проветриваются. За все это бедняжку упрятали в тюрьму до конца дней, и  уж
кто-кто,  а  эта  девица,  казалось,  не  имела  никаких  шансов  оставить
потомство; однако не следует забывать, что мы живем в век науки.
   Как раз тогда профессор  Харлей  Помбернак  изучал  наследственность  у
заключенных в боливийских тюрьмах. Он брал живые клетки следующим образом:
каждый  из  узников  лизал  предметное  стеклышко   микроскопа   -   этого
достаточно, чтобы отслоилось несколько клеток слизистой оболочки. В той же
самой лаборатории  другой  американец,  доктор  Джаггернаут,  искусственно
оплодотворял  человеческие  яйцеклетки.  Стеклышки   Помбернака   каким-то
образом перемешались со стеклышками Джаггернаута и попали в холодильник, в
то место, где должны храниться мужские половые клетки. Из-за этой путаницы
клеткой  слизистой  оболочки  метиски  оплодотворили  яйцеклетку,  донором
которой была русская, дочь белоэмигрантов.  Теперь  вам,  наверное,  ясно,
почему я назвал метиску отцом Донды: тот, кто дал оплодотворяющую  клетку,
конечно, отец, даже если он женщина.
   Ассистент  Помбернака  в  последнюю  минуту   спохватился,   вбежал   в
лабораторию и крикнул: "Don't do it!" - но, как  большинство  англосаксов,
произнес эти слова невнятно, и получилось  что-то  вроде  "Дондо".  Позже,
когда выписывали метрику, это созвучие  каким-то  образом  припомнилось  и
получилась фамилия "Донда" - так, по крайней мере, рассказывали профессору
двадцать лет спустя.
   Оплодотворенное яйцо  Помбернак  поместил  в  инкубатор.  Эмбриональное
развитие в пробирке продолжается обычно около двух недель,  затем  зародыш
погибает. Но, по стечению обстоятельств, именно  тогда  Американская  лига
борьбы  с  эктогенезом  добилась  судебного  приговора,  по  которому  все
оплодотворенные яйцеклетки были  изъяты  из  лабораторий,  и  одновременно
через газету стали  подыскивать  милосердных  женщин,  согласных  доносить
эмбрионы. Откликнулись многие, среди них  и  негритянка,  которая  еще  не
имела понятия о том, что через четыре месяца примет участие в нападении на
склады   поваренной   соли   фирмы   Надлбейкер   Корпорейшн.   Негритянка
принадлежала  к  группе  активных  защитников  окружающей  среды,  которые
протестовали против постройки атомной электростанции в Массачусетсе и,  не
ограничиваясь пропагандой, решили уничтожить склад соли, потому что из нее
электролитическим путем  получают  металлический  натрий,  который  служит
теплоносителем,  передающим  энергию  от  ядерных  реакторов  к  турбинам.
Правда, реактор, который собирались построить в Массачусетсе, не  нуждался
в натрии. Он работал на быстрых нейтронах с новым теплоносителем, а фирма,
выпускавшая  этот  теплоноситель,  находилась  в  Орегоне   и   называлась
Мадлбейкер Корпорейшн. Что же касается  уничтоженной  соли,  то  эта  была
вовсе не поваренная, а калийная  соль,  предназначенная  для  производства
удобрений.
   Процесс негритянки долго тащился от  инстанции  к  инстанции,  так  как
версии защиты  и  обвинения  были  достаточно  аргументированы.  Обвинение
утверждало, что  речь  идет  о  покушении  на  собственность  федерального
правительства  и  что  суд  должен  принять  во  внимание   преднамеренные
действия, а не случайные ошибки в  исполнении.  Защита,  в  свою  очередь,
стояла на том, что имело  место  лишь  дальнейшее  ухудшение  и  без  того
испорченных, залежавшихся удобрений, находившихся в частной собственности,
и поэтому дело находится в компетенции штата. Негритянка, понимая, что так
или  иначе  ей  придется  рожать  в  тюрьме,  отказалась  от   продолжения
материнства в пользу  новой  филантропки.  Ею  оказалась  квакерша,  некая
Сибэри. Квакерша, чтобы немного развлечься,  на  шестом  дне  беременности
отправилась  в  Диснейленд  на  подводную  экскурсию  по   супераквариуму.
