чали). Тем не менее  мы
можем представить себе "иные миры", с иными свойствами -  геометрическими,
и не только. Точно так же и персоноиды: разновидность математики,  которую
персонетик предназначил им для "жилья", для них то же самое, что  для  нас
"реальный базовый мир", в котором мы живем и не можем не жить. И,  подобно
нам, они в состоянии  "вообразить"  себе  миры  с  иными  фундаментальными
свойствами.
   Добб ведет изложение методом последовательных приближений и возвращения
к сказанному; то, что мы набросали выше и что примерно соответствует  двум
первым главам его книги, в дальнейшем усложняется  и  тем  самым  частично
отменяется. Неверно было бы думать, объясняет автор, что персоноиды  будто
бы сразу попадают в какой-то готовый, неподвижный,  намертво  замороженный
мир в его окончательном, завершенном виде. То, каким окажется этот  мир  в
ходе своей  "конкретизации",  зависит  от  них  самих,  и  притом  во  все
возрастающей  степени,  по  мере  того  как  возрастает   их   собственная
активность,  "исследовательское  любопытство".  Но  сравнение   универсума
персоноидов  с  миром,  который  лишь   постольку   существует   в   своих
проявлениях, поскольку воспринимается населяющими его  существами,  _тоже_
не дает верного представления о  существе  дела.  Это  сравнение,  которое
можно встретить в работах Сейнтера и Хьюза, Добб считает  "идеалистической
аберрацией",  данью,  которую  персонетика  заплатила   столь   неожиданно
воскресшему учению епископа  Беркли.  Сейнтер  утверждал,  что  персоноиды
познают свой мир как то берклиевское  существо,  которое  не  в  состоянии
отличить "esse" от "percipi"  ["быть"  (от)  "ощущать"  (лат.)],  то  есть
никогда не обнаружит различия между наблюдаемым и тем, чем оно  вызывается
- объективно и независимо от наблюдающего.
   Добб критикует такую интерпретацию тем более страстно, что  мы,  будучи
творцами их мира,  прекрасно  знаем,  что  наблюдаемое  ими  действительно
существует (внутри компьютера) независимо от персоноидов - хотя,  конечно,
лишь так, как могут существовать математические объекты. Но и это  еще  не
конечная  стадия  объяснений.  Зародыши  персоноидов  возникают  благодаря
программе, растут со скоростью, заданной экспериментатором,  то  есть  так
быстро, как только допускает современная техника  переработки  информации,
оперирующая световыми скоростями. Математика, которой предназначено  стать
"жизненным обиталищем" персоноидов, ожидает их не совершенно  готовой,  но
словно бы "свернутой", "недосказанной",  "приостановленной",  "латентной",
как  совокупность  неких  возможностей,  неких   путей,   содержащихся   в
запрограммированных определенным образом блоках цифровой  машины.  Но  эти
блоки, или генераторы, "сами из себя" ничего не  создают;  конкретный  тип
активности персоноида служит для них пусковым  механизмом,  высвобождающим
творческую активность, которая постепенно возрастает  и  конкретизируется;
другими  словами,   мир,   в   котором   эти   существа   обитают,   будет
"доопределяться" в соответствии с их поведением.  Добб  пытается  пояснить
сказанное  при  помощи  следующей  аналогии:  человек   может   по-разному
интерпретировать реальный  мир.  Если  он  особенно  интенсивно  исследует
определенные свойства этого мира, то добытые им знания по-особому  осветят
и другие области бытия, не учтенные в приоритетном исследовании; например,
если  сначала  он  будет  усердно  заниматься  _механикой_,  то   у   него
сформируется  _механицистская_  картина  мира,  он  увидит  Вселенную  как
гигантские идеальные часы, безостановочный ход которых ведет от прошлого к
жестко  детерминированному  будущему.   Эта   картина   не   есть   точное
соответствие реальности, тем не менее ею _можно_ пользоваться  исторически
долгое время  и  даже  добиваться  немалых  практических  достижений  -  в
строительстве машин, орудий и т.д. Подобным же образом персоноиды  -  если
"настроятся", по собственному выбору  и  желанию,  на  определенный  _тип_
отношений, если отдадут ему предпочтение и лишь в  нем  будут  усматривать
"сущность" своей вселенной - вступят на путь таких  действий  и  открытий,
которые  не  будут  ни  фиктивными,  ни   бесплодными.   Благодаря   такой
"самонастройке" они извлекут из своего окружения как раз то, что наилучшим
образом ей соответствует. Именно это они заметят раньше всего, именно этим
раньше всего  овладеют.  Ибо  мир,  который  их  окружает,  лишь  частично
детерминирован, предзадан исследователем-творцом; у  персоноидов  остается
определенная - вовсе  немалая  -  степень  свободы  поведения,  как  чисто
мысленного (в сфере того, что они думают о своем мире и как его понимают),
так и  "реального"  (в  сфере  "действий",  которые,  правда,  реальны  не
буквально, не в нашем смысле, однако существуют  не  только  в  мышлении).
