ообезьяны по деревьям!
   Факстон. До свидания, профессор. Жду бриллиантов.
   Тарантога. Хорошо. Желаю удачи, дорогой Факстон!

   Тарантога хочет передвинуть ручку на НОЛЬ.

   Факстон (кричит). Минуточку, профессор! Я кое-что вспомнил! Вы  знаете,
что я заметил? Ньютон совершенно не похож на свои портреты...
   Тарантога. А что тут  странного?  Ведь  это  Вы  будете  там  настоящим
Ньютоном, это Вы войдете в историю, это Вы сделаете великие открытия, а он
умрет в каком-нибудь закоулке от горячки под именем Джонатана Смита!  Все,
до свидания!

   Выключает. Факстон исчезает.

   Тарантога. Ну, слава Богу, с Ньютоном покончено. Так. Но этот  Леонардо
не вызывает доверия... ох, не вызывает. На всякий случай приготовим ножной
выключатель.

   Берет плоский звоночный выключатель, кладет под  ковер  кнопкой  вверх,
провод от выключателя подсоединяет к  аппарату.  В  этот  момент  внезапно
входит Альфен.

   Тарантога (поднимаясь). Ну, знаете,  молодой  человек,  могли  хотя  бы
постучать.

   Альфен в шляпе, в плаще, застегнутом по  шею,  с  поднятым  воротником,
рука в кармане. Через минуту он должен оказаться голым,  поэтому  он  либо
уже гол под плащом и камера показывает его только до колен, без босых ног,
либо он одет в туфли и брюки; в этом случае ему пришлось  бы  за  какие-то
десять секунд скинуть с себя туфли, брюки и  плащ,  а  это  рискованно,  и
потому лучше уж не создавать себе трудностей. Впрочем, это  на  усмотрение
режиссера.

   Альфен. Не думаю, чтобы по отношению к вам это было бы недопустимо.
   Тарантога. О-го-го! И в шляпе... Вы невежливы, знаете ли.
   Альфен. Кончайте комедию.
   Тарантога. Что я слышу?
   Альфен. Стоять! Ни с места! Не подходить к этому аппарату! Руки вверх!
   Тарантога. А если не подниму, тогда что?
   Альфен.  Вот  что!  (Вынимает  пистолет.)  Руки  вверх,  говорю!   Буду
стрелять!

   Тарантога поднимает руки вверх. Альфен прячет пистолет в карман.

   Тарантога. Вы - полицейский, нарушающий честное слово...
   Альфен. А вы - преступник!
   Тарантога.  Что  я  слышу?  (Опускает  руки,  нажимает   ногой   кнопку
выключателя. Жужжание. Рефлектор зажигается.)
   Альфен. Стоять! Ни с места! Не подходить к этому аппарату! Руки вверх!
   Тарантога. А если не подниму, тоща что?
   Альфен.  Вот  что!  (Вынимает  пистолет.)  Руки  вверх,  говорю!   Буду
стрелять!

   Тарантога поднимает руки вверх. Альфен прячет пистолет, как и в прошлый
раз.

   Тарантога. Вы - полицейский, нарушающий честное слово...
   Альфен. А вы - преступник!
   Тарантога. Что я слышу? (Опускает руки.)
   Альфен. Стоять! Ни с места! Не подходить к этому аппарату! Руки вверх!
   Тарантога. А если не подниму, тогда что?
   Альфен. Вот что! (Вынимает  пистолет,  все  повторяется.)  Руки  вверх,
говорю! Буду стрелять!
   Тарантога. Вы - мошенник!..
   Альфен. А вы - преступник!..
   Тарантога. Что я слышу?

   Второй раз нажимает выключатель ногой. Альфен замарает с  пистолетом  в
руке, словно окаменев.

