Терминус  выпрямился,  но  его  плечи  и  руки
подергивались, корпус била железная лихорадка, и  по  этим  судорожным
движениям Пиркс продолжал читать:
     -- К-т-о -- г-о-в-о-р-и-л -- к-т-о -- к-т-о...
     -- Перестань!!! -- крикнул он еще раз.
     Он смотрел на автомат сбоку -- тяжелые плечи вздрагивали, и блики
света, отражаясь от панциря, повторяли:
     -- К-т-о -- к-т-о...
     Словно опустошенный бурей эмоций, прошедшей сквозь него,  автомат
одеревенел.  Поднимаясь  над  полом,  он  с  грохотом   стукнулся    о
горизонтальное ответвление трубопровода и повис, будто зацепившись  за
трубу, совершенно недвижно; но, вглядевшись, Пиркс уловил еле заметное
подергивание металлической руки:
     -- К-т-о...
     Пиркс не помнил, как оказался  в  коридоре.  Вентиляторы  шумели.
Пиркс плыл навстречу идущему с верхних палуб потоку  холодного  сухого
воздуха. Светлые круги ламп скользили по его лицу.
     Двери каюты были приоткрыты. На столе горела лампа, отбрасывая на
пол узкие полоски света. Потолок тонул во мраке.
     Кто это был? Кто звал его? Симон? Вайн? Но ведь их не  было!  Они
погибли девятнадцать лет назад!
     Так кто же это? Терминус? Но он чинил трубопровод -- и  не  более
того. Пиркс хорошо знал, что услышит,  если  попытается  расспрашивать
его, болтовню о рентгенах, утечках и цементных  пломбах.  Терминус  не
подозревает,  что  его  рабочие  движения  складываются  в    какой-то
призрачный ритм.
     Одно ясно: запись -- если это запись -- не мертва. Кем бы ни были
эти... голоса, эти сигналы, с ними можно говорить. Если только  хватит
мужества...
     Он оттолкнулся от потолка и неуверенно подплыл к  противоположной
стене.  К  черту!  Ему  хотелось  ходить,  ходить  быстрыми    шагами,
чувствовать свой вес, ударять изо всей силы кулаком по столу! Это,  на
первый взгляд, такое удобное состояние, когда предметы  и  собственное
тело превращаются в невесомые тени,  оборачивалось  кошмаром.  Все,  к
чему он прикасался, отодвигалось, отплывало, -- неустойчивое, лишенное
опоры, становилось надутой пустотой, видимостью, сном...
     Сном?
     Погоди. Если мне кто-то снится и я задаю ему вопрос, то, пока мне
не  ответят,  я  не  знаю  ответа.  А  ведь  приснившийся  человек  не
существует за пределами моего мозга, он лишь временно обособленная его
часть. Каждый раздваивается почти ежедневно, вернее,  еженощно,  давая
мимолетно возникающим в мозгу псевдоиндивидуальностям жизнь. Существам
вымышленным или существующим  на  самом  деле.  Разве  не  снятся  нам
зачастую мертвые? Разве не разговариваем мы с ними?
     Мертвые...
     Неужели Терминус?..
     Неосознанно кружа по каюте, проплывая от одной  стены  к  другой,
Пиркс добрался до дверей и ухватился за  них.  Ему  был  виден  темный
отрезок коридора с падающей во тьму полосой света.
     Вернуться туда?
     Вернуться -- и не спрашивать?
     Это какое-то  физическое  явление,  более  сложное,  чем  обычная
запись: автомат -- не прибор для фиксирования звуков. В  нем  возникла
запись,  наделенная   некоторой    самостоятельностью,    способностью
изменяться. Запись, которой -- как это  ни  странно  звучит  --  можно
задать вопросы и узнать... все! Узнать о судьбе Симона, Нолана, Потера
и об этом непонятном, пугающем молчании командира...
     Можно ли представить себе какое-нибудь другое объяснение?
     Пожалуй, нет.
     Пиркс был уверен в этом и все же не двинулся с места, словно ждал
чего-то. В конце  концов  нет  ничего,  кроме  движения  токов  внутри
железного ящика. Никого живого, ни одного; там нет людей, гибнущих  во
тьме разбитого корабля. Наверняка никого!
