одна комната, ванная и погреб. Но погреб вы уже знаете...
   Тип. Это там, внизу... где разные инструменты и трубочки?
   Граумер. Да-да, мой господин. Но вы старайтесь об этом не думать. Может
быть, вы хотите что-нибудь съесть?
   Тип. Нет.
   Граумер. Совсем натощак - это  нехорошо.  Я  сейчас  приготовлю  легкий
коктейль...

   Наливает и подает Типу стаканчик. Тот не спеша отхлебывает.

   Тип. Грау-мер... Грау-мер...
   Граумер. Да-да, это мое имя, я слушаю вас. Не хотите ли вы  чего-нибудь
поесть?
   Тип. Пожалуй, нет. Ничего не приходит мне... в голову. Грау-мер.  Очень
хорошо звучит. Граумер... Ты очень мил и мне нравишься.
   Граумер. Я надеюсь, что нам с вами будет хорошо. Я  приложу  для  этого
много стараний.
   Тип. Знаешь что, Граумер? Я бы встал.

   Граумер помогает ему встать, ведет в  направлении  столовой,  открывает
туда двери.

   Граумер. Здесь - столовая. Там - спальня. Шкаф с одеждой... У вас будет
масса костюмов...
   Тип. А что это?
   Граумер. Пишущая машинка. Ох!

   Слышится шум подъезжающей машины.

   Граумер. Ах ты, шуруп! Сказал ведь, что вернется только к обеду!  Прошу
вас, господин, сюда, скорее... Пожалуйста, сидите  тут  и  не  двигайтесь,
пока я не позову! Скорее!

   Вводит Типа в столовую, закрывает дверь и возвращается в  кабинет,  как
раз когда  входит  Клемпнер  в  плаще  и  шляпе.  Граумер  раздевает  его,
усаживает в кресло, подкладывает ему под ноги подушку.

   Клемпнер. Ну и  денек!  Голова  у  меня  по-прежнему  раскалывается,  а
Гордона не было. Должно быть, куда-нибудь неожиданно  выехал...  В  висках
ужасно ломит...

   Граумер наливает в стакан виски,  после  чего  из  огромной  бутылки  с
надписью "Аконит" капает, тихонько считая, двадцать капель.

   Клемпнер. Что ты там делаешь?
   Граумер. Готовлю вам освежающий напиток.
   Клемпнер. Никто не звонил?
   Граумер (продолжая капать). Нет, не звонили.
   Клемпнер. И никто не приходил?
   Граумер. Никто не приходил, пожалуйста. (Подает стакан.)
   Клемпнер. Мне пить не хочется. Я лучше поел бы чего-нибудь.
   Граумер. Я вам советую сначала выпить.
   Клемпнер. Ты так думаешь? Но у меня голова раскалывается...
   Граумер. Я вас прошу выпить. И сразу пройдет, вот увидите.
   Клемпнер. Ну, если ты так уверен...

   Подносит стакан к губам. Звонит телефон. Клемпнер отставляет  стакан  и
берет трубку.

   Клемпнер. Алло! Клемпнер.
   Голос Инспектора в трубке. Это Доннел. Добрый день. Откровенно  говоря,
я не надеялся застать вас дома. Вы вроде собирались быть у Гордона.
   Клемпнер. Я был у него, но не застал. А в чем дело?
   Голос Инспектора. Ничего особенного. Служебные проблемы. Не могли бы вы
мне сказать, какой номер у вашего робота?
   Клемпнер. Номер? У моего робота? Что еще за номер?
   Голос Инспектора. Серийный номер изделия. Он имеется у каждого  робота,
отштампован на затылке.
   Клемпнер. Сейчас посмотрю. А зачем вам это?
   Голос Инспектора. Сугубо доверительно, Клемпнер:  мы  проверяем  номера
всех роботов. Имеются данные, что ОН находится в городе.
   Клемпнер. О ком вы говорите?
   Голос Инспектора. О том роботе, о котором я тогда рассказывал у вас, не
помните?
   Клемпнер. Нет. Какой номер у того робота?
   Голос Инспектора. Мы установили это только сегодня. 4711.
   Клемпнер. Вы его разыскиваете? Он причинил какое-то зло?
   Голос Инспектора. Еще нет. Но может это сделать.
   Клемпнер. Подождите, пожалуйста, у телефона!.. Граумер, подойди сюда!