   Тарантога.  Ну,  как  вам  понравился  так  называемый  замкнутый  круг
времени? Какое у вас глупое выражение лица! Вы ничего не понимаете? А  это
проще простого! Я пустил машину так, что один  и  тот  же  момент  времени
повторяется, словно  на  испорченной  пластинке!  И  теперь  там,  где  вы
остановились, время застопорилось, и поэтому вы не можете  пошевелиться...
Дорогой мой Браун, или, точнее, мой не особенно умный полицейский!  Вы  не
годитесь в Леонардо да Винчи. Но это ничего. Я нашел для  вас  другую,  не
менее почетную, хотя и гораздо более легкую  карьеру.  Как  вы  знаете,  у
человечества  кроме  гениев,  известных  из  истории,  были  еще  и  гении
анонимные. Например, те, что в  доисторические  времена,  полмиллиона  лет
назад, в глубине пещер рисовали  на  скалах  бизонов  и  сцены  охоты!  Вы
станете  одним   из   величайших   пещерных   художников,   так   сказать,
неандертальский Леонардо да Винчи! Но прежде чем  выслать  в  эти  древние
времена, я вынужден вас разоружить и соответственно преобразить, чтобы  вы
не вызвали там публичного скандала. Как бы это  сделать?  Знаю!  Наверное,
часов около восьми утра вы встали с постели и пошли в ванную принять  душ;
поэтому поставим восемь утра. Вот так... И та-а-ак!

   Профессор манипулирует рычагами,  очень  медленно  и  столько  времени,
сколько нужно, чтобы Альфен успел раздеться: он наг и бос, на  нем  только
узкая повязка или плавки. Он стоит неподвижно, в той же позе и на  прежнем
месте.

   Тарантога. Ну, вот! Впрочем,  еще  кое-что...  (Подходит  к  Альфену  и
повязывает ему бедра куском шкуры, делая что-то вроде повязки а-ля Тарзан.
В руку вкладывает рулон бумаги.) Тут нарисован  бизон.  Вам  придется  его
копировать. Ну, дорогой полицейский, пришла минута расставания!  Прощайте!
Желаю удачи!

   Одновременно  поворачивает  рукоять  на  "ПЕЩЕРНЫЙ   ПЕРИОД".   Стрелка
электрических часов на стене начинает вращаться. В предыдущей  мизансцене,
когда часы отступали на восемь утра, их  изображение  могло  бы  заполнить
время, необходимое Альфену,  чтобы  раздеться.  Теперь  стрелка  крутится,
словно пропеллер.

   Тарантога.  Пятьсот  сорок  тысяч  лет   до   нашей   эры...   Пожалуй,
достаточно...

   Альфен постепенно  изменяется,  горбится,  выпячивает  грудь,  делается
похож на гориллу - согнутые  в  коленях  ноги,  голова  вобрана  в  плечи;
начинает корчить рожи и бить себя кулаком в грудь.

   Тарантога. Превосходно! Всего хорошего!

   Выключает аппарат. Альфен исчезает. Стук в дверь. Входит Меланья.

   Тарантога. Что такое, дорогая моя Меланья?
   Меланья. Господин профессор, пришел  какой-то  господин.  Хочет  войти.
Похоже, он пришел с тем молодым человеком и ждал на улице, но не  дождался
и хочет войти!
   Тарантога. Ах, вот как! Ну, что ж,  хорошо.  Сейчас  мы  его  попросим.
Хм... Куда бы его выслать? Правда, есть множество свободных мест  -  разве
нам не нужны Атилла, Чингисхан, Ганнибал и тысячи других? Понемногу вышлем
всю полицию, дорогая моя Меланья, потому что, следует  тебе  знать,  чрево
времени бесконечно и поместит в себе всех.
   Меланья. Так просить?
   Тарантога. Сейчас. Может быть, сначала проверим, как там  поживает  так
называемый Браун? Сидит он сейчас в  нижнем  палеолите.  Так...  Поставим,
понимаешь ли, Меланья, стрелку так, чтобы увидеть его  спустя  десять  лет
после того, как я его выслал. Проверим, чего он добился за это время...

   Включает аппарат. Появляется внутренность пещеры -  одна  стена,  слабо
освещенная дражайшим светом как от