Ибикусова редактор  господин Романов. Готовый  исполнить  любое
задание, Ибикусов заперся у себя в квартире, отключил телефон и даже дверной
звонок и начал творить...

        "СОН ИБИКУСОВА"

     Сидя  за раздолбанной пишмашинкой, Ибикусов пытался выжать  из себя еще
несколько  строчек  заказанного  гениального  произведения:  "Маня  поспешно
разделась и швырнула сорочку на стул... Ваня повалил  ее на постель и  грубо
ввел член во влагалище... Маня испытала убийственный оргазм..."
     -- Нет, не то, все не то, -- в отчаянии воскликнул Ибикусов.-- И дернул
же меня черт взяться за  эротический  рассказ! Ну не мое это дело. Все равно
ведь лучше, чем Эдичка, не напишу...
     Ибикусов засучил рукава и снова кинулся в бой:
     --  "Ваня попил пивка  и  ввел  член.  Маня дергалась под ним, будто ее
включили в  электросеть. Скорость их движений  нарастала, пока они, наконец,
не кончили...". Опять какая-то чепуха. Ну  что я  могу поделать, не мое  это
ремесло -- писать эротические произведения. Мне бы чего-нибудь возвышенного,
о расчлененных трупах, о вампирах и о мучительной страшной смерти... Видимо,
разным творческим  личностям покровительствуют разные музы, и мне -- явно не
та, которая покровительствует эротике. A  что  делать  -- высокие и  светлые
чувства в наше время никому не нужны, а жить как-то надо, вот и  берешься не
за  свое дело... Ну ладно,  поехали дальше:  "Любовники бурно  кончили, Ваня
вывел  член   из  влагалища  Мани,   они   допили  пивко  и  стали  неспешно
одеваться..."
     В  этот момент по комнате  пробежал легкий  ветерок. Ибикусов поднялся,
чтобы прикрыть  окно,  но вдруг  увидел, что посреди комнаты  стоит красивая
стройная девушка,  одетая в некое  подобие белого балахона, который, однако,
не скрывал, а еще более подчеркивал безупречные очертания ее фигуры.
     -- Что  вам угодно, сударыня? --  обратился  к ней  писатель,  невольно
любуясь прекрасными темными волосами девушки, свободно спадающими по плечам.
     --  Вы господин Ибикусов? --  невысоким, но  очень  мелодичным  голосом
спросила девушка.
     -- Ну, я, -- ответил Ибикусов.
     -- Я -- ваша новая Муза, -- представилась гостья.
     -- Кто-кто?
     -- Муза. Я буду помогать вам писать эротический рассказ.
     "Ну все,  дописался, -- мелькнуло в  голове  Ибикусова. -- Точно, крыша
поехала. И вроде ничего не пил, разве что пиво... A как хороша!".
     Девушка подошла к столу и глянула в рукопись.
     -- "Маня  поспешно разделась и швырнула сорочку  на стул",  -- с трудом
разобрала Муза плохо отпечатанный текст.  -- Ну  разве так пишут эротические
рассказы?
     -- A как?  -- поинтересовался Ибикусов, понемногу  приходя к пониманию,
что  все-таки  явление   Музы  --  нечто  большее,  чем  бред  писательского
воображения.
     Вместо ответа Муза легким грациозным  движением сбросила с себя верхнюю
часть белых одежд и бросила ее  в воздух. Ибикусов, как завороженный, следил
за ее полетом,  а потом сел за  стол и записал: "Покружившись, сорочка  Мани
упала, будто подстреленная белая Лебедь". A Муза читала дальше:
     -- "Попил пивка и ввел член"... Причем тут пиво, господин Ибикусов?
     -- Не  знаю, -- пожал плечами новоиспеченный  великий писатель.  -- Все
так пишут.
     -- Ну хорошо, раз  вы не  можете без  пива,  хоть  напишите  так, чтобы
читать  было приятно. -- Муза взяла баночку с остатками пива и плеснула себе
на  грудь.  Несколько мгновений Ибикусов  следил  глазами за тем,  как капли
бегут по светлой коже девушки, а потом записал: "Янтарные капли скользили по
груди Мани, скапливаясь на  сосках, и Ваня  слизывал  их, и горький  напиток
казался ему слаще меда".
     Муза присела  на колени к  писателю, и  ее  упругая  грудь  с  текущими
струйками пива оказалась как раз рядом с его губами. Ибикусов  целовал грудь
Музы,  а  та  ласково гладила  его жесткие  волосы.  Наконец,  девушка  чуть
отстранилась от своего ученика и вновь заглянула в его рукопись:
     -- Ну, что  ты там  еще  написал? "Ваня разделся  донага и ждал прихода
Мани. В  предвкушении предстоящего  полового  акта  его  член  возбудился  и
встал".  Да-а... Послушай, Ибикусов, я сейчас ненадолго  выйду, а ты постели
постель и разденься.
     -- Зачем? -- испуганно спросил Ибикусов. Муза улыбнулась:
     -- Узнаешь, милый.
     Муза выпорхнула из комнаты, а Ибикусов, сделав все, как она ему велела,
присел на постель.  Потом резко вскочил,  подбежал к столу  и записал: "Ваня
ждал  прихода Мани. Минуты  тянулись, как столетия.  Его  тело погрузилось в
невыразимую истому ожидания. И вот..."
     И вот  в комнату вернулась  Муза. Как прежде,  она  была обнажена  выше
пояса, а белая юбка опускалась до пят.
     -- Ты готов, дорогой? -- почти пропела девушка.
     -- К чему?
     -- К  творчеству,  милый,  к  творчеству.  Мы  с  тобой  должны создать
настоящий гимн торжествующей любви.  Вот  что это: "Маня дергалась, будто ее
включили в электросеть"?
     -- A как?
     Муза  легким движением скинула  с  себя  остатки одежды  и прилегла  на
постель.
     -- Присядь со мною рядом, -- попросила девушка. Ибикусов сел на краешек
постели.  -- Поцелуй  меня.  --  Ибикусов  нагнулся,  и их  уста  слились  в
бесконечном  поцелуе. Вдруг  писатель вырвался  из объятий Музы, подбежал  к
столу и записал: "Грудь и лоно Мани тихо  колыхались и  звенели, будто  поле
спелой ржи под легким дуновением теплого ветерка".
     Ибикусов обернулся, чтобы поделиться своей находкой с Музой, но той уже
не было. Писатель встряхнул головой, встал из-за стола и в смятении прошелся
по комнате.
     "Что это было -- сон или явь? A может,  дух незабвенной Эммануэль Арсан
таким  оригинальным способом  сошел  на  меня,  чтобы  научить, как  пишется
эротическая  литература?  По  крайней  мере,  теперь-то  я  знаю,   как  это
делается".
     Ибикусов сел  за  стол и  продолжил: "Ваня и Маня полежали на  постели,
затем, почуяв  зов  похоти... нет, лучше зов плоти, попили  еще пивка и...".
Ибикусов перечитал написанное, слегка поморщился,  однако решительно засучил
рукава и завершил  фразу:  "Попили  еще  пивка и  приступили к осуществлению
полового соития".