   Граумер подходит.

   Клемпнер (смотрит на его затылок и едва слышно произносит). Это ты?..
   Граумер. Я, господин хозяин.
   Клемпнер (колеблется; смотрит то на Граумера, то на лежащую  телефонную
трубку. Наконец он поднимает ее). Алло! Инспектор, у  моего  робота  номер
5740.
   Голос Инспектора. Все в порядке. Простите за беспокойство. Я знал,  что
это невозможно, но вы  же  понимаете,  как  это  бывает.  Если  мы  что-то
проверяем, то проверяем уже все как следует.
   Клемпнер. Да о чем говорить. До свидания, инспектор.

   Кладет трубку и берет стакан. Граумер берет стакан из рук  Клемпнера  и
выплескивает содержимое за окно.

   Клемпнер. Что ты делаешь?
   Граумер. Прошу прощения, там был волосок.

   Пауза.

   Граумер. Господин хозяин! Должен вам признаться, что я такого от вас не
ожидал. Я не считал вас хорошим человеком.
   Клемпнер. Не будем больше об этом. Я даже не хочу  спрашивать,  что  ты
там натворил. Но взамен помни:  тебе  следует  меньше  говорить  и  больше
делать!
   Граумер. Я буду очень стараться. Но я должен вам что-то объяснить...
   Клемпнер. Ну, говори, только покороче!
   Граумер. Я, господин, простой робот, не более того, но всегда стремился
к совершенству. Мне показалось, простите, что вы не совершенный человек, и
поэтому  я  создал  себе  другого  хозяина.  Такого,  о  котором   мечтал.
Идеального...
   Клемпнер. Граумер, прекрати! Твои  мечтания  меня  не  интересуют.  Это
лишено смысла. У меня появился аппетит. Что у нас на обед?
   Граумер. Но  теперь,  прошу  прощения,  это  не  только  мечтания.  Тот
господин, тот совершенный,  уже  существует.  Как  раз  когда  вы  ушли  к
Гордону, я заканчивал его, и теперь нет иного выхода:  у  меня  будет  два
хозяина. Это необычная ситуация, но в конце концов дом достаточно большой,
места в нем много, поэтому я думаю...
   Клемпнер. А ты не думай. Я тебе  советую  перестать  думать,  а  вместо
этого подай мне обед. Ты, наверное, хорошо принял в  себя  через  розетку.
Напрасно думаешь, что я не знаю об этом. Вот у тебя и двоится в глазах.
   Граумер. Но я заверяю вас...
   Клемпнер. Хватит! И ни слова больше! Я хочу есть. Ты  ведь  только  что
обещал стараться...
   Граумер. Да, вы правы, простите.
   Клемпнер. Вот и накрывай на стол.
   Граумер. Уже накрыто...
   Клемпнер. Это другое дело.

   Входит в столовую. За столом, на котором находится всего  один  прибор,
сидит Тип.

   Клемпнер. А... простите! Я не  знал,  Граумер  мне  ничего  не  сказал.
Граумер! Подай второй прибор!

   Граумер приносит второй прибор. В это время Клемпнер подает руку  Типу,
который бормочет что-то, приподнимаясь с кресла.

   Тип. Как поживаете?

   Садятся. Граумер наливает им суп. Клемпнер и  Тип  начинают  есть.  Они
поглядывают один на другого - оба с некоторым удивлением.  Каждый  из  них
принимает другого за гостя.

   Клемпнер. Сегодня прекрасный день, не правда ли?
   Тип. День? Да, конечно.

   Продолжают есть.

