с летал уже почти три года (два года четыре месяца, если быть
совершенно точным) и считал себя старым волком. Космическая скука
прямо-таки изводила его, хотя он вовсе не был склонен к позерству.
     Патрульный полет сравнивали, не без оснований, с ожиданием в
приемной дантиста --  с  той  только  разницей,  что  дантист  не
приходил. Звезды, понятно, не  двигались,  Земли  не  было  видно
совсем, или, если уж очень повезет, она появлялась  на  экране  в
виде крохотного обрезка посиневшего ногтя, да и то лишь в  первые
два  часа  полета,  а  потом  становилась  звездой,  похожей   на
остальные,  только  постепенно  перемещавшейся.  На  Солнце,  как
известно, смотреть  вообще  нельзя.  В  этих  условиях  китайские
головоломки и карманные  игры  становились  делом  первостепенной
важности. Однако обязанностью пилота  было  висеть  в  коконе  из
предохранительных ремней, следить за обычными экранами и  экраном
радара,  время  от  времени  докладывать  Базе,  что  ничего   не
случилось, проверять индикаторы холостого хода  реактора;  иногда
-- но это уж крайне редко -- из патрулируемого сектора  приходила
просьба о помощи или даже сигнал SOS, и тогда надо было гнать  во
весь дух; но такая удача выпадала не чаще одного-двух раз в год.
     Если во все это хорошенько вдуматься, станет ясно, что  даже
самые невероятные мысли и фантазии пилотов, прямотаки  преступные
с точки зрения Земли и обычных пассажиров ракет,  были  в  высшей
степени  человеческими.  Когда  вокруг  тебя  полтора   триллиона
кубических километров пустоты, в которой не найдешь даже  щепотки
папиросного пепла,  желание,  чтобы  хоть  что-нибудь  произошло,
пусть даже это будет ужасная катастрофа, превращается в настоящую
манию. За свои сто семьдесят два  патрульных  рейса  пилот  Пиркс
прошел через разные стадии: делался сонным,  мрачнел,  чувствовал
себя  стариком,  впадал  в  чудачества,  был  близок  к  мысли  о
каком-нибудь,  отнюдь  не  тихом  умопомешательстве  и,  наконец,
начал, почти как в курсантские годы, выдумывать  всякие  истории,
нередко настолько замысловатые, что для их завершения не  хватало
и целого рейса. И все-таки продолжал скучать.
     Забираясь в лабиринт своих одиноких раздумий,  Пиркс  хорошо
понимал, что ничего он, конечно, не выдумает и тайна исчезновения
двух его товарищей останется неразгаданной: разве не  бились  над
ней, который ух  месяц,  лучшие  эксперты  Базы  и  Института  --
известно, с каким результатом! Конечно, лучше было бы  пустить  в
ход  волка  и  трех  поросят:  занятие,  быть  может,  столь   же
бесплодное, но более невинное, это  уж  точно.  Однако  двигатели
молчали, и включать  их  не  было  ни  малейшего  повода,  ракета
мчалась  по  отрезку  невероятно  вытянутого  эллипса,  так   что
поросятам приходилось ждать лучшей поры.
     Итак: что же случилось с Томасом и Уилмером?
     Профан, мыслящий прозаически, начал бы с предположения,  что
их  ракеты  с  чем-то  столкнулись,  скажем,  с  метеоритом   или
скоплением космической пыли, с остатками кометного ядра или  хотя
бы с обломком старой ракеты. Однако  вероятность  такого  события
просто ничтожна -- куда легче наткнуться  на  крупный  бриллиант,
лежащий посреди оживленной улицы.
     Со скуки -- только со  скуки  --  Пиркс  начал  подбрасывать
Вычислителю цифры, составлять уравнения, подсчитывать вероятность
столкновений, -- пока не получилась такая цифра, что  Вычислителю
пришлось  срезать  восемнадцать  последних  знаков,  чтобы    она
поместилась в его окошках.