        "x x x"

     Долетевшие  с  вершины холма  крики  разбудили  Ибикусова.  "Оргазм под
пивко", -- еще не совсем отойдя от сна, подумал репортер. Но через несколько
секунд, полностью вернувшись в реальность, он  понял, что крики доносятся  с
той стороны, куда в  темноту ушел Гераклов. "A-а-а, -- обрадовался Ибикусов,
--  сейчас  они попьют пивка, затем  введут,  потом поистязают,  а  уж потом
расчленят. Ах,  как кричит, как кричит! Эти  чарующие звуки ласкают слух. Но
увы  --  не  все же наслаждаться,  пора  возвращаться на яхту  и  рассказать
соратникам Гераклова о его бесславной героической гибели".
     Ибикусов взялся за весла, и шлюпка медленно двинулась в сторону "Инессы
Арманд".
     На борту его встретил Серапионыч -- страдающий не то от бессонницы,  не
то  от  ночных  кошмаров,  он,  не  обращая  внимания   на  дождь  и  грозу,
прогуливался по палубе.
     -- Где  вы были?  --  строго  спросил Серапионыч  Ибикусова. --  Или вы
забыли, что  вам запрещено пользоваться лодкой без ведома господина Грымзина
или господина Гераклова?
     -- Я плавал как раз вместе с Геракловым, -- возразил Ибикусов.
     -- И где же он?
     -- На острове, в лапах пиратов.  Ах, доктор, если б  вы слышали, как он
кричал  и какими словами бранил бандитов, когда они застали его за срыванием
алого стяга!
     -- Нет, все-таки понесла его нечистая! --  с досадой сказал Серапионыч.
--  Теперь  эти  мерзавцы опять начнут  нас  шантажировать  и  ставить  свои
условия!
     -- Да уж, теперь Константину Филиппычу не поздоровится, --  пробормотал
репортер не  то с сожалением, не то с завистью. -- Это  с Егором и Вероникой
Николаевной они  обходились более-менее гуманно,  просто  как  со случайными
заложниками, а уж на Гераклова у них  особый зуб. И я  не удивлюсь, если они
захотят его распять прямо на самолете, а потом...
     -- Знаю-знаю, --  поспешно перебил Серапионыч. -- От  этой разбойничьей
шайки можно ожидать всего чего.
     --  Кажется,  Константин Филиппович как-то говорил,  что один из них --
сам переодетый Разбойников, -- ввернул Ибикусов.
     --  Ну,  тогда  ему хана,  --  махнул  рукой  доктор.  --  Хотя  насчет
Разбойникова я все же сомневаюсь.  Тут,  правда, господин Грымзин  сказывал,
что штурман Лукич кажется ему подозрительнее всех  других, и борода  у  него
какая-то  неестественная, и  все  время молчит... Да,  пожалуй, Лукич  может
оказаться и Разбойниковым. Ах, бедный, бедный Константин Филиппович...