     Выстукивать вопросы под стеклянным взглядом  Терминуса?  Но  ведь
они не станут по порядку рассказывать свою историю, они  начнут  звать
его, просить кислорода, молить о спасении! Что ответить?  Что  они  не
существуют? Что они "пceвдоиндивидуальности",  изолированные  островки
электронного мозга, его бред? Что их страх -- только имитация  страха,
а их агония, повторяющаяся каждую ночь,  стоит  не  больше  заигранной
пластинки? Он не мог забыть вызванный его вопросом стремительный взрыв
ударов -- крик, которым они, полные изумления и внезапно  проснувшейся
надежды, призывали его, -- эту  бесконечную,  настойчивую,  торопливую
мольбу: "Отзовись!  Кто  говорил?  Отзовись!"  Он  еще  чувствовал  на
кончиках пальцев отчаяние и неистовство этих ударов.
     Они не существуют? А кто же его звал, кто молил о помощи?  И  что
изменится, если специалисты скажут, что за этими криками  нет  ничего,
кроме циркуляции зарядов и колебаний, возбужденных резонансом пластин?
     Пиркс сел за стол. Выдвинул ящик. Яростно придавил вздыбившиеся с
шелестом бумаги, достал ту,  которую  искал,  положил  перед  собой  и
старательно разгладил, чтобы она  не  взлетела  от  дыхания.  Одну  за
другой он стал заполнять печатные рубрики:

          Модель:           AST-PM-105/0044
          Тип:              Универсальный, ремонтный
          Название:         Терминус
          Род повреждения:  Распад функций
          Выводы:

     Пиркс задумался. Он приближал перо к бумаге и опять  отводил.  Он
размышлял о невиновности машин, которых человек  наделил  способностью
мыслить и тем самым сделал их соучастниками своих сумасбродств. О том,
что легенда о Големе,  машине,  взбунтовавшейся  и  восставшей  против
человека, -- ложь, придуманная, чтобы люди, которые отвечают  за  все,
могли эту ответственность с себя сбросить.

          Выводы:           Сдать на слом.

     И  внизу  страницы,  не  дрогнув  ни  одним  мускулом  лица,   он
подписался:

                         Первый пилот Пиркс.





     Станислав Лем.
     Испытание


     -- Курсант Пиркс!
     Голос Ослиного Лужка  заставил  его  очнуться.  Он  как  раз
представил себе, что в часовом кармашке старых гражданских  брюк,
спрятанных  на  дне  шкафа,  завалялась  двухкроновая    монетка.
Серебряная, звенящая, забытая. Еще минуту назад  он  точно  знал,
что там ничего нет -- разве что старая почтовая  квитанция,--  но
постепенно уверил себя, что  монета  там  могла  быть,  и,  когда
Ослиный Лужок назвал его имя, он уже в  этом  не  сомневался.  Он
прямо-таки осязал  ее  округлость  и  видел,  как  она  распирает
кармашек. Можно сходить в кино, и полкроны еще останется. А  если
только на хронику, останется полторы; крону он отложил бы,  а  на
остальное сыграл бы на автоматах. А вдруг  автомат  заест,  и  он
начнет без конца сыпать  монеты  прямо  в  протянутую  ладонь  --
только  успевай  рассовывать  по  карманам  и  опять  подставлять
руку... случилось  же  такое  со  Смигой!  Он  уже  сгибался  под
тяжестью неожиданно привалившего  к  нему  богатства,  когда  его
вызвал Ослиный Лужок.
     Преподаватель, заложив, как обычно, руки за спину и опираясь
на здоровую ногу, спросил:
     -- Курсант Пиркс, что бы вы сделали, если  бы  в  патрульном
полете встретили инопланетный корабль?
     -- Я  бы  приблизился,--  проговорил  он  глухим,  почему-то
огрубевшим голосом.
     Аудитория замерла. Это обещало быть поинтереснее лекции.
     -- Очень хорошо,-- отечески подбодрил его Ослиный Лужок.-- И
что же дальше?
     -- Я бы затормозил,-- выпалил курсант Пиркc,  чувствуя,  что
вышел далеко за переднюю линию  своих  познаний.  Он  лихорадочно
искал в опустевшей вдруг голове какие-то параграфы  "Поведения  в
Пространстве". Ему казалось, что он в жизни туда  не  заглядывал.
Он скромно потупил глаза и увидел, что Смига что-то шепчет одними
губами. Он угадал подсказку и повторил ее вслух, прежде чем смысл
сказанного дошел до него:
     -- Я бы им представился.
     Весь курс застонал от смеха.  Даже  Ослиный  Лужок  не  смог
удержаться. Однако серьезность очень скоро вернулась к нему.
     -- Курсант Пиркc, завтра зайдете ко мне с бортовым журналом.
Курсант Берет!