Впрочем, это едва ли не самое трудное место книги, и  Доббу,  пожалуй,  не
удалось полностью объяснить то особое  качество  экзистенции  персоноидов,
которое  можно  выразить  лишь  на   математическом   языке   программ   и
демиургических поправок. Так что мы должны - отчасти на  веру  -  принять,
что активность персоноидов ни абсолютно свободна (как и пространство наших
поступков, которое ограничивают физические законы природы),  ни  абсолютно
детерминирована (как и мы не являемся вагонами, которые движутся по жестко
закрепленным путям). Персоноид подобен  человеку  в  том,  что  "вторичные
качества" - цвета, мелодичные  звуки,  красота  вещей  -  появляются  лишь
тогда, когда уже есть слышащие уши и видящие глаза; но ведь  те  свойства,
которые делают возможным смотрение  и  слушание,  существовали  и  раньше.
Персоноиды,  наблюдая  свое  окружение,  "от  себя"   привносят   в   него
субъективно   переживаемые   свойства,   которые   применительно   к   нам
соответствуют красотам созерцаемого пейзажа, с той  только  разницей,  что
персоноидам даны чисто математические пейзажи. О том, "как они их  видят",
мы никоим образом не можем судить, во всяком  случае,  если  речь  идет  о
"субъективном качестве их восприятия":  чтобы  понять,  как  они  ощущают,
пришлось бы сбросить человеческую кожу и  самому  стать  персоноидом.  Тем
более что персоноиды не имеют ни глаз, ни ушей, а значит, ничего не  видят
и не слышат в нашем понимании, и в их вселенной нет ни света, ни  темноты,
ни пространственной близи, ни дали, ни  верха,  ни  низа.  Зато  там  есть
измерения,  для  нас  совершенно  непредставимые,  а  для  них  первичные,
элементарные; они наблюдают, к примеру - в качестве аналогов  чувственного
человеческого   восприятия,   -   определенные   изменения   электрических
потенциалов. Но воспринимают не так, как, скажем,  удары  тока,  а  скорее
так, как человек  воспринимает  простейшее  оптическое,  акустическое  или
какое-нибудь иное явление - красное пятно, звук, прикосновение чего-нибудь
твердого или мягкого. Здесь, подчеркивает Добб, можно  изъясняться  одними
лишь аналогиями, уподоблениями; утверждать, будто персоноиды  "увечны"  по
сравнению с нами, раз они не видят и не слышат, как  мы,  было  бы  полным
абсурдом: с тем же правом можно было бы заявить, что это  мы  обделены  по
сравнению с  ними,  поскольку  лишены  непосредственного  восприятия  мира
математических феноменов - ведь  мы  познаем  его  лишь  интеллектуальным,
умственным, дедуктивным путем,  соприкасаемся  с  ним  только  посредством
умозаключений,  "переживаем"  математику  только  благодаря   абстрактному
мышлению. А они в ней живут, это их воздух, земля,  облака,  вода  и  даже
хлеб, даже пища, поскольку в определенном смысле они ею "кормятся".  Итак,
персоноиды являются узниками, герметически замкнутыми в машине,  только  с
нашей точки зрения; они не способны пробиться к нам, в человеческий мир, а
мы, как бы в силу зеркальной симметрии, не способны проникнуть  внутрь  их
мира,  существовать  в  нем  и  переживать  его   непосредственно.   Итак,
математика в некоторых своих  воплощениях  стала  жизненным  пространством
разума, одухотворившегося до полной бесплотности, стала нишей и  колыбелью
его бытия.