     Впрочем, пустота была и вправду пуста.  Ни  остатков  старых
комет, ни скоплений космической пыли  --  ничего.  Корпус  старой
ракеты, конечно, мог сюда залететь -- чисто теоретически, как и в
любую  другую  точку  Космоса,  --  через  невообразимо   большое
количество лет. Но Томас и Уилмер заметили бы его издалека, самое
малое за 250 километров,  а  если  бы  он  выскочил  прямо  из-за
Солнца, метеоритный радар поднял бы  тревогу  не  меньше  чем  за
тридцать секунд до столкновения; а если бы пилот прозевал  сигнал
тревоги -- скажем, задремав, --  то  маневр  расхождения  был  бы
выполнен автоматически. Допустим даже, что автомат отказал; такое
чудо могло случиться раз -- но не дважды на протяжении  считанных
дней. Вот такие примерно гипотезы предложил бы  профан,  которому
невдомек, что пилота  подстерегает  уйма  опасностей  посерьезнее
встречи с метеоритом или трухлявым кометным ядром.  Ракета,  даже
такая маленькая, как АМУ, состоит почти из ста четырнадцати тысяч
жизненно важных деталей, -- жизненно важных, то есть таких, выход
которых из строя ведет к  катастрофе.  Потому  что  менее  важных
деталей в ней миллион с лишним. Но если такая  беда  и  случится,
ракета после смерти пилота не разлетится бесследно  и  никуда  не
исчезнет, -- по старому присловью пилотов, в  пустоте  ничего  не
пропадает,  и,  если  ты  оставил  там   портсигар,    достаточно
рассчитать элементы его траектории, а  потом  явиться  на  то  же
место  в  надлежащее  время,  и  портсигар   с    астрономической
точностью, секунда  в  секунду,  влетит  тебе  прямо  в  руки.  В
пространстве каждое тело бесконечно кружит  по  своей  орбите,  и
корпуса ракет, потерпевших аварию, почти всегда рано  или  поздно
отыскиваются.  Большие  Вычислители  Института  вычертили   свыше
сорока  миллионов  орбит,  по  которым  могли  двигаться   ракеты
пропавших  пилотов,  и  все  они  были   проверены,    то    есть
прозондированы узконаправленными  лучами  самых  мощных  радарных
систем, какими располагает Земля. С известным уже результатом.
     Это не значит, конечно,  что  прозондировали  всю  Солнечную
систему. В ее безмерности ракета  невообразимо  мала  --  гораздо
меньше, чем атом по сравнению с земным шаром; но искали  повсюду,
где ракеты могли находиться, при условии, что пилоты не  покинули
свои сектора с максимальной скоростью. Но с чего бы им убегать из
своих секторов? Ведь они не получали  никаких  сигналов,  никаких
вызовов, и случиться с ними ничего не могло -- это было доказано.
     Получалось, что Уилмер и Томас  вместе  со  своими  ракетами
испарились, как капли воды, упавшие на раскаленную плиту, --  или
же, что...
     Профан с воображением, в отличие от  прозаического  профана,
объяснил  бы  таинственное  исчезновение  происками  таящихся   в
пространстве чужезвездных существ, столь же высокоразвитых, сколь
и злокозненных.
     Но астронавтика развивалась не первый год, и в этих  существ
уже мало кто верил, раз  во  всем  исследованном  Космосе  их  не
нашли.  Число  анекдотов  о  "существах",   пожалуй,    превысило
количество  кубических  километров  в  Солнечной  системе,  и  за
исключением зеленых новичков, которые  пока  что  летали  лишь  в
кресле, подвешенном к потолку лабораторного зала, никто не дал бы
за их существование даже клочка старой бумаги.  Возможно,  жители
отдаленных звезд существуют, -- но только очень уж отдаленных.
     Несколько  примитивных  моллюскообразных,  несколько   видов
лишайников,  бактерий,  водорослей,  инфузорий,  неизвестных   на
Земле, -- вот, собственно, весь улов экспедиций за  долгие  годы.
Впрочем, допустим даже, что эти создания существуют,  --  неужели
им  больше  нечего  делать,  кроме  как  подстерегать   крохотные
патрульные  корабли  в  неимоверно,  безнадежно  пустом    уголке
пространства? Да и  как  они  ухитрились  бы  подкрасться  к  ним
незамеченными?
     Вопросов, превращавших эту гипотезу в  сплошную,  гигантскую
несообразность, было много,  так  много,  что  игра  окончательно
теряла смысл. И хотя на девятом часу полета Пиркс не  остановился
бы перед самыми замысловатыми  допущениями,  все  же  ввиду  этих
непреложных, отрезвляющих истин ему приходилось совершать насилие
над  собой,  чтобы  хоть  на  минуту  поверить  в    демонических
пришельцев со звезд.