     Пиркc сел так осторожно, точно стул был из  стекла,  еще  не
совсем остывшего. Он даже не очень-то обижался на Смигу --  такой
уж он был, Смига, не мог пропустить удачной оказии. Он не  слышал
ни слова из того,  что  говорил  Берст,--  тот  чертил  на  доске
кривые,  а  Ослиный  Лужок,  как   обычно,    приглушал    ответы
электронного Вычислителя,  так  что  отвечавший  в  конце  концов
запутывался  в  расчетах.  Устав  разрешал  прибегать  к   помощи
Вычислителя, но у Ослиного Лужка была собственная теория на  этот
счет: "Вычислитель -- тот же человек,--  говорил  он,--  и  может
оплошать". Пиркc и на Ослиного Лужка не обижался. Он вообще ни на
кого не обижался. Почти никогда. Пять минут спустя он  уже  стоял
перед магазином на улице Диерхоф  и  разглядывал  выставленные  в
витрине газовые пистолеты. Из них можно было  стрелять  холостыми
зарядами -- пулевыми и  газовыми,  полный  комплект  шесть  крон,
вместе с сотней патронов. Понятно, на Диерхоф он тоже был  только
в мечтах.
     После звонка курсанты двинулись к выходу,-- но без  крика  и
топота, как первый или второй курс; в конце  концов  они  уже  не
дети! Чуть ли не половина курса пошла в столовую -- есть там пока
было нечего, зато можно было встретить новую официантку. Говорят,
хорошенькая.  Пиркс  медленно  спускался  по   лестнице,    минуя
остекленные стеллажи, заставленные звездными глобусами, и надежда
на то, что в кармашке действительно есть монета, таяла  с  каждым
шагом. На последней ступеньке он  уже  точно  знал,  что  ее  там
никогда не было.
     У арки ворот стояли Берст, Смига  и  Паярц,  с  которым  они
полгода сидели за  одним  столом  на  космодезии.  Он  еще  тогда
замазал тушью все звезды в атласе Пиркса.
     -- У тебя завтра пробный полет,-- сказал Берст, когда  Пиркc
поравнялся с ними.
     -- Порядок,-- отозвался он флегматично. Его  так  просто  не
разыграешь.
     -- Не веришь -- прочти! --  Берст  ткнул  пальцем  в  стекло
доски приказов.
     Пиркс хотел пройти дальше, но  голова  повернулась  сама.  В
списке было только три имени. "Курсант  Пиркс",--  значилось  там
черным по белому, в самом верху.
     Несколько мгновений он ничего не видел.
     Потом откуда-то издалека услышал собственный голос:
     -- Ну так что? Я же сказал -- порядок.
     Дорожка вела между клумбами. В этом году тут было  множество
незабудок,  искусно  высаженных  в  виде  приземляющейся  ракеты.
Лютики изображали выхлопной огонь, но они уже отцвели.  Пиркс  не
видел ни клумб, ни дорожки,  ни  незабудок,  ни  Ослиного  Лужка,
поспешным шагом вышедшего из  бокового  флигеля  Института,  чуть
было не налетел на него в воротах и отдал честь перед  самым  его
носом.
     -- А, Пиркс!  --  сказал  Осиный  Лужок.--  Вы  ведь  завтра
летите? Хорошей тяги! Может, вам посчастливится встретить тех  --
инопланетян.
     Здание общежития находилось напротив, в парке,  за  большими
плакучими ивами. Оно стояло у пруда, и каменные колонны  бокового
крыла высились над самой водой. Кто-то  пустил  слух,  будто  эти
колонны  привезены  прямо  с  Луны,--  вздор,  разумеется,--   но
первокурсники со священным трепетом вырезали на  них  инициалы  и
даты. Где-то там было и имя Пиркса --  он  усердно  выдолбил  его
четыре года назад.
     В своей комнате -- такой маленькой, что он жил в ней один,--
он долго не мог решить, стоит ли открывать шкаф. Он точно помнил,
где  лежат  старые  брюки.  Их  запрещалось  оставлять  у   себя,
потому-то он их  и  оставил.  Ну,  какой  еще  от  них  прок?  Он
зажмурился, присел на корточки, через  приоткрытую  дверцу  сунул
руку вовнутрь -- и ощупал кармашек. Ну конечно, он  так  и  знал.
Там ничего не было.

     Он стоял в ненадутом комбинезоне на  стальном  помосте,  под
самой крышей ангара, цепляясь локтем за трос,  протянутый  вместо
поручней: обе руки у него были заняты. В одной он держал бортовой
журнал, в другой -- шпаргалку. Шпаргалку  одолжил  ему  Смига  --
говорили, что с ней летал весь  курс.  Неясно,  правда,  как  она
возвращалась  обратно,  ведь  после  первого   пробного    полета
курсантов сразу же отправляли на север, на  Базу,  и  зубрежка  к
выпускным  экзаменам  шла уже там.  Но,   видно,    как-то    она
возвращалась,-- может, ее сбрасывали на  парашюте?  Конечно,  это
была только шутка.
