подобно   адскому
лабиринту, там можно было  часами  играть  в  прятки:  остекленевшая  лава
растекалась, образовав геометрически правильные и вместе с тем причудливые
фигуры. "Где же Сэтавр? - продолжал  раздумывать  Пиркс.  -  Если  б  хоть
что-то удалось услышать, но это проклятое безвоздушное захолустье,  словно
в кошмаре каком-то...  Если  спуститься  вниз,  то,  быть  может,  удастся
подстрелить Сэтавра. Нет, я не сделаю этого, я не сумасшедший...  Но  ведь
думать-то можно обо всем - обрыв не более двенадцати метров, все равно что
прыгнуть с двух метров на Земле; я оказался бы в тени под обрывом, был  бы
невидим и мог бы продвигаться вдоль него,  все  время  защищенный  с  тыла
скалой, а он рано или поздно вышел бы прямо на мушку..."
     В каменном лабиринте ничто не менялось. На Земле за это время  солнце
переместилось бы, а здесь был долгий лунный день, и оно словно застыло  на
одном месте, пригасив ближайшие звезды. Его окружал черный ореол  пустоты,
пронизанный оранжевой рваной  дымкой...  Пиркс  высунулся  по  пояс  из-за
своего камня. Пустота. Это начинало его раздражать. Почему вездеходов  все
нет? Неужели до сих пор  не  установлена  радиосвязь?..  Быть  может,  они
выгнали бы его наконец из этих развалин... Пиркс посмотрел  на  свои  часы
под толстым гибким стеклом на запястье  и  поразился:  после  разговора  с
Маккорком прошло всего тридцать минут.
     Он уже готовился покинуть свою позицию, когда произошли два  события,
одинаково неожиданные. В скальных воротах, между двумя  стенами  базальта,
которые закрывали котловину с востока, он увидел движущиеся один за другим
вездеходы. Они находились еще далеко, вероятно больше чем за  километр,  и
шли  полным  ходом,  вытянув  за  собой  длинный  шлейф  клубящейся  пыли.
Одновременно две большие, словно человеческие, только  одетые  в  перчатки
руки показались на самом краю утеса, а вслед  за  ними,  так  быстро,  что
Пиркс не успел отступить, появился Сэтавр. Их разделяло не  больше  десяти
метров. Над могучими плечами  Пиркс  увидел  заменяющий  голову  массивный
выступ, в котором мертвенно отсвечивали линзы  оптических  отверстий,  как
два черных, широко расставленных глаза, а между ними под  закрытым  сейчас
веком находился третий - страшный зрачок лучемета. Пиркс и  сам  держал  в
руке  лазер,  однако  реакции  автомата  были  несравненно   быстрее   его
собственных, поэтому он даже не сделал  попытки  прицелиться,  а  попросту
замер под ярким солнцем, на еще согнутых ногах, в том положении, в котором
застало его, когда он поднимался  с  земли,  неожиданное  появление  этого
существа, и они смотрели друг на друга  -  изваяние  человека  и  изваяние
машины, облаченные в металл. Вдруг страшный  блеск  разорвал  пространство
перед Пирксом, и от теплового удара он рухнул навзничь.
     Падая, он не потерял сознания и испытал в  эту  долю  секунды  только
удивление, ибо мог присягнуть, что поразил его  не  Сэтавр,  поскольку  до
последнего мгновения он видел его темное и слепое лазерное око.
     Пиркс был невредим, потому что разряд прошел стороной, хотя целились,
безусловно, в  него;  в  мгновение  ока  чудовищный  блеск  повторился  и,
расплескивая  капли   жидкого   минерала,   превращавшиеся   на   лету   в
ослепительную  паутину,  отколол   часть   каменной   пирамидки,   которая
прикрывала Пиркса, но теперь его спасло то, что целились на высоту  роста,
а он лежал на земле, - это был первый вездеход, это из него били  лазером.
Пиркс повернулся на бок и увидел спину Сэтавра, который, стоя  неподвижно,
словно отлитый из бронзы, два раза брызнул лиловым солнцем. Даже  с  этого
расстояния было видно, как у переднего вездехода отвалилась целая гусеница
вместе с роликами  и  ведущим  колесом:  поднялось  такое  облако  пыли  и
светящихся газов, что второй вездеход, ослепленный, не мог уже стрелять.