Подводная лодка потерпела аварию, и, хотя все  кончилось  благополучно,  у
мисс Сибэри от нервного потрясения случился выкидыш. Плод, однако, удалось
спасти. Поскольку мисс Сибэри была беременна только неделю, вряд ли  можно
считать ее настоящей матерью Донды - отсюда и дробное обозначение.
   Потребовались объединенные  усилия  двух  детективных  агентств,  чтобы
выяснить истинные факты, касавшиеся  как  отцовства,  так  и  материнства.
Прогресс науки аннулировал старый принцип римского  права:  "Mater  semper
serta est". Для порядка добавлю,  что  пол  профессора  остался  загадкой,
потому что из двух женских клеток может развиться только  женщина.  Откуда
появилась мужская хромосома, неизвестно.  Но  я  слышал  от  вышедшего  на
пенсию работника Пинкертоновского агентства, который приезжал в Лямблию на
сафари, что пол Донды не представляет никакой загадки - в  третьем  отделе
лаборатории Помбернака предметные стекла давали лизать жабам.
   Профессор провел детство в Мексике, потом натурализовался в Турции, где
перешел из епископального вероисповедания в дзен-буддизм  и  закончил  три
факультета, и, наконец, выехал в Лямблию, чтобы возглавить  в  Кулахарском
университете кафедру сварнетики.
   Настоящей его профессией было проектирование птицефабрик, но, когда  он
перешел в буддизм, то не мог более вынести  мысли  о  тех  муках,  которым
подвергают  бройлеров.  Двор  им  заменяет  пластиковая  сетка,  солнце  -
кварцевая лампа, квочку  -  маленький  равнодушный  компьютер,  а  вольное
клевание - помпа,  которая  под  давлением  заполняет  желудки  смесью  из
планктона и рыбной  муки.  Им  ставят  музыку,  обычно  увертюры  Вагнера,
которые вызывают у них панику. Цыплята в отчаянье  машут  крылышками,  что
ведет к развитию грудных мышц, самых ценных в кулинарном отношении.  Может
быть, Вагнер и был той каплей, которая переполнила чашу терпения Донды.
   В этих куриных освенцимах, говорил профессор,  несчастные  создания  по
мере своего развития передвигаются вместе с лентой, к которой  прикреплены
клетки, вплоть до конца конвейера, и там, так и не увидев в своей жизни ни
клочка голубого неба,  ни  щепотки  песка,  подвергаются  обезглавливанию,
отвариванию и расфасовке в банки... Интересно, что мотив консервной  банки
то и дело появляется в моих воспоминаниях.
   И вот, находясь еще  в  Турции,  Донда  получил  телеграмму  следующего
содержания: "Will you be appointed professor of svarnetics  of  Kulaharian
University  ten  kilodollars  yearly  answer  please  immidiately  Colonel
Dronfutu Lamblian Bamblian Dramblian Security Police". Он тут  же  ответил
согласием, исходя из тех соображений, что можно и  на  месте  узнать,  что
такое сварнетика, а трех его дипломов достаточно, чтобы преподавать  любую
из точных наук. По прибытии в Лямблию Донда обнаружил,  что  о  полковнике
Друфуту давно уже никто  не  помнит.  В  ответ  на  расспросы  все  только
смущенно покашливали. Однако контракт был подписан и новому  правительству
пришлось бы выплатить Донде неустойку за три  года,  так  что  кафедру  он
получил.
   Никто не расспрашивал нового профессора о  его  предмете.  Тюрьмы  были
переполнены, и в одной из них, наверное, находился человек, который  знал,
что такое сварнетика. Донда искал этот термин во  всех  энциклопедиях,  но
понапрасну.   Единственным   научным   подспорьем,   которым    располагал
университет в Кулахари, был новенький, с иголочки, компьютер IBM,  подарок
ЮНЕСКО. Однако читать студентам кибернетику Донда  не  имел  права  -  это
противоречило контракту. Хуже всего (он признался мне  в  этом,  когда  мы
продолжали грести в полутьме,  едва  отличая  корягу  от  крокодила)  были
одинокие вечера в отеле, которые  он  коротал,  ломая  голову  над  тайной
сварнетики.