     Несмотря на невесомость, он уставал сидеть в одном положении
и  время  от  времени  менял  наклон  кресла,  к  которому    был
пристегнут;  потом  поочередно  посматривал  направо  и   налево,
причем, как  ни  странно,  вовсе  не  видел  трехсот  одиннадцати
индикаторов,  контрольных  лампочек,  пульсирующих   экранов    и
циферблатов, -- ведь мы не вглядываемся в черты  лица,  знакомого
так хорошо и так давно, что вовсе не нужно изучать изгиб его рта,
рисунок бровей или расположение морщинок на лбу, чтобы знать, что
оно выражает. Циферблаты и  контрольные  лампочки  сливались  для
Пиркса в единое целое, которое говорило ему, что все  в  порядке.
Глядя же прямо  перед  собой,  он  видел  оба  передних  звездных
экрана, а  между  ними  --  свое  собственное  лицо,  окаймленное
утолщенным по  сторонам,  закрывающим  часть  лба  и  подбородка,
желтым шлемом.
     Между звездными экранами располагалось зеркало,  не  слишком
большое и размещенное так, что пилот видел в нем только себя -- и
ничего больше. Неизвестно было, почему и зачем оно там. То  есть,
конечно, это было известно, но мудреные доводы  в  пользу  такого
решения мало кого убеждали. Придумали их психологи. Мол,  как  ни
странно это звучит, но человек, особенно если он долго  находится
в одиночестве, временами теряет контроль над  своим  сознанием  и
своими  эмоциями  и  ни  с  того  ни  с  сего  может  впасть    в
гипнотическое оцепенение, даже сон без  сновидений,  с  открытыми
глазами, и не  всегда  способен  очнуться  вовремя.  А  некоторые
оказываются во власти неизвестно откуда  взявшихся  галлюцинаций,
маниакальных страхов  или  внезапного  возбуждения,  и,  дескать,
лучшее средство против всего этого  --  контроль  за  собственным
лицом. Правда,  целыми  сутками  видеть  собственную  физиономию,
словно впечатанную в стену, и волей-неволей следить за  всеми  ее
ужимками -- занятие не слишком приятное. Об этом мало кто  знает,
кроме  пилотов  патрульных  ракет.  Начинается  все  невинно:  ты
состроишь какую-нибудь гримасу, чуть  скривишься  или  улыбнешься
собственному отражению, а потом уже идут одна за  другой  гримасы
все  более  дикие;  так  всегда  бывает,  когда  ситуация   столь
неестественная затягивается дольше, чем в силах выдержать человек.
     К счастью, Пиркса, в отличие  от  некоторых  его  товарищей,
собственное лицо заботило мало. Понятно, никто этого не  проверял
-- да и как проверишь? -- но, по слухам, иные  в  приступе  скуки
или какого-то уж совершенно немыслимого отупения вытворяли такое,
о чем тяжело рассказывать, -- к примеру,  плевали  в  собственное
отражение, а потом, устыдившись, были вынуждены делать  строжайше
запрещенные вещи -- отстегивать ремни, вставать и  в  невесомости
идти, вернее плыть, к зеркалу, чтобы успеть  его  очистить  перед
посадкой.  Утверждали  даже,  будто  Вюрц,  который  врезался  на
тридцать  три  метра  в  глубь  бетонной  плиты,  слишком  поздно
спохватился, что надо вытереть зеркало,  и  занялся  этим,  когда
корабль уже входил в атмосферу.
     Пилот Пиркс никогда ничего такого не делал и, что важнее, не
ощущал ни малейшей охоты плюнуть в зеркало, -- а  борьба  с  этим
искушением  кое-кого,  говорят,  доводила  чуть    ли    не    до
помешательства; смеяться над этим мог лишь тот, кто  ни  разу  не
патрулировал в одиночку. Пиркс всегда,  даже  если  его  изводила
жесточайшая скука, умел отыскать для себя нечто устойчивое  и  на
этот стержень наматывал все остальные, сбивчивые и неясные  мысли
и чувства, словно запутанную, бесконечную нить.
     Циферблат -- самый обычный, часовой -- показывал одиннадцать
ночи. Через тринадцать минут ракете предстояло  достигнуть  самой
удаленной от Солнца  точки  своей  орбиты.  Пиркс  несколько  раз
кашлянул,  проверяя  микрофон,  зачем-то  предложил   Вычислителю
извлечь корень четвертой степени  из  8769983410567396,  даже  не
посмотрел на результат, который Вычислитель  выдал  с  величайшей
поспешностью, перемалывая в своих окошечках цифирки и  нервно  их
перетряхивая, словно от этого результата зависело Бог знает  что;
подумал, что после посадки сперва выбросит через люк перчатки  --
просто так, потом закурит и пойдет в столовую, где сразу  закажет
что-нибудь жареное, острое, с красным перцем и еще кружку пива --
он любил пиво, -- и тут он увидел светлое пятнышко.