     Двухметровый гигант спокойно взглянул на лежащего  человека,  который
все еще сжимал свое  оружие,  повернулся  и,  слегка  согнув  ноги,  хотел
прыгнуть назад  -  туда,  откуда  пришел,  но  Пиркс,  лежа  на  боку,  из
неудобного положения выстрелил, желая только подсечь Сэтавру ноги, однако,
когда он нажимал на спуск,  его  локоть  дрогнул,  огненный  нож  развалил
гиганта сверху донизу, и тот грудой раскаленного  металла  рухнул  на  дно
лабиринта.



     Экипаж уничтоженного вездехода остался невредим -  люди  не  получили
даже ожогов, - и Пиркс узнал, правда значительно позднее, что они стреляли
по нему, потому что Сэтавра, темного на  темном  фоне  обрыва,  вообще  не
заметили. Неопытный наводчик не обратил внимания даже на то,  что  силуэт,
взятый им на прицел, отличается светлой окраской  алюминиевого  скафандра.
Пиркс был почти  уверен,  что  следующий  выстрел  оказался  бы  для  него
роковым. Его спас Сэтавр, но отдавала ли машина себе в этом  отчет?  Много
раз Пиркс возвращался мыслью к этим последним секундам, и с каждым разом в
нем крепла уверенность, что робот находился там, откуда мог  оценить,  кто
же на самом деле служит мишенью дальнего огня. Означало  ли  это,  что  он
хотел его спасти? На этот вопрос никто теперь не мог дать ответа.
     Интеллектроники считали все происшедшее "стечением  обстоятельств"  -
ни один не брался обосновать это голословное утверждение. До сих  пор  они
не  сталкивались  ни  с  чем  подобным,  такие  случаи  не  приводились  в
специальной литературе. Все признавали,  что  Пиркс  действовал  так,  как
должен был действовать, однако это его не удовлетворяло. На долгие годы  у
него сохранилось воспоминание о тех долях секунды, когда он прикоснулся  к
смерти, но все же уцелел, с тем чтобы никогда не  узнать  всей  правды;  и
горьким, как угрызение совести, было  для  него  сознание,  что  ударом  в
спину, столь же подлым, сколь и вероломным, он убил своего спасителя.




     Сноски:

/1/  Леониды - метеорный поток, орбиту которого Земля пересекает
     13-14 ноября. Обильные метеоритные дожди, связанные с этим
     потоком, наблюдаются каждые 33 года. - Прим. перев.

/2/  Оксиликвит - взрывчатое вещество, состоящее из пористого
     углеродистого материала, пропитанного жидким кислородом. -
     Прим. перев.


   Станислав Лем.
   Несчастный случай


Пер. с польск. - Е.Вайсброта.
Stanislaw Lem.  Wypadek (1965)


     Анел не вернулся в четыре, но этого никто словно  бы  и  не  заметил.
Около пяти уже  начинало  темнеть,  и  Пиркс,  не  столько  обеспокоенный,
сколько удивленный, хотел спросить Крулля, что бы это  могло  значить,  но
сдержался - он не был руководителем группы,  и  подобные  вопросы,  вполне
законные и  абсолютно  невинные,  могли  вызвать  все  нарастающую  лавину
взаимных  придирок.  Он  прекрасно  знал,  как  это  происходит:  подобное
повторялось не раз, особенно когда коллектив был с бору  по  сосенке.  Три
человека абсолютно разных профессий в сердце  гор,  на  никому  не  нужной
планете, выполняющие задание, которое, пожалуй, все, включая  его  самого,
считали  бессмысленным.  Их  привезли  на  маленьком  старом   гравистате,
которому предстояло остаться здесь  навсегда,  потому  что  все  равно  он
годился только на слом; вместе с ним доставили разборный алюминиевый  дом,
немного приборов и радиостанцию столь преклонного  возраста,  что  от  нее
было больше хлопот, чем проку, и за семь недель  им  предстояло  завершить
"общую рекогносцировку", словно это было возможно.  Пиркс  никогда  бы  не
стал этим заниматься, понимая, что речь  идет  лишь  о  расширении  района
исследований, производимых  разведывательной  группой,  да  еще  об  одной
циферке в отчетах, которыми пичкали информационные машины  на  базе.  Это,
вероятно, могло иметь некоторое значение при распределении средств,  людей
и мощностей на  следующий  год.  И  ради  того,  чтобы  на  лентах  памяти
появилась эта трансформированная в дырочки цифра, они без малого пятьдесят
дней сидели на пустом месте, которое при других обстоятельствах, может,  и
было бы  привлекательным,  хотя  бы  с  точки  зрения  альпинизма.  Однако
наслаждаться альпинизмом было, разумеется, строжайше  запрещено,  и  самое
большое,  что  мог  сделать   Пиркс,   это   во   время   сейсмических   и
триангуляционных измерений рисовать в своем воображении первые трассы.