   Обычно бывает так: возникает новая область исследований, потом для  нее
придумывают название. У него же  было  название  без  предмета.  Профессор
долго  колебался  между  возможными   толкованиями   и,   наконец,   решил
остановиться на неопределенности как таковой, полагая, что  слово  "между"
(inter) самое подходящее  в  данном  случае.  С  той  поры  в  сообщениях,
предназначавшихся для европейских журналов,  он  стал  употреблять  термин
"интеристика";   последователей   этой   школы   в    просторечии    звали
"промежниками". Но только в  качестве  творца  сварнетики  Донда  приобрел
настоящую и, увы, печальную известность.
   Конечно, он не смог бы заниматься стыками всех наук, но тут  ему  снова
помог случай. Министерство  культуры  выделило  дотации  для  тех  кафедр,
которые связывали свои исследования  с  национальными  традициями  страны.
Донде это условие пришлось как  нельзя  более  кстати.  Он  решил  изучить
пограничную область между рациональным и иррациональным. Начал он скромно,
с математизации заклятий. В лямблийском  племени  Хоту  Ваботу  уже  много
веков практиковалось преследование врагов  in  effigio.  Фигурку  недруга,
проколотую колючками, скармливали ослу. Если осел после этого угощения  не
издыхал, то это считалось добрым знаком и предвещало скорую смерть  врага.
Донда принялся за цифровое моделирование врагов, колючек, ослов  и  т.  п.
Таким образом он постепенно раскрыл смысл сварнетики. Оказалось,  что  это
слово - сокращение английского  "Stochastic  Verification  of  Automatized
Rules  of  Negative  Enchantment",  то   есть   "стохастическая   проверка
автоматизированных правил наведения злых чар". Журнал "Nature", куда Донда
послал статью о сварнетике, поместил  выдержки  из  нее  с  оскорбительным
комментарием в рубрике "Курьезы". Комментатор назвал  Донду  кибершаманом,
который  сам  не  верит  в  то,  что  делает,  и  поэтому  -   таков   был
глубокомысленный вывод - является обыкновенным мошенником. Донда  оказался
в двусмысленном положении. В чары он действительно  не  верил  и  в  своем
сообщении не утверждал, будто верит, но в то  же  время  не  мог  публично
заявить о своем неверии, потому что уже  принял  предложение  министерства
сельского  хозяйства  заняться  оптимизацией  заклятий  против  засухи   и
вредителей зерновых культур.
   Не имея возможности ни отмежеваться от  магии,  ни  признаться  в  ней,
профессор нашел выход в самой сути сварнетики как межотраслевой науки.  Он
решил держаться между магией и наукой. Хотя к  этому  шагу  его  принудили
обстоятельства, именно тогда он вступил на  путь,  который  привел  его  к
величайшему из всех открытий в истории человечества.
   Отсталость полицейского аппарата  в  Лямблии  привела  к  значительному
росту числа преступлений, особенно против  жизни  граждан.  Вожди  племен,
ставшие  в  новых  условиях  атеистами,  тут  же  перешли  от   магических
преследований оппонентов к реальным,  и  не  было  дня,  чтобы  крокодилы,
которые обычно  лежали  на  отмели  напротив  парламента,  не  глодали  бы
чьих-нибудь конечностей. Донда взялся за цифровой анализ этого  явления  и
назвал свой проект "Methodology of Zeroing Illicit Murder"  -  методология
приведения  недозволенных  убийств  к  нулю,  "МЗИМУ".  Вскоре  по  стране
разнеслась весть о том, что в Кулахари появился  могучий  волшебник  Бвана
Кубва Донда, обладающий Мзиму, который  следит  за  каждым  шагом  жителей
Лямблии. В последующие месяцы индекс преступности значительно снизился.
   Политики,  воодушевленные   успехом,   потребовали,   чтобы   профессор
запрограммировал экономические  чары  с  целью  сделать  платежный  баланс
Лямблии положительным. Они также добивались разработки орудия для  метания
проклятий и заклинаний против соседнего государства  Гурундувайю,  которое
вытесняло лямблийские кокосы с мирового рынка. Донда  сопротивлялся  этому
нажиму с большим трудом - к тому времени в  чернокнижную  силу  компьютера
поверили  его  многочисленные  докторанты.  В  неофитском  азарте  им  уже
мерещилась не кокосовая, а политическая магия,  которая  дала  бы  Лямблии
мировое господство.
   Конечно, Донда мог бы публично заявить, что ничего такого от сварнетики
требовать  нельзя.  Но  тогда  ему  пришлось  бы  разъяснить  истинное  ее
назначение людям, которые не в состоянии его понять. Таким образом, он был
осужден на постоянное  лавирование.  Тем  временем  слухи  о  Мзиму  Донды
повысили  производительность  труда,  так  что  платежный  баланс  немного
поправился. Отмежевавшись от этих достижений, профессор отмежевался  бы  и
от дотации, а без нее рухнули бы его гигантские замыслы.