   Персоноиды  во  многих  отношениях  походят  на   человека.   Помыслить
определенное противоречие ("а"  и  одновременно  "не  а")  они  могут,  но
осуществить его не в состоянии - как  и  мы.  Этого  не  допускает  физика
нашего и логика их мира. Ибо в их мире  логика  служит  такой  же  рамкой,
организующей действительность, как  физика  -  в  нашем  мире!  Во  всяком
случае, подчеркивает Добб, не может быть речи о том,  чтобы  мы  могли  до
конца, интроспективно понять, что "чувствуют" и  "переживают"  персоноиды,
активно  действующие  в  своем  бесконечном  Универсуме.  Его   абсолютная
беспространственность не имеет ничего общего  с  заточением  -  это  чушь,
выдуманная журналистами; напротив, беспространственность служит  гарантией
их свободы, поскольку математика, которую по-паучьи ткут из  своего  нутра
побужденные к активности компьютерные генераторы, представляет  собой  как
бы становящееся пространство для любой деятельности -  для  строительства,
исследований,  героических  экспедиций,  вылазок  в  неизвестное,   смелых
догадок. Словом, мы не обделили персоноидов, дав  им  во  владение  именно
такую, а не иную вселенную. Не в этом  следует  усматривать  жестокость  и
аморальность персонетики.
   В седьмой главе "Non serviam" Добб знакомит нас с обитателями цифрового
универсума. Персоноиды располагают  как  артикулированным  языком,  так  и
артикулированной мыслью, а кроме того, наделены эмоциями. Все они обладают
индивидуальностью,  причем  индивидуальные  особенности   персоноидов   не
запрограммированы заранее их творцом-человеком, а обусловлены  необычайной
сложностью их внутреннего  строения.  Персоноиды  могут  быть  чрезвычайно
похожими друг на друга, но одинаковыми - никогда. При своем  появлении  на
свет они получают так  называемое  "ядро"  ("персональный  нуклеус").  Уже
тогда они обладают даром речи и мышления, но в зачаточном  состоянии.  Они
располагают словарем, хотя и крайне бедным, и способны  строить  фразы  по
правилам заранее заданной грамматики. По-видимому, в будущем  можно  будет
не задавать заранее даже этих детерминант и просто ждать, пока  они  сами,
как первобытная человеческая  группа  в  процессе  социализации,  создадут
язык.  Но  это  направление  развития  персонетики  наталкивается  на  два
кардинальных препятствия. Во-первых, время ожидания  оказалось  бы  крайне
велико. Сейчас оно оценивается в 12 лет,  и  это  при  максимальном  темпе
внутрикомпьютерных  преображений  (говоря  образно  и  очень  грубо,  году
человеческой жизни соответствовала бы при этом секунда машинного времени).
Во-вторых, и это решающее соображение, язык, создавшийся стихийно  в  ходе
групповой эволюции персоноидов, был бы непонятен  для  нас;  его  изучение
напоминало бы разгадывание таинственного шифра, осложненное вдобавок  тем,
что шифры, которые мы обычно разгадываем, создали все же люди  для  других
людей,  в  мире,  общем  для  шифровальщиков  и  дешифровальщиков.  А  мир
персоноидов  качественно  отличен  от  нашего,  и  потому  язык,  наиболее
подходящий для него, должен резко отличаться от любого этнического  языка.
Так что творение "ex nihilo" [из ничего (лат.)] остается проектом и мечтой
персонетиков. По мере "взросления" персоноиды сталкиваются с древнейшей  и
самой важной для них загадкой - загадкой собственного происхождения. Перед
ними встают вопросы, известные нам из истории человека, его верований, его
философских исканий и мифотворчества. Откуда мы взялись? Почему мы  такие,
какие есть? Почему наблюдаемый  нами  мир  обладает  такими,  а  не  иными
свойствами? Что сами мы значим для мира? Что мир значит для нас? И цепочка
этих вопросов неизбежно ведет к коренным вопросам  онтологии,  из  которых
центральный - вопрос о том, возникло бытие "само из себя" или в результате
какого-то акта творения; другими словами, не стоит ли  за  ним  обладающий
волей и разумом,  сознательно  действующий  Творец.  Вот  где  ярче  всего
обнаруживается жестокость и аморальность персонетики.