   Тип. А вы любите машины? Я - так очень. Я когда  иду  мимо  чего-нибудь
железного, меня так и тянет это погладить. Такое вот у меня желание.
   Клемпнер. Да?
   Тип. Да. Мне просто доставляет удовольствие мысль о  том,  что  в  мире
существует столько разных машин: чулочные, трикотажные,  вычислительные...
В определенном смысле, роботы - тоже машины, но это совсем другое.  Они  -
цвет машин, если можно так выразиться.
   Клемпнер. Цвет машин? А вы знаете,  мне  это  никогда  не  приходило  в
голову.
   Тип. А ведь это совсем просто, верно?
   Клемпнер. Надеюсь, вам нравится суп?
   Тип. Суп неплохой, правда? Я думаю, что это сварил мой робот.
   Клемпнер. Ваш робот?
   Тип. Тот, что нас обслуживает. Его зовут Граумер. Но ведь вы,  кажется,
уже перед этим обращались к нему по имени. Вы его знаете?
   Клемпнер. Знаю. Потому что это мой робот...
   Тип. И ваш тоже?

   Некоторое замешательство. Граумер входит, подает второе блюдо.

   Граумер. Позвольте положить вам еще свеколки?
   Клемпнер. Спасибо, нет.
   Граумер. А вам? Позвольте, я еще добавлю...
   Тип. Не могу тебе в этом отказать, Граумер...
   Граумер. Благодарю вас...
   Клемпнер. Минуту назад вы сказали нечто такое, что меня поразило.
   Тип. Что именно?
   Клемпнер. Что Граумер - ваш робот. Он что, когда-то работал у вас?
   Тип. Когда-то?.. По правде говоря, я  не  совсем  понимаю,  что  значит
"когда-то". Это - "тот" когда-то или "та" когда-то. Скорее, наверное,  "та
когдатица". Ага, вы говорили о Граумере... Мне он  достался,  как  бы  это
сказать, с полным набором всевозможного инвентаря...
   Клемпнер. Простите, с чем?
   Тип (с ножом и вилкой  в  руках  широким  жестом  как  бы  обводит  все
вокруг). Ну, со всем этим...
   Клемпнер (вглядывается в него, и глаза его вдруг расширяются). Господи!
Да ведь на вас моя одежда! И сорочка моя, и галстук... (Поднимает скатерть
и заглядывает под стол.) Мои ботинки!!!
   Тип. Я не понимаю.
   Клемпнер. Но это же неслыханно! Это наглость!! Прошу вас немедленно это
снять!!
   Тип. Что я должен снять?
   Клемпнер. Все! Это все мое!
   Тип. Ваше требование, как бы это помягче выразиться,  странно.  Что  ж,
мне совсем раздеться? Я ведь не могу остаться голым.
   Клемпнер. Да мне какое дело?! Извольте надеть то, в чем вы пришли!
   Тип. Именно в этой одежде я и пришел.
   Клемпнер. Что вы мне голову морочите?! Вы - бесстыжий нахал, ясно  вам?
Которого я поймал с поличным!
   Тип. Пожалуйста, не кричите!  Хоть  вы  и  гость,  но  все  имеет  свои
границы.
   Клемпнер. Что?.. Это я - гость?.. И чей же, позвольте узнать?
   Тип. Мой.
   Клемпнер (подходя к Граумеру). Сейчас  же  говори,  кто  это  такой?  И
откуда он здесь взялся?
   Граумер. Но ведь я уже говорил вам.
   Клемпнер. Что ты?.. Это невозможно!.. Так это ты его...
   Граумер. Да, господин хозяин.
   Клемпнер. Тот вот фосфор... та сера... уголь... это все для этого?
   Граумер. Да, господин хозяин.
   Тип. О чем идет речь? Я надеюсь, что этот  господин  уже  отказался  от
своих неразумных требований? Что касается меня,  я  готов  забыть  о  них.
Граумер,  подай  компот  и  десерт.  А  кофе  пойдем  пить  в  кабинет.  Я
припоминаю, что здесь есть кабинет. С пишущей машинкой.
   Клемпнер. Совершенно верно. С той только разницей, что это моя машинка,
мой кабинет и мой дом.
   Тип. Как это?
   Клемпнер. Так это. Если не верите, спросите,  пожалуйста,  у  Граумера.
Это он все натворил.
   Тип. Что натворил?
   Клемпнер. Вас!!
   Тип. Я не понимаю.  Похоже,  вы  пытаетесь  меня  запугать.  Откровенно
говоря, вы ведете себя странно.
   Клемпнер. Как я себя веду? Боже праведный!.. Что это  у  вас  висит  из
рукава?
   Тип. Где? А, и в самом деле...