   Не знаю, когда ему в голову пришла эта мысль. Профессор говорил об этом
как раз в тот момент, когда исключительно злобный крокодил отгрыз  лопасть
у моего весла. Я дал  ему  промеж  глаз  каменным  кубком,  который  Донда
получил от делегации колдунов, присвоивших ему звание мага honoris  causa.
Кубок разбился, огорченный профессор стал  осыпать  меня  упреками,  и  мы
поссорились  до  следующего  привала.  Я  запомнил  только,  что   кафедра
превратилась в Институт экспериментальной и  теоретической  сварнетики,  а
Донда стал председателем  Комиссии  2000-го  года  при  Совете  Министров,
имевшей целью составление гороскопов и их магическое воплощение  в  жизнь.
Мне кажется, что он пошел на поводу у обстоятельств, но я ничего не сказал
ему тогда - все-таки он спас мне жизнь.
   Разговор не клеился и на следующий день, потому что река на  протяжении
20 миль служила границей между Лямблией и Гурундувайю, и пограничные посты
обоих государств время от времени обстреливали нас, к счастью, не  слишком
метко.  Крокодилы  куда-то  исчезли,  хотя  я  предпочел  бы  их  общество
пограничным  инцидентам.  У  Донды  были  заготовлены  флаги   Лямблии   и
Гурундувайю, мы размахивали ими перед солдатами, но река выделывает  здесь
крутые извивы, и раз-другой мы махнули не тем флагом -  пришлось  ложиться
на дно пироги...
   Больше всего портил настроение Донде журнал "Nature", которому  он  был
обязан репутацией шарлатана. Однако посольство  Лямблии  нажало  на  Форин
Оффис, и профессора все же пригласили на Всемирный конгресс кибернетики  в
Оксфорде. Там он и огласил реферат о Законе Донды.
   Как известно, изобретатель перцептрона Розенблатт выдвинул такой  тезис
-  чем  больше  перцептрон,  тем  меньше  он  нуждается  в  обучении   для
распознавания геометрических фигур. Правило Розенблатта гласит: бесконечно
большой перцептрон вовсе не нуждается в обучении -  он  все  знает  сразу.
Донда пошел в противоположном направлении и открыл  свой  закон.  То,  что
маленький  компьютер  может  сделать,  имея  большую  программу,   большой
компьютер сделает,  имея  малую,  отсюда  следует  вывод,  что  бесконечно
большая программа может действовать  без  всякого  компьютера.  И  что  же
вышло? Аудитория откликнулась на эти слова  издевательским  свистом.  Куда
только подевались  свойственные  ученым  сдержанность  и  хорошие  манеры!
Журнал "Nature" писал, что если верить Донде,  каждое  бесконечно  длинное
заклинание должно реализоваться. Профессора обвинили  в  том,  что  чистую
воду точной науки он смешал с идеалистической мутью. С тех пор  его  стали
называть "пророком кибернетического Абсолюта".
   Окончательно  подкосило  Донду  выступление  доцента  Богу  Вамогу   из
Кулахари, который тоже оказался в Оксфорде, потому что был зятем  министра
культуры, и представил работу под названием "Камень  как  движущий  фактор
европейской  мысли".  В  фамилиях  людей,  утверждал   доцент,   сделавших
переломные  открытия,  часто  встречается  слово  "камень",  что  следует,
например, из фамилии  величайшего  физика  (ЭйнШТЕЙН),  великого  философа
(ВитгенШТЕЙН), великого кинорежиссера (ЭйзенШТЕЙН),  театрального  деятеля
(ФельзенШТЕЙН). В той же мере это касается писательницы Гертруды  СТАЙН  и
философа  Рудольфа  ШТЕЙНера.  Касаясь  биологии,   Богу   Вамогу   назвал
основоположника гормонального омоложения ШТЕЙаха и, наконец,  не  преминул
добавить,  что  Вамогу  по-лямблийски  значит  "камень  всех  камней".   А
поскольку он всюду ссылался на Донду и свою  каменную  генеалогию  называл
"сварнетически имманентной составляющей сказуемого "быть камнем", журнал в
очередной заметке представил его и  профессора  в  виде  двух  сумасшедших
близнецов.