     Он смотрел  на  левый  передний  экран  вроде  бы  невидящим
взглядом и всеми мыслями был уже в столовой, он  даже  чувствовал
запах хорошо поджаренной картошки -- ее готовили  специально  для
него, -- и все же, едва этот светлячок вплыл в  середину  экрана,
он весь так напрягся, что взлетел бы  под  потолок,  если  бы  не
ремни.
     Экран -- имевший около метра  в  диаметре  --  выглядел  как
черный колодец. Почти точно  в  центре  светилась  Ро  Змееносца,
Млечный Путь двойной полосой рассекало темное,  тянувшееся  почти
до самого края зияние пустоты, а по обе стороны от него  искрился
рассыпанный порошок звезд. В эту неподвижную  картину  размеренно
вплыла светлая точечка, маленькая, но гораздо более заметная, чем
любая звезда. Не то чтобы она светила особенно ярко -- нет, Пиркс
заметил ее сразу потому, что она двигалась.
     В пространстве встречаются  движущиеся  светлые  точки.  Это
позиционные огни ракет. Обычно они выключены, и зажигают их  лишь
по радиовызову, для опознания. Позиционные огни у ракет разные --
у пассажирских одни, у  грузовых  другие;  свои  огни  у  быстрых
баллистических,  у  патрульных,  у  ракет  космической    службы,
заправщиков и так далее. Расположение  и  цвет  огней  совершенно
различны, не бывает огней одного только цвета --  белого.  Белого
цвета нет, чтобы всегда можно было отличить ракету от звезд. Ведь
если одна ракета  летит  точно  вслед  другой,  ее  пилоту  белый
позиционный огонь покажется неподвижным,  и  он  будет  введен  в
заблуждение. А этого следует избегать.
     Но светлячок, лениво вплывший в экран, был совершенно белым,
-- Пиркс почувствовал, что глаза у него мало-помалу лезут на лоб.
Он даже не моргал, так боялся потерять  его  из  виду.  И  только
почувствовав жжение в глазах, моргнул, но все осталось как  было.
Белая точка спокойно перемещалась по экрану, до  противоположного
края ей оставалось всего сантиметров пятнадцать. Еще минута --  и
она уйдет за экран.
     Руки пилота Пиркса сами, без помощи зрения, отыскали  нужные
рукоятки.  Реактор,  работавший  на  холостом  ходу,    мгновенно
пробудился, и ракету швырнуло вперед. Пиркса вдавило  в  губчатое
кресло, звезды в экранах сдвинулись с мест, Млечный  Путь  стекал
наискось вниз, словно был и вправду  из  молока,  зато  светлячок
замер: нос ракеты шел точно за ним, был нацелен на него, как  нос
гончей -- на затаившуюся  в  кустах  куропатку.  Вот  что  значит
сноровка! Весь маневр не занял и десяти секунд.
     За все это время Пиркс еще ничего не успел подумать, и  лишь
теперь его осенила мысль, что это, должно быть,  галлюцинация  --
такого ведь не бывает. Эта мысль делала ему  честь.  Обычно  люди
слишком  доверяют  собственным  чувствам  и,  встретив  на  улице
умершего знакомого, скорее готовы поверить в его воскресение, чем
в то, что сами они повредились в уме.
     Пилот Пиркс сунул руку  в  кармашек,  устроенный  в  обшивке
кресла, достал оттуда флакончик, вставил в обе ноздри  выходившие
из горлышка стеклянные трубочки и потянул носом,  так  что  слезы
выступили  на  глазах.   Психран,    говорят,    прерывал    даже
каталептическое состояние  йогов  и  явление  ангелов  Господних.
Однако светлячок  по-прежнему  плыл  в  середине  левого  экрана.
Сделав, что полагалось, Пиркс сунул флакончик на  прежнее  место,
слегка сманеврировал рулями и, убедившись, что идет за светлячком
сходящимся курсом, взглянул на радар, чтобы оценить  расстоя  ние
до движущегося объекта.
     И это было вторым потрясением: экран метеорадара  был  пуст;
поисковый луч яркой, фосфоресцирующей полоской кружил и кружил по
экрану, не регистрируя никакого свечения -- решительно никакого.