     У планеты  даже  не  было  собственного  имени,  и  в  каталогах  она
числилась как Йота дробь 116, дробь 47 Проксимы Водолея. Она  походила  на
Землю больше, чем любая из всех, какие Пиркс когда-либо  видел:  маленькое
желтое  солнце,   соленый   океан,   свекольно-зеленый   от   трудолюбивых
водорослей,  насыщающих  атмосферу  кислородом,  да   огромный   трехлапый
континент,  покрытый  первобытной   растительностью.   Планета   прекрасно
подходила бы для колонизации, если бы не то, что ее  солнце  было  типа  G
новооткрытой разновидности VII, неустойчивое, с неравномерным  излучением;
ну а коль скоро астрофизики наложили свое вето, то,  если  даже  очередная
вспышка Новой могла наступить лишь через  сто  миллионов  лет,  все  планы
освоения этой земли обетованной приходилось перечеркнуть.
     Пиркс  порой  каялся,  что  поддался  уговорам  и  принял  участие  в
экспедиции, но это было не очень искреннее покаяние. Так  или  иначе,  ему
пришлось бы торчать на базе три месяца, потому  что  попасть  в  Солнечную
систему  раньше  этого  срока  было  невозможно.   Его   ждали   подземные
климатизированные  сады   Базы   и   отупляющие   телевизионные   передачи
(развлечения, по меньшей мере, десятилетней давности), поэтому  он  охотно
откликнулся на предложение начальника, который со своей стороны радовался,
что может удружить Круллю - ни  одного  свободного  человека  не  было,  а
посылать в экспедицию только двоих инструкция  запрещала.  Таким  образом.
Пиркс свалился космографу на голову как манна небесная. Впрочем, Крулль не
проявил восторга ни сразу, ни потом; вначале Пиркс  даже  думал,  что  тот
расценивает его поступок  как  "барский  каприз",  коль  он  из  командира
корабля согласился стать рядовым разведчиком; походило на то,  что  Крулль
чувствовал скрытую  обиду.  Однако  это  не  была  обида,  просто,  прожив
полжизни (ему уже перевалило за сорок), Крулль стал  желчным,  словно  его
кормили  одной  полынью.  А  поскольку  в  таком  изолированном  от   мира
коллективе ничего невозможно скрыть и люди со всеми своими достоинствами и
недостатками становятся прозрачными как стекло, Пиркс быстро понял, откуда
в характере Крулля, вообще-то выдержанного, даже  твердого  человека,  эта
задиристость - ведь за  его  плечами  было  больше  десяти  лет  внеземной
службы. Просто Крулль стал не тем, кем хотел,  а  тем,  кем  вынужден  был
стать, поскольку для взлелеянной в мечтах работы не годился. А в том,  что
когда-то  он  хотел  стать  не  космографом,  а  интеллектроником.   Пиркс
убедился,  видя,  как  категорически  высказывался  Крулль  в  беседах   с
Массеной, стоило только разговору перейти на интеллектронные темы  (Крулль
говорил "интеллектральные" - в соответствии с профессиональным жаргоном).
     Массене, к сожалению, недоставало терпимости,  а  может,  ему  просто
плевать было  на  мотивы,  которыми  руководствовался  Крулль;  во  всяком
случае, если тот настаивал на каком-либо  ошибочном  решении,  Массена  не
ограничивался простым отрицанием его правоты, а,  взяв  в  руки  карандаш,
укладывал его на обе  лопатки  с  помощью  безукоризненных  математических
расчетов и добивал Крулля с таким удовольствием, словно  для  него  важнее
было доказать не собственную правоту, а то,  что  Крулль  -  самоуверенный
осел. Но это было  не  так.  Крулль  был  не  самоуверенным,  как  всякий,
честолюбие которого несоизмеримо со способностями.