   Я слушал этот рассказ в душном тумане на  разливе  Вамбези,  отвлекаясь
главным образом на битье по головам особо  нахальных  крокодилов,  которые
кусали торчащие из сумок рукописи  профессора  и  забавлялись,  раскачивая
лодку. Меня одолевали сомнения. Если Донда занимал в Лямблии такое прочное
положение,  то  почему  он  тайком  бежал  из  страны?   К   чему   он   в
действительности стремился и чего достиг? Если  он  не  верил  в  магию  и
насмехался над Богу Вамогу, то отчего проклинал  крокодилов,  вместо  того
чтобы взять винтовку (только в Гурундувайю он объяснил мне, что  этого  не
позволяла ему буддийская вера). Тогда мне было  трудно  добиться  от  него
правды. Собственно, из любопытства я принял предложение  Донды  стать  его
ассистентом в Гурундувайском университете.  После  прискорбной  истории  с
консервным заводом у меня не  было  желания  возвращаться  в  Европу  -  я
предпочитал  подождать,  пока  инцидент  окончательно  забудется.  И  хотя
впоследствии я пережил немало, о своем решении, принятом в мгновение  ока,
я  ничуть  не  жалею,  и  когда  пирога,  наконец,   уткнулась   носом   в
гурундувайский берег Вамбези, я выпрыгнул первым и подал руку  профессору,
и в этом рукопожатии было нечто символическое, ибо с тех пор  наши  судьбы
нераздельны.
   Гурундувайю - государство в три  раза  большее,  чем  Лямблия.  Быструю
индустриализацию  здесь,  как  это  случается   в   Африке,   сопровождала
неразлучная с ней коррупция. Но к тому времени, когда мы прибыли в страну,
механизм уже забуксовал. То есть взятки по-прежнему брали все, но  никаких
услуг взамен не полагалось. Правда, не давшего взятку могли избить. Отчего
промышленность, торговля и администрация все еще действовали  -  этого  мы
поначалу не могли понять.
   По европейским понятиям, страна со дня на день должна была  развалиться
на куски. Лишь после долгого пребывания в Лумии,  столице  Гурундувайю,  я
разобрался немного в новом устройстве, которое заменяет то, что на  старом
континенте  зовется  "общественным  договором".  Мваги  Табуин,  лумийский
почтмейстер, у которого мы поселились (столичный отель закрыли  семнадцать
лет  назад  на  текущий  ремонт),  объяснил  нам  без  обиняков,  чем   он
руководствовался, выдавая замуж своих шестерых дочерей. Через  старшую  он
породнился сразу с электростанцией и обувной  фабрикой.  Вторую  дочку  он
внедрил в продовольственный комбинат через тамошнего привратника. И сделал
единственно правильный ход. Одно руководство  за  другим  отправлялось  за
решетку, лишь привратник оставался на  месте,  потому  что  сам  ничем  не
злоупотреблял,  а  только  принимал  подношения.  Благодаря   этому   стол
почтмейстера всегда был уставлен блюдами с дефицитной  едой.  Третью  дочь
Мваги просватал за ревизора ремонтных кооперативов. Поэтому даже в  период
дождей крыша его дома не протекала,  стены  сияли  свежей  краской,  двери
закрывались так плотно, что ни одной змее не проползти, и  в  каждом  окне
были стекла. Четвертую дочь он выдал за надзирателя городской тюрьмы -  на
всякий случай. На пятой женился писарь городской управы. Именно писарь,  а
не, скажем, вице-бургомистр, которому Мваги послал в  знак  отказа  черный
суп из крокодильего желудка. Управы  менялись,  как  облака  на  небе,  но
писарь держался на своем месте, и только взгляды его менялись, словно фазы
луны. Наконец, шестую девушку взял в жены  шеф  снабжения  атомных  войск.
Войска эти существовали на бумаге, но снабжение было реальным. Кроме того,
кузен шефа со стороны матери служил сторожем в  зоологическому  саду.  Эта
связь показалась мне совсем бесполезной. Разве что  понадобится  слон?  Со
снисходительной улыбкой Мваги заметил: "Зачем  же  слон?  Вот  скорпион  -
другое дело".
   Будучи почтмейстером, Мваги не нуждался в семейных связях с  почтой,  и
даже мне, его жильцу, посылки и письма  приносили