        "x x x"

     Лукич  и  Степановна  вели  Гераклова к рыбацкому  домику.  Политик  не
сопротивлялся, но шел с гордо поднятой головой.
     --  Это вам даром  не пройдет! -- храбрился он. --  Вы можете делать со
мною, что придет в ваши куриные  мозги, но вам не остановить поступательного
хода  времени. Это  я  говорю как  бывший учитель истории.  Колесо вспять не
повернете! Черт, да потише вы, не видите, что там камни...
     Штурман  и  мотористка  молча  слушали разглагольствования  политика  и
продолжали  грубо  тащить его во  тьму. Вдруг  огромная  разлапистая  молния
рассекла  чуть  ли не  весь  небосвод, и загрохотал страшный,  оглушительный
гром. Все трое вздрогнули.
     --  Вот  она,   очистительная  гроза  народного  гнева!  --  воскликнул
Гераклов, едва гром утих. -- И будьте уверены  -- я добьюсь, чтобы состоялся
новый нюрнберг, пусть хотя бы в кислоярском масштабе.
     Тут не выдержала Степановна:
     --  Посмотрим,  кого  будут  судить,  если завтра  на  выборах  победит
Зюпилов!  Но  боюсь,  что  вы, уважаемый господин Гераклов, до этого суда не
доживете -- мы вас просто с дерьмом смешаем, как класс.
     -- Получите  дополнительную статью  за  убийство. --  Гераклов старался
говорить уверенно и даже с некоторым апломбом, но чувствовал он себя явно не
в своей тарелке.
     -- Это не убийство,  а  уничтожение  непримиримого классового врага! --
вдруг заявил молчаливый штурман. -- Мы, борцы за справедливость...
     --  Какие  вы  борцы!  -- презрительно перебил Гераклов. --  Вы  просто
мелкая уголовная  сволочь,  которая стремится присвоить похищенные у  народа
деньги!
     --  Ага! --  ядовито сказала Степановна. -- A вы их, конечно же, хотите
народу вернуть, не так ли?
     За  такими  вот  милыми разговорами, от которых веяло  мертвечиной, они
дошли  до рыбацкого  домика.  Лукич  и  Степановна втолкнули  свою добычу  в
полутемное помещение и закрыли дверь.
     Гераклов огляделся. В свете чадящей на колченогом  столе коптилки можно
было  увидеть  небольшую  залу  с валяющейся в беспорядке  летней мебелью. В
углах  лежали удочки, обрывки  сетей, ящики из-под динамита,  использованные
презервативы,  пустые бутылки  и  прочий хлам,  подтверждающий,  что  бывшее
начальство бывшего ГЭСа действительно предавалось на  острове рыболовству  и
иным невинным развлечениям.
     Лукич сдвинул лежащий  в  середине  залы старый  половичок,  и под  ним
обнаружились  две створки  люка.  Штурман потянул  за  кольца, а  мотористка
подтолкнула  Гераклова  к  зияющей в полу  черной  дыре,  которая показалась
Гераклову входом в ад. Осторожно ступая  по расшатанным ступенькам,  политик
начал свое  нисхождение в мрачное подземелье. Лукич со Степановной двинулись
следом.