     Пиркс, бывший невольным свидетелем  одного  из  таких  разговоров,  -
впрочем, трудно было этого избежать, поскольку они втроем жили  на  сорока
квадратных метрах, а звукоизоляция перегородок была  сплошной  фикцией,  -
знал, чем это кончится. И действительно, Крулль, который не смел  показать
Массене, как сильно подействовало на него поражение,  всю  свою  неприязнь
перенес на Пиркса, впрочем в весьма своеобразной  форме:  перестал  с  ним
разговаривать, кроме тех случаев, когда это было необходимо.
     Тогда он сошелся с Массеной -  с  этим  черноволосым  и  светлоглазым
холериком и впрямь можно было подружиться, - но Пирксу всегда было нелегко
с холериками, так как в глубине души он им не очень-то доверял. С Массеной
вечно что-то случалось: он требовал заглядывать себе в горло, заявлял, что
будет  перемена  погоды,  потому  что  кости  ломит  (никаких  перемен  не
происходило, но он все равно продолжал их предсказывать),  утверждал,  что
страдает  бессонницей,  и  каждый  вечер  демонстративно  искал  таблетки,
которые почти никогда не глотал - просто на всякий случай клал их рядом  с
постелью, а утром клялся Пирксу, который допоздна засиживаясь над книжкой,
прекрасно слышал его храп, что всю ночь даже глаз не сомкнул (сдается,  он
и сам в это верил). Если не принимать этого во внимание, он  был  отличным
специалистом и блестящим  математиком  с  организаторскими  способностями,
которому поручали текущее программирование автоматической  разведки.  Одну
из таких программ он взял с собой для разработки "в свободную  минуту",  а
Крулль страдал, видя, как Массена очень быстро  и  хорошо  делал  то,  что
положено, так что у него действительно оставалось много времени и  поэтому
не было оснований для претензий, что-де он не исполняет своих обязанностей
как следует.  Массена  подходил  им  еще  и  потому,  что  -  как  это  ни
парадоксально - в их планетологической микроэкспедиции не было  ни  одного
настоящего планетолога, потому что ведь  и  Крулль  не  был  планетологом.
Удивительно все-таки, до чего  неудачно  могут  сложиться  взаимоотношения
трех  достаточно  нормальных  людей  в  такой  скалистой  пустыне,   какую
представляло собой Южное нагорье Йоты Водолея!
     Был в этом коллективе и еще один член - уже упоминавшийся  Анел,  или
Автомат  Нелинейный,  одна  из  новейших   моделей   с   высоким   уровнем
самостоятельности, изготовлявшихся на Земле для  исследовательской  работы
именно в таких условиях. Массена был придан группе в качестве  кибернетика
- это была лишь дань устаревшей традиции, так как правила предусматривали,
что там, где есть автомат, должен быть кто-то, кто в случае  необходимости
мог бы его отремонтировать. Так продолжалось уже добрый десяток лет -  как
известно, правила меняются не слишком часто, - но Анел  (об  этом  не  раз
говорил сам Массена) в  случае  необходимости  мог  "отремонтировать"  его
самого, и не только потому, что отличался абсолютной безотказностью, но  и
потому, что он обладал элементарными сведениями из области медицины. Пиркс
уже давно приметил, что человек подчас легче познается в его  отношении  к
роботам, чем к иным людям. Его поколение жило в мире,  неотъемлемую  часть
которого наряду с космическими кораблями  составляли  автоматы,  но  сфере
автоматики был присущ какой-то особый отпечаток иррационализма.  Некоторым
легче было полюбить обычную машину,  скажем  собственный  автомобиль,  чем
машину мыслящую. Период  широкого  экспериментаторства  конструкторов  уже
подходил к концу - по крайней  мере,  казалось,  что  это  так.  Создавали
автоматы только  двух  типов:  универсальные  и  узкого  назначения.  Лишь
небольшой группе универсальных придавали формы,  похожие  на  человеческое
тело, да и  то  лишь  потому,  что  из  всех  опробованных  конструкций  -
заимствованная  у  природы  оказалась  наиболее  безотказной,  особенно  в
сложных условиях планетного бездорожья.