     Пилот Пиркс, разумеется, не подумал, будто перед ним  дух  в
светящемся ореоле. В духов он  вообще  не  верил,  хотя,  бывало,
рассказывал о них знакомым женского пола,  но  к  спиритизму  это
отношения не имело.
     Пиркс просто решил, что то, за чем  он  летит,  не  является
природным космическим телом: такие  тела  всегда  отражают  пучок
радарных лучей.  Только  искусственные  тела,  снабженные  особым
покрытием, которое поглощает, гасит  и  рассеивает  сантиметровое
излучение, не дают радиоэха.
     Пилот Пиркс откашлялся и размеренно произнес, чувствуя,  как
мышцы гортани мягко нажимают на ларингофон:
     -- АМУ-111 Патрульной  Службы  вызывает  объект,  летящий  в
секторе тысяча сто два запятая  два,  приблизительным  курсом  на
сектор тысяча четыреста четыре, с одним белым позиционным  огнем.
Сообщите свои позывные. Сообщите свои позывные. Прием.
     И стал ждать, что будет дальше.
     Проходили секунды, минуты --  ответа  не  было.  Зато  пилот
Пиркс заметил, что светлячок бледнеет, -- а значит, удаляется  от
него. Радарный дальномер был бесполезен,  но  на  крайний  случай
оставался оптический. Пиркс выдвинул ногу далеко вперед  и  нажал
на педаль. Дальномер съехал сверху  --  он  походил  на  бинокль.
Левой рукой Пиркс приставил его  к  глазам  и  стал  наводить  на
резкость.
     Пятнышко он поймал почти сразу -- и разглядел еще кое-что. В
объективе оно выросло до  размеров  горошины,  видимой  метров  с
пяти,  то  есть,  учитывая  масштаб  расстояний,   было    просто
громадным. Вдобавок  по  его  круглой,  но  словно  бы  несколько
сплюснутой поверхности медленно проплывали --  справа  налево  --
еле  заметные  потемнения,  будто  кто-то  водил  толстым  черным
волосом  перед  самым  объективом.  Потемнения  были    мглистые,
неотчетливые, но направление их движения не  менялось  --  только
справа налево.
     Пиркс  принялся  крутить  регулятор   фокусировки,    однако
пятнышко упорно не желало  попадать  точно  в  фокус;  тогда  при
помощи второй призмы, специально для  этого  предназначенной,  он
рассек  изображение  надвое  и  начал   сдвигать    разъединенные
половинки; когда же это ему  удалось,  взглянул  на  шкалу  --  и
остолбенел в третий раз.
     Светящийся объект летел в четырех километрах от него!
     Как если бы кто-то,  выжимая  полную  скорость  на  гоночной
машине,  очутился  в  пяти  миллиметрах  от  другой  машины    --
четырехкилометровое сближение в пространстве столь  же  опасно  и
недопустимо.
     Пирксу оставалось  сделать  уже  немногое.  Датчик  наружной
термопары  он  нацелил  на  светлячок,   ручкой    дистанционного
управления перемещал визир до тех  пop,  пока  тот  не  совпал  с
молочно светящейся точкой, и краешком глаза уловил результат:  24
градуса по  Кельвину.  Стало  быть,  светлячок  имел  температуру
окружающего пространства -- всего на 24 градуса выше  абсолютного
нуля.
     Теперь  он,  собственно,  был  совершенно  уверен,  что  это
пятнышко не может ни существовать, ни  светиться,  ни  тем  более
двигаться; но так как  оно  по-прежнему  плыло  перед  самым  его
носом, Пиркс продолжал лететь за ним вслед. Светлячок тускнел все
заметнее и все быстрее. Минуту спустя Пиркс убедился, что до него
уже сто километров, -- и прибавил скорость.
     И тут случилось, пожалуй, самое удивительное.
     Сначала светлячок позволял себя догонять -- до него было 80,
70, 50, 30 километров,  --  а  потом  снова  ушел  вперед.  Пиркс
увеличил скорость до 75 километров в секунду. Светлячок -- до 76.
Пиркс снова прибавил тягу  --  но  теперь  уже  всерьез.  Он  дал
половинную  мощность  дюз,  и  ракету  швырнуло  вперед.  Тройная
перегрузка вдавила его в подушки кресла.  АМУ  обладал  небольшой
массой покоя и разгонялся в  темпе  гоночного  автомобиля.  Через
минуту он давал уже 140.
     Светлячок -- 140.5.
     Пилот Пиркс почувствовал, что ему становится жарко.  Он  дал
полную  мощность.  АМУ-111  весь  запел,  как  натянутая  стру