   Из  рукава  рубашки  он  вытягивает  полоску  бумаги,  прилепившуюся  к
запястью. Другие такие же бумажные  полоски  Граумер  начинает  вытягивать
из-за воротничка рубахи. Бумага напоминает ту, которой обычно  выкладывают
формы для выпечки. И как та прилипает к тесту - эта прилипла к поверхности
Типа.

   Граумер (отдирая бумажки). О, простите!  Тысяча  извинений...  Это  моя
оплошность - надо было подложить под вас бумагу, чтобы вы не сплющились, а
у меня ничего другого не было.
   Клемпнер (стоя). Теперь-то вы понимаете?
   Тип. Нет.
   Клемпнер. Это он вас сотворил.
   Тип. Граумер? Меня?
   Граумер. Да, именно так. Мне весьма досадно, что так все вышло.

   Тип глядит то на Граумера, то на Клемпнера.

   Клемпнер. Это действительно чрезвычайно неприятная история, но я  ни  в
коей мере не  собираюсь  нести  ответственность  за  сумасбродные  выходки
какого-то сумасшедшего робота. Прошу вас  покинуть  этот  дом.  Но  прежде
будьте любезны снять все мои вещи.
   Тип. Вы хотите выставить меня голым?
   Клемпнер. Я сейчас поищу какие-нибудь старые брюки.
   Тип  (подходит  к  окну,   выглядывает,   поворачивается   и   спокойно
произносит). Нет!
   Клемпнер. Как это - нет?! Что это значит -  нет?!  Да  я  оказываю  вам
любезность, выпроваживая подобным образом...
   Тип. Я никуда отсюда не пойду.
   Клемпнер. Я вызову полицию!!
   Тип. Пожалуйста. Граумер - чей робот?
   Клемпнер. Мой. Ну и что из этого?
   Тип. А то, что вы отвечаете за своего  робота.  Если  он  действительно
меня сделал, вы должны меня содержать. В противном случае...
   Клемпнер. Что-что?
   Тип. Я вызову полицию.
   Клемпнер. Ах ты, мерзавец!

   В глубине комнаты Граумер наливает им в стаканчики виски.

   Тип. Вашими оскорблениями вы ничего не добьетесь.
   Клемпнер (тяжело дыша). Ну хорошо! Забирай своего железного  болвана  и
проваливай отсюда! Чтобы мои глаза вас обоих больше не видели!
   Тип. Я должен забрать Граумера?
   Клемпнер. Да. И немедленно! Потому что я могу и раздумать.
   Тип. И не подумаю. А Граумера можете оставить себе.
   Клемпнер. Так ты же, мерзавец, говорил, что любишь роботов!

   Граумер сразу же после слов Типа: "Граумера можете оставить себе" в оба
стаканчика с виски начинает вливать яд из флакона с надписью "Аконит".

   Тип. Да, люблю, но  не  до  такой  же  степени,  чтобы  делать  кому-то
подарки.
   Клемпнер. Какие еще подарки, ты, шантажист, да ведь это все мое!
   Тип. Я не могу отказаться от дома.
   Клемпнер. Бандит!
   Тип. Ну, скажем, от половины дома...
   Клемпнер. Да я скорее сгною тебя в тюрьме!
   Тип. Или я тебя!