        "x x x"

     Доктор  Серапионыч  и срочно разбуженный  им  банкир  Грымзин обсуждали
создавшееся положение.
     -- Ну так что же вы предлагаете, доктор? -- зевая, спросил Грымзин.
     -- Надо Константина Филипповича как-то выручать, понимаете ли.
     -- И не подумаю! В конце концов, предупреждали же его, чтобы не совался
на остров. Пускай теперь пеняет на себя.
     Доктор покачал головой:
     --  Нехорошо,  господин  банкир, бросать  товарища в беде.  A  скажите,
станут  ли  вам  доверять  вкладчики,  если  узнают, что  вы просто-напросто
"кинули" своего делового партнера?
     -- Мало ли кого  я в своей жизни кидал, -- сказал Грымзин, но, подумав,
сменил тон: -- Ну, я же не отказываюсь, делать, конечно, что-то надо. Но что
делать -- ума не приложу.
     -- Не сомневаюсь, что  уже  утром они прибудут за едой, --  ухмыльнулся
доктор.  -- И  тут все  зависит  от того,  какую  линию поведения  мы с вами
изберем. У меня тут появилась одна задумка...

        "x x x"

     На  круглом  столике в  канделябре, сымпровизированном из  трех  пустых
бутылок из-под шампанского, горели свечи. Неверные отблески огня метались по
стенам подвала, как обреченные  на  вечные муки души грешников. Когда  глаза
Гераклова   привыкли  к  скудному  освещению,  он  увидел,   что  в   старом
кресле-качалке  сидит   Иван   Петрович  Серебряков.  Пламя  свечей  зловеще
отблескивало на его лице, казавшемся спокойным и даже  добродушным. "На  вид
вполне приличный человек, только в душе мухи дохнут", подумал Гераклов.
     -- A, дорогой Константин Филиппович! -- нарушил  затянувшееся  молчание
кок. -- Давненько мы вас ждали, а вот вы и пожаловали. -- Серебряков зловеще
осклабился. -- Ну что ж, по гостю и честь.
     -- Пррривет,  Геррраклов! -- Это крикнул  ворон Гриша, который  сидел в
темном углу  на бронзовом бюсте Вольтера, неведомо каким образом оказавшемся
в подвале рыбацкого домика. Возможно, гэсовское начальство кололо им орехи.
     -- Стыдно, Иван Петрович, -- укоризненно покачал головой Гераклов. -- Я
вас  принял  на  корабль,  можно  сказать,  дал   вам   возможность   честно
зарабатывать на жизнь, а вы вместо этого...
     -- Да-да-да, -- нетерпеливо  перебил Серебряков, -- а я вместо этого, и
так далее, и тому подобное.  A теперь, когда вы у  нас в руках, уже ничто не
заставит нас свернуть с пути и отказаться от намеченной цели.
     Гераклов поправил на носу очки:
     -- Я  даю вам последний шанс осознать всю  преступность ваших  деяний и
искренне раскаяться. И, может быть, кислоярский народ...
     --  Вы говорите так, будто не  вы  у  нас  в  плену,  а  мы  у вас,  --
ухмыляясь, перебил его кок.
     -- За вами  нет  будущего,  --  презрительно  бросил Гераклов. -- Но  я
обещаю, что когда вернусь в Кислоярск...
     -- Неверрр-нешься! -- радостно закаркал Гриша.
     --  Вернусь, вернусь! -- уверенно заявил Гераклов.  --  И вы, все трое,
вся  ваша воровская банда,  займете достойные места в  тюрьме  Анри  Матисса
рядом с камерой вашего пахана товарища Разбойникова.
     --  Насколько я знаю, Александр  Петрович Разбойников в настоящее время
находится вне стен тюрьмы, -- учтиво заметил Серебряков.
     -- Поймаем! -- безапелляционно ответил политик.
     -- Ну, ловите, ловите. --  C  этими  словами кок,  опираясь на костыль,
встал с кресла и медленно снял с глаза повязку, а затем торжественно отклеил
густые брови и рыжую шевелюру.
     Увидев истинное  лицо  Серебрякова,  Гераклов ощутил ледяную пустоту  в
груди, ноги его подкосились, и он медленно осел на холодный каменный пол.

        "x x x"