   Но прежде чем рассказать нам - во второй части книги - об усилиях (или,
если угодно, муках) разума, терзаемого такими  вопросами,  Добб  посвящает
несколько  глав  характеристике  типичного  персоноида,   его   "анатомии,
физиологии и психологии".
   Одинокий персоноид не способен выйти из стадии зачаточного мышления: он
просто не сможет упражняться в речи, а без этого и  дискурсивное  мышление
не  развивается  и  угасает.  Оптимальными,  как  показали  сотни  опытов,
являются группы от четырех до семи персоноидов -  во  всяком  случае,  для
развития   речи   и   типичных   поисковых   действий,   а    также    для
"культурализации". Явления же, соответствующие крупномасштабным  процессам
социализации, требуют гораздо более  многочисленных  групп.  В  достаточно
емком компьютере уже теперь можно "уместить"  до  тысячи  персоноидов;  но
такого рода исследования из области социодинамики, которая выделилась  уже
в самостоятельную дисциплину, не входят в круг основных  интересов  Добба,
поэтому и в его книге о них лишь бегло упоминается. Как было сказано выше,
персоноиды не имеют  тела,  но  имеют  "душу".  С  точки  зрения  внешнего
наблюдателя (наблюдение ведется при помощи особого устройства типа  зонда,
встроенного в компьютер), такая душа выглядит  как  "упорядоченное  облако
процессов",  как  функциональный  агрегат  с  чем-то  вроде  "сердцевины",
которую можно  выделить,  то  есть  достаточно  точно  локализовать  ее  в
машинной сети (кстати, это  нелегко  и  во  многих  отношениях  напоминает
попытки нейрофизиологов локализовать центры  некоторых  функций  головного
мозга). Главный для понимания  самой  возможности  сотворения  персоноидов
является 11-я глава "Non serviam", в которой довольно доступно  излагаются
основы теории сознания.  Сознание  (любое,  не  только  персоноида,  но  и
человека) в  физическом  смысле  -  своего  рода  "стоячая  информационная
волна", некая динамическая постоянная в  потоке  неустанных  преображений;
странность этого явления в том, что оно представляет собой компромисс и  в
то же  время  равнодействующую,  по-видимому  вовсе  не  "запланированную"
эволюцией. Совсем напротив: эволюция поначалу чинила всяческие препятствия
и помехи согласованной работе мозга, превосходящего определенный объем, то
есть определенный уровень сложности; разумеется, в область  этих  коллизий
она забрела неосознанно, поскольку не является личностным творцом.  Просто
некие древние эволюционные решения задач по управлению и регулированию,  с
которыми  приходится  иметь  дело  нервной   системе,   эволюция   наконец
"затащила"  на  уровень,  с  которого  начался   антропогенез.   С   чисто
рациональной, инженерной точки зрения, с точки зрения экономии средств эти
старые решения следовало попросту перечеркнуть, отбросить и спроектировать
мозг разумного существа совершенно по-новому. Но  эволюция,  конечно,  так
поступить не могла: не в ее власти освободиться от груза  старых  решений,
насчитывающих  нередко  сотни  миллионов  лет;  она  продвигается   вперед
малюсенькими шажками приспособительных изменении; она ползет, а не скачет.
Эволюция - это волокуша, которая тащит за собой бесчисленные "архаизмы"  и
даже  всяческий  "мусор",  по  образному  выражению   Таммера   и   Бовина
(осуществленное при их  участии  компьютерное  моделирование  человеческой
психики во многом способствовало появлению персонетики). Сознание человека
- результат своего рода "компромисса", "латания  дыр";  это,  как  заметил
однажды Гебхардт, превосходная иллюстрация немецкой поговорки  "Aus  einer
Not eine Tugend machen" ("Делать из нужды добродетель").  Цифровая  машина
никогда не сможет добыть  сознания  "из  себя  самой"  -  по  той  простой
причине, что в ней не  случаются  иерархические  поведенческие  конфликты.