     Он стоял на пружинящей стальной  доске,  над  сорокаметровой
бездной,  и  коротал  время,  пробуя  угадать,  будут   ли    его
обыскивать,-- это, увы,  случалось.  В  пробные  полеты  курсанты
брали самые неожиданные и строжайше запрещенные вещи: от  плоских
фляжек с водкой и  жевательного  табака  до  фотографий  знакомых
девушек. Не говоря уж, само  собой,  о  шпаргалках.  Пиркс  долго
искал на себе место, где бы ее спрятать. Он перепрятывал  се  раз
пятнадцать -- в ботинок под пятку, между двумя носками,  за  край
ботинка, во внутренний карман комбинезона, в  маленький  звездный
атлас -- карманные  брать  разрешалось;  подошел  бы  футляр  для
очков, но, во-первых, футляр понадобился бы громадный, во-вторых,
он не носил очков. Чуть позже он сообразил. что в очках его бы не
приняли в Институт.
     Итак,  он  стоял  на  стальном  помосте  в  ожидании   обоих
инструкторов и Шефа, а те почему-то опаздывали,  хотя  старт  был
назначен  на  девятнадцать  сорок,  а   часы    уже    показывали
девятнадцать двадцать семь. Будь у  него  кусочек  пластыря,  он,
пожалуй, прилепил бы шпаргалку  под  мышкой.  Говорят,  коротышка
Джеркес так и сделал, а  когда  инструктор  дотронулся  до  него,
запищал, что, дескать, боится щекотки,-- и проскочил. Но Пиркс не
был похож на человека, который боится щекотки. Он это знал  и  не
обманывался на свой счет. Поэтому он просто  держал  шпаргалку  в
правой руке; потом, вспомнив, что придется здороваться за руку со
всей троицей, переложил шпаргалку в левую,  а  бортжурнал  --  из
левой в правую. Манипулируя таким образом, он незаметно привел  в
движение стальной помост -- тот уже раскачивался, как трамплин. И
тут он услышал шаги. Идущих он увидел  не  сразу  --  под  крышей
ангара было темно.
     Явились  все  трое,  как  обычно  ради  такой  оказии  --  в
мундирах, стройные и подтянутые,  особенно  Шеф.  А  на  нем,  на
курсанте  Пирксе,  был  комбинезон,  который  даже  без   воздуха
выглядел  как  двадцать  сложенных  вместе  доспехов   регбийного
игрока, к тому же по обе стороны высокого ворота свисали  разъемы
кабелей ближней и  дальней  радиосвязи,  на  шее  болтался  шланг
кислородного аппарата с  вентилем  на  конце,  в  спину  врезался
резервный баллон, в двойном противопотном белье  было  дьявольски
жарко, но пуще всего его донимало устройство, благодаря  которому
в полете не надо отлучаться по нужде (впрочем,  в  ракете  первой
ступени,  служившей  для  пробных  полетов,  отлучиться  было  бы
некуда).
     Помост вдруг начал подпрыгивать. Кто-то шел сзади -- это был
Берст, в таком же комбинезоне;  он  четко  отдал  честь  рукой  в
огромной перчатке и остановился  так  близко  от  Пиркса,  словно
всерьез решил спихнуть его вниз.
     Когда начальство двинулось наконец вперед,  Пиркс  удивленно
спросил:
     -- Ты тоже летишь? Тебя же не было в списке.
     -- Брендан заболел. Я за него,-- ответил Берст.
     Пирксу стало как-то не по себе.  В  конце  концов  это  была
редкая, прямо-таки единственная возможность хотя бы на  миллиметр
подняться к недосягаемым  высотам,  на  которых  пребывал  Берст,
словно бы вовсе о том не заботясь. У  них  на  курсе  он  был  не
только самым способным -- с этим Пиркс еще примирился бы, он даже
питал уважение к математическим талантам Берста, с  тех  пор  как
имел случай наблюдать его  мужественный  поединок  с  электронным
Вычислителем: Берст стал отставать  лишь  при  извлечении  корней
четвертой степени; мало того, что он был из состоятельной семьи и
не имел нужды предаваться мечтам о монетах, завалявшихся в старых
штанах,-- но он к тому же  показывал  превосходные  результаты  в
легкой атлетике, прыгал как черт, отлично  танцевал  и,  что  тут
скрывать, был очень хорош  собой,  чего  нельзя  было  сказать  о
Пирксе.