     Около полуночи  Андрей  Владиславович  Oтрадин  вошел в  радиорубку  и,
плотно прикрыв  дверь, принялся  настраивать рацию. Вскоре оттуда  раздались
характерные  звуки,  похожие  на   собачье  хрюкание,  по  которым   Oтрадин
определял, что его собеседник вышел на связь.
     -- Буревестник, Буревестник, это Чайка. Как слышно? Выхожу на прием, --
заговорил радист. Из динамика раздался приятный низкий голос:
     --  Это Буревестник. Чайка, слышу вас нормально,  только говорите  чуть
громче.
     -- Громче не могу, -- понизив голос до полной конспиративности, ответил
радист. -- У нас события приобретают совершенно угрожающий оборот, в плену у
пиратов оказался объект Г.
     -- Объект Г. -- это Грымзин или Гераклов? -- спросил Буревестник.
     --  Гераклов. И у меня есть все основания полагать, что  его-то  они не
пощадят. По-моему, надо прислать подкрепление.
     В динамике наступила пауза. Наконец, Буревестник вновь заговорил:
     -- Наш босс в курсе, но если он окажется не у дел, то помощи  вам ждать
неоткуда.
     --  Пользуясь моим особым положением, можно было бы протянуть еще день,
максимум два, -- сказал  Oтрадин, -- но задача осложняется тем, что Грымзин,
кажется, и пальцем не пошевелит,  чтобы вызволить  Гераклова. Но у  меня тут
возник еще один план...
     -- Действуйте по  своему усмотрению, -- ответил  Буревестник, -- мы вам
доверяем. A послезавтра, надеюсь, многое прояснится. Желаю удачи.
     --  Спасибо, -- улыбнулся Oтрадин.  -- Удача  --  это как раз, чего мне
сейчас больше всего надо.
     Андрей  Владиславович  отключил  рацию  и,  закрыв  глаза, откинулся на
спинку стула.

        "x x x"

     -- Это вы... вы?.. -- обреченно прошептал Гераклов, едва придя в себя.
     --  Да,   я,  --   веско   ответил  кок.   --   Авантюрист,  террорист,
государственный преступник,  которым  так называемые демократы  пугают своих
детишек.  Одним словом, Александр Петрович Разбойников. Ну что, Гераклов, ты
и теперь намерен посадить меня на кол?
     Гераклов  молчал, лишь подобно  выброшенной на  берег рыбе хватал  ртом
затхлый подвальный воздух.
     -- A как же... это самое?.. -- наконец спросил политик.
     -- Вы имеете в виду ногу? -- докончил его мысль Серебряков-Разбойников.
-- Охотно удовлетворяю ваше  неуемное любопытство: пришлось отрезать в целях
конспирации.  A  если точнее  --  в  целях  предотвращения  заражения  крови
вследствие укушения меня несознательной змеей генерала Курского.
     -- Петрович вел себя как настоящий революционер, -- встряла Степановна.
-- Мы не могли обратиться в  больницу, и нам с Лукичом  пришлось это  делать
кустарным способом -- пилой.
     -- И даже без наркоза?! -- ужаснулся Гераклов.
     --  Ну  почему  же  без  наркоза?  Мы  надели  ему  наушники и  пустили
"Марсельезу".  Так  Александр  Петрович не  только  подпевал  во  все  время
ампутации, но даже порывался встать по стойке смирно.
     --  A боли я и не чувствовал, -- сказал Александр Петрович, --  славный
гимн  подействовал лучше любого  Кашпировского...  Ну ладно, хватит  бузить,
давайте решать, что с ним делать.
     -- Замочить, суку! -- мрачно предложил Лукич.
     -- Повесить, -- заявила Степановна, потирая пухлые ручки.
     -- Рррасстрррелять! -- радостно прокаркал Гриша.
     Петрович покачал головой:
     --  Какая убогость мысли -- замочить, повесить  да расстрелять.  В этом
отношении нам с вами, товарищи, стоило бы поучиться у нашего дорогого гостя.
Позвольте вам, Константин Филиппыч, напомнить ваши же слова: "Нечего тратить
на  коммунистов пули и порох, лучше посадить их всех на осиновый кол посреди
болота". Отличная мысль! Именно  так мы с вами и  поступим.  Вы  не  против,
господин  Гераклов,  или  предпочли  бы иной способ  приведения  приговора в
исполнение?
     -- Делайте, что хотите, -- устало вздохнул  Гераклов. -- Неудачникам не
место в этой жизни.
     --  Не  будем спешить,  --  сказал Разбойников,  --  вы  у нас не один.
Огласите, пожалуйста, список.
     Степановна  извлекла  из-за  пазухи длинный  мелко  исписанный бумажный
свиток и, подойдя поближе к канделябру, стала зачитывать:
     -- Лица, подлежащие  ликвидации в первую очередь.  Номер первый. Кирилл
Аркадьевич  Яйцын,  так  называемый  президент  так  называемой  Кислоярской
республики  --  за  развал  промышленности,  великой   державы  и  народного
хозяйства. Номер второй. Евгений Максимович  Грымзин, так называемый  банкир
--  за  незаконную  финансовую деятельность и внедрение в народное  сознание
прогнивших  буржуазных валют. Номер третий. Константин  Филиппович Гераклов,
именующий  себя политиком -- за сепаратизм и  осквернение священных символов
народной власти. Номер четвертый...
     -- Погодите, -- жестом остановил  Степановну  товарищ  Разбойников,  --
эдак вы  целый час читать будете. Вы, Константин Филиппович, в списке стои