   В разгар скандала Граумер подает им обоим по стаканчику виски  с  ядом.
Они продолжают ссориться, держа эти стаканчики и не представляя себе,  что
у них в руках. Сам Граумер быстро молча  уходит.  В  кабинете  он  снимает
телефонную трубку.
   Из  столовой  доносятся  голоса:  "Забирай  свою  железную  уродину   и
проваливай!" - "Сам проваливай!" - "Хочешь получить по морде?" -  "Смотри,
как бы тебе самому не заехали!"
   Граумер закрывает дверь, набирает номер.

   Граумер. Алло! Фирма перевозок  Хэмфри?  Я  хотел  бы  сделать  срочный
заказ. Очень срочный! Прошу вас немедленно прислать большой ящик на  улицу
Роз, дом сорок шесть...



    Станислав Лем.
    "Ты"

   -----------------------------------------------------------------------
   Stanislaw Lem. "Toi" (1971). Пер. с польск. - В.Кулагина-Ярцева.
   "Собрание сочинений", т.10. М., "Текст", 1995.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 11 April 2001
   -----------------------------------------------------------------------

   Raymond Seurat "ТOI" (Ed Denoel)


   Роман  отступает  назад,  к  автору,  то  есть   описание   вымышленной
действительности заменяет описанием возникновения вымысла. Это, во  всяком
случае,  происходит  в  авангардной  европейской  прозе.  Вымысел  приелся
писателям, они перестали считать его обязательным, он надоел  им,  они  не
верят в свое всемогущество; они уже не верят, что после их слов "да  будет
свет" читателя ослепит сияние. Однако то, что они именно так говорят,  что
они  могут  так  говорить,  не  вымысел.  Роман,  описывающий  собственное
появление, оказался лишь первым шагом в этой ретираде; ныне уже  не  пишут
произведений, показывающих свое  возникновение,  -  регламент  конкретного
созидания уже весьма тесноват! Пишут о том, что могло бы быть  написано...
из возникающих в  голове  замыслов  выхватываются  отдельные  наброски,  и
странствование среди этих фрагментов, которые никогда не станут текстами в
обычном понимании, выглядит сегодня как самозащита. Надо  полагать,  здесь
не последний рубеж, хотя у  писателей  возникает  впечатление,  будто  эти
отступления имеют предел, будто поэтапно они ведут  туда,  где  бодрствует
сокровенный, таинственный "абсолютный эмбрион"  любого  творчества  -  тот
зародыш, из которого могли бы появиться на свет мириады  произведений.  Но
представление о  таком  эмбрионе  -  иллюзия.  "Первоисточники"  настолько
недоступны, что на деле их не существует:  возвращаться  к  ним  -  значит
впасть в  грех  regressus  ad  infinitum  [здесь  -  дурной  бесконечности
(лат.)]; можно еще написать книгу о том, как пытались писать книгу о  том,
что хотелось написать, и т.д.
   "Ты" Раймона Сера - это  попытка  выйти  из  тупика  иным  образом,  не
прибегая к очередному отходному маневру, - броском вперед;  прежде  авторы
всегда обращались к читателю, однако не затем, чтобы говорить о нем.  Сера
же поставил перед собой именно такую  задачу.  Роман  о  читателе?  Да,  о
читателе, но  уже  не  роман,  поскольку  обращение  к  читателю  означает
какой-то рассказ, разговор о чем-то - и если не о чем-то (антироман!), то,
во всяком случае, непременно для него. Значит, тем самым, услужение.  Сера
счел, что хватит этих извечных служений: он решил взбунтоваться.
   Честолюбивая идея,  ничего  не  скажешь.  Произведение  -  бунт  против
отношений "певец - слушатель", "рассказчик - читатель"? Восстание?  Вызов?
Но во имя чего? На первый взгляд  это  кажется  бессмыслицей:  не  хочешь,
писатель, служить, рассказывая, - значит, замолчи и тогда перестанешь быть