     Они шли по  длинному  помосту  между  решетчатыми  консолями
перекрытия, мимо  выстроенных  в  ряд  ракет,  пока  полумрак  не
сменился солнечным светом: здесь перекрытие было  уже  раздвинуто
на  протяжении  двухсот  метров.  Над  огромными  бетонированными
воронками, которые вбирали  в  себя  и  отводили  пламя  выхлопа,
высились рядом две конусообразных громадины -- во всяком  случае,
Пирксу они показались громадинами: сорок восемь метров в высоту и
одиннадцать в диаметре в самом низу, у ускорителей.
     К люкам, уже открытым, были переброшены мостики,  но  проход
загораживали маленькие красные  флажки  на  гибких  флагштоках  и
свинцовых подставках. Пиркс знал, что сам отодвинет флажок, когда
на вопрос, готов ли он выполнить задание,  ответит  "готов",--  и
сделает это впервые в жизни. И тут же им  овладело  предчувствие,
что,  отодвигая  флажок,  он  споткнется  о  трос  и   непременно
растянется  на  помосте,--  такое  случалось.  А  если  с  кем-то
случалось, то с ним случится наверняка: временами  ему  казалось,
что он невезучий. Преподаватели смотрели на это иначе -- дескать,
он ротозей, растяпа, и вечно думает о чем  угодно,  только  не  о
том, о чем полагалось бы думать. И правда, мало что давалось  ему
с таким трудом,  как  слова.  Между  его  поступками  и  мыслями,
облеченными в слова, зияла... не то чтобы пропасть, но, во всяком
случае, какой-то зазор, который осложнял ему жизнь. Преподаватели
не  догадывались  о  том,  что  Пиркс  мечтатель.  Об  этом    не
догадывался никто. Считалось, что он вообще ни о чем не думает. А
это было не так.
     Краешком глаза он увидел, что Берст уже стоит, как положено,
в одном шаге от переброшенного к люку ракеты мостика, вытянувшись
по  стойке  "смирно"  и  прижав  руки  к   ненадутым    резиновым
сочленениям комбинезона.
     Он подумал, что Берсту к лицу даже этот чудной наряд, словно
сшитый  из  сотни  футбольных  мячей,  и  что  комбинезон  Берста
действительно не надут, тогда как его  собственный  надут  как-то
неравномерно, и поэтому в нем так неудобно ходить, приходится так
широко расставлять ноги. Он  сдвинул  их  как  можно  теснее,  но
каблуки все равно не сходились. Почему же они сходились у Берста?
Непонятно. Впрочем, если бы не Берст, он начисто забыл бы о  том,
что надо встать по стойке "смирно" спиной к ракете, лицом к  трем
людям в мундирах. Сперва они подошли к Берсту --  допустим,  лишь
потому, что тот начинался  на  "Б",  но  и  это  не  было  чистой
случайностью, вернее, было случайностью не в пользу  Пиркса:  ему
всегда приходилось подолгу маяться в ожидании вызова, и он всякий
раз нервничал -- уж если должно случиться что-то плохое, то лучше
бы сразу.
     Он с пятого на десятое слышал, что говорили Берсту,  а  тот,
вытянувшись в струнку, отвечал так быстро, что  Пиркс  ничего  не
понял. Потом они подошли к нему, и,  когда  Шеф  начал  говорить,
Пиркс вдруг вспомнил, что лететь должны были  трое,  а  не  двое,
куда же девался третий? К счастью, он все же услышал слова Шефа и
в последнюю минуту успел выпалить:
     -- Курсант Пиркс к полету готов!
     -- Мда-а...-- протянул Шеф.-- И курсант Пиркс заявляет,  что
здоров телом и духом... гм... в пределах своих возможностей?
     Шеф  любил  украшать    стереотипные    вопросы    подобными
завитушками и мог себе это позволить -- на то он был и Шеф.
     Пиркс подтвердил, что здоров.
     -- На время полета произвожу вас, курсант Пиркс, в пилоты,--
произнес Шеф сакраментальную фразу.-- Задание: вертикальный старт
на половинной мощности ускорителей. Выйти на эллипс  Б-68.  Затем
ввести поправку  для  выхода  на  постоянную  орбиту  с  периодом
обращения 4 часа 26 минут. На орбите  ждать  два  корабля  прямой
связи типа ИО-2. Вероятная зона радарного контакта -- сектор III,
спутник  ПАЛ,  допустимое  отклонение  шесть   угловых    секунд.
Установить радиотелефонную