Такая машина, самое большее, может впасть в  "логическую  конвульсию"  или
"логический ступор", если антиномии в ней расплодятся, и это  все.  Однако
противоречия, которыми просто кишит мозг  человека,  на  протяжении  сотен
тысяч лет преодолевались при помощи "процедур арбитража". Возникли  высшие
и низшие уровни: рефлексов и рефлексии, непроизвольных влечений и контроля
над ними, элементарного моделирования среды ("зоологическим  способом")  и
понятийного моделирования (языковым  способом),  причем  все  они,  вместе
взятые, не могут, "не желают" полностью совпадать, сходиться, сливаться  в
единое целое. Что же такое сознание?  Уловка,  высвобождение  из  западни,
мнимая последняя инстанция, трибунал, решение которого  по  видимости  (но
только по  видимости)  обжалованию  не  подлежит,  а  на  языке  физики  и
информатики - процесс, который,  однажды  начавшись,  уже  не  может  быть
замкнут, то есть окончательно завершен. Сознание  -  всего  лишь  _проект_
такого завершения, полного "примирения" жестоких противоречий  мозга.  Это
как бы зеркало, задача которого - отражать другие зеркала, а  те,  в  свою
очередь, отражают другие, и так до бесконечности. Но это просто  физически
невозможно, и потому феномен  человеческого  сознания  парит  и  реет  над
западней "regressus ad  infinitum"  [сползание  к  бесконечности  (лат.)].
"Подсознанием",   по-видимому,   идет   непрерывный    бой    за    полное
представительство "наверху" того, что не  может  пробиться  туда  целиком,
хотя бы из-за нехватки места:  чтобы  уравнять  в  правах  все  тенденции,
рвущиеся в центры сознательного внимания, понадобилась  бы  неограниченная
вместимость и пропускная  способность.  Потому-то  вокруг  сознания  царит
постоянная  "давка",  "толчея",  а  само  оно  -  отнюдь   не   верховный,
бесстрастный, суверенный кормчий  всех  умственных  явлений;  нередко  оно
оказывается пробкой на бурных волнах, "господствующая позиция" которой  не
имеет ничего общего  с  господством  над  этими  волнами...  К  сожалению,
современную   теорию   сознания,   интерпретируемую    информатически    и
динамически, нельзя изложить языком простым  и  ясным,  и  здесь,  в  этом
популярном изложении,  мы  по-прежнему  вынуждены  прибегать  к  наглядным
сравнениям и метафорам. Во всяком случае, нам известно, что сознание  есть
некая "уловка", некий "фортель" эволюции, который действует,  как  всегда,
"оппортунистически" - то  есть  так,  чтобы  поскорее,  не  задумываясь  о
последствиях, справиться с  возникающими  трудностями.  Если  бы  разумное
существо   создавалось   согласно    канонам    абсолютно    рационального
конструирования  и  логики,  в  соответствии  с   критериями   технической
эффективности, оно вообще не было бы одарено  сознанием...  Его  поведение
было  бы  абсолютно  логичным,   непротиворечивым,   ясным,   замечательно
упорядоченным и - с точки зрения наблюдателя-человека, - быть может,  даже
до гениальности эффективным во всем, что касается  творчества  и  принятия
решений; но такое существо ни в коей мере не было бы человеком -  лишенное
его "таинственной глубины", его внутренней "извилистости", его лабиринтной
природы...
   Мы - как и профессор Добб - не собираемся  здесь  излагать  современную
теорию сознательной психической жизни;  мы  лишь  хотели  помочь  читателю
понять, чем  обусловлена  личностная  структура  персоноидов.  Персонетика
наконец-то осуществила один из древнейших мифов - миф о гомункулусе. Чтобы
создать подобие человека, то есть человеческой  психики,  нужно  намеренно
ввести в информационный субстрат определенные _противоречия_, наделить его
некими асимметриями, центробежными тенденциями, словом, нужно одновременно
_интегрировать_ его - и _разобщить_. Рационально ли это? Конечно,  и  даже
неизбежно, если мы хотим не просто сконструировать искусственный разум, но
имитировать человеческое мышление, а вместе с ним - личность человека.
   Следовательно,  эмоции  пе