     Нельзя сказать, чтобы инженеры очень уж обрадовались, когда их детища
начали проявлять такую самостоятельность, которая помимо воли наводила  на
мысль о духовной жизни. В принципе считалось, что автоматы мыслят, но  "не
имеют индивидуальности".  Действительно,  никто  не  слышал  об  автомате,
который бы впадал в ярость, воодушевлялся, смеялся или плакал; они были  в
высшей степени уравновешенными, как того и  желали  конструкторы.  Однако,
поскольку  их  мозги  создавались  не  на  монтажном  конвейере,  а  путем
постепенного выращивания монокристаллов, при котором всегда имеет место не
поддающийся  управлению  статистический  разброс,  даже   микроскопические
смещения молекул вызывали такие конечные отклонения,  что  в  принципе  не
существовало  двух  совершенно  одинаковых   автоматов.   Итак,   все-таки
индивидуальности?  Нет,  отвечал  кибернетик,   результат   вероятностного
процесса; так же думал и Пиркс и, пожалуй, каждый,  кто  часто  общался  с
роботами  и  целыми  годами  мог  наблюдать  за  их   молчаливой,   всегда
целенаправленной, всегда логичной деятельностью. Конечно, они были  похожи
друг на друга гораздо больше, чем люди, но  все  же  у  каждого  был  свой
норов, пристрастия, а встречались  и  такие,  которые,  исполняя  приказы,
организовывали  что-то  вроде  "молчаливого  сопротивления",  и  если  это
длилось долго, то дело кончалось капитальным ремонтом.
     У Пиркса,  да  наверняка  и  не  у  него  одного,  в  отношении  этих
своеобразных машин, которые так точно и  подчас  так  творчески  выполняли
задания, была не очень чиста совесть. Может, это началось еще тогда, когда
он командовал "Кориоланом". Во всяком случае, само по себе то, что человек
создал мыслящий орган вне собственного тела  и  сделал  его  зависящим  от
себя, он считал не вполне нормальным. Он,  конечно,  не  мог  бы  сказать,
откуда берется это легкое беспокойство, какое-то  ощущение  невыполненного
долга, что ли, смутная мысль о том, что решение  принято  неправильно  или
попросту,  грубо  говоря,  совершена  пакость.  Было  какое-то  изощренное
коварство в том холодном спокойствии, с каким человек запихивал добытые  о
себе знания в бездушные машины, присматривая за тем,  чтобы  не  повысился
уровень их одушевленности и чтобы они не стали конкурентами своего  творца
в познании прелестей мира. Максима Гете "In der  Beschrankung  zeigt  sich
erst der Meister" /1/ в приложении к сметливым  конструкторам  приобретала
неожиданный смысл похвалы, переходившей в язвительный укор,  ибо  ведь  не
себя решили они ограничить, но дело рук своих. Разумеется,  Пиркс  никогда
не решался высказать вслух подобную мысль, потому что отдавал себе отчет в
том, как бы она смешно прозвучала; автоматы не были обездоленными, не были
они и объектом безудержной эксплуатации, все было проще и вы то  же  время
хуже - с моральной  точки  зрения  сложнее  для  критики;  их  возможности
ограничили еще прежде, чем они появились, - на листах чертежей.
     В  тот  день,  накануне  их  отлета,  работы,  собственно,  были  уже
окончены.  Однако,  когда  стали  пересчитывать  ленты,  на  которых  были
отражены  результаты   экспедиции,   оказалось,   что   одной   недостает.
Просмотрели машинную память, потом перерыли все тайники  и  ящики,  причем
Крулль дважды советовал Пирксу лучше следить за собственными вещами  -  от
этого совета разило ехидством, потому что Пиркс вообще  не  имел  никакого
отношения к пропавшей ленте, да и не стал  бы  прятать  ее  в  чемодан.  У
Пиркса даже язык зачесался - так ему захотелось ответить, тем более что до
сих пор он  обычно  отмалчивался  и  старался  находить  любые  оправдания
вызывающему, даже оскорбительному поведению Крулля. Но он сдержался  и  на
этот раз и только заметил, что если необходимо повторить наблюдения, то он
охотно сделает это сам, взяв Анела в помощники.
     Однако Крулль решил, что Анелу помощь Пиркса будет  совершенно  ни  к
чему, поэтому они навьючили на робота аппарат, кассеты  с  фотопленкой  и,
вложив в кобуру пояса реактивные патроны, послали Анела к вершинам горного
массива.
     Робот вышел в восемь утра - Массена вслух высказал  уверенность,  что
он управится с делами до обеда.  Однако  прошло  два,  три,  четыре  ча