писателем; выхода из дилеммы нет - в таком случае, что за квадратуру круга
создал Раймон Сера?
   Мне кажется, оформление своего замысла Сера усмотрел у де Сада. Де  Сад
сначала создавал замкнутый мир -  замков,  дворцов,  монастырей,  -  чтобы
заключенную в нем толпу поделить на палачей  и  жертв;  мучители,  получая
наслаждение от мук истязуемых, уничтожали их, в скором времени  оставались
среди  своих  и,  чтобы   не   останавливаться,   должны   были   начинать
самоистребление, которое в эпилоге приводило  к  герметичному  одиночеству
самого жизнеспособного  из  палачей  -  пожравшего,  поглотившего  всех  и
обнаруживающего в этот момент, что он не только porte  parole  [выразитель
мыслей (фр.)] автора, но  и  сам  автор,  заключенный  в  Бастилию  маркиз
Альфонс Донат де Сад. Остается лишь он,  поскольку  лишь  он  не  является
плодом вымысла. Сера несколько по-иному увидел  эту  связь:  кроме  автора
наверняка есть, всегда должен быть некто  не  выдуманный  по  отношению  к
произведению: читатель. И он сделал именно этого читателя своим героем. Но
говорит все же не сам читатель: такое повествование было бы мистификацией,
о читателе говорит писатель - отказываясь от служения.
   Здесь речь идет о  литературе  как  о  духовной  проституции  -  потому
именно, что, создавая ее, надо услужать.  Нужно  добиваться  расположения,
заискивать, показывать, на что ты  способен,  демонстрировать  мускулатуру
стиля, исповедоваться, предполагая в  читателе  наперсника,  отдавать  ему
самое лучшее, пытаться заинтересовать его, удержать его внимание  -  одним
словом, заигрывать, добиваться  подачек,  обивать  пороги,  продаваться  -
какая  мерзость!  Когда  издатель  играет  роль  сутенера,   литератор   -
проститутки, а  читатель  -  клиента  публичного  дома,  вы,  осознав  это
положение вещей, чувствуете  нравственную  дурноту.  Не  решаясь,  однако,
прямо отказаться от услужения, писатели начинают уклоняться от  него:  они
услужают,  но  претенциозно;  вместо  того,  чтобы  кривляться  на  потеху
публики, - наводят тоску; вместо того, чтобы показывать прекрасные вещи, -
назло  читателю  начинают  подсовывать   ему   мерзости,   как   если   бы
взбунтовавшийся повар нарочно портил еду,  приготовленную  для  хозяйского
стола, - не нравится, так не ешьте! Как если бы уличная женщина, устав  от
своего ремесла, но не в силах порвать с ним, перестала бы  заговаривать  с
клиентами, краситься, наряжаться, заискивающе улыбаться, -  однако  что  с
того, если она и дальше торчит на углу, готовая пойти с клиентом, хотя  бы
и  надутая,  мрачная,  злая;  это  не  настоящий   бунт,   а   поддельный,
половинчатый, это ложь и самообман - кто знает, не хуже ли он  нормальной,
солидной проституции, поскольку она, во  всяком  случае,  не  заботится  о
своем облике,  не  изображает  благородства,  неприступности,  безупречной
добродетели!
   И что же? Отказаться от службы возможному клиенту, открывающему  книгу,
как двери борделя, и нахально лезущему внутрь в  полной  уверенности,  что
его тут безропотно обслужат, этому верзиле, мерзавцу набить морду, осыпать
его бранью и спустить с лестницы? Ну нет, это было  бы  для  него  слишком
незатейливо, слишком легко, слишком приятно, он поднялся  бы,  отер  лицо,
отряхнул пыль со шляпы и отправился бы в соседнее заведение. Наоборот, его
нужно затащить внутрь, а уж там задать  выволочку.  Тогда  только  он  как
следует попомнит свой прежний  романчик  с  литературой,  эти  бесконечные
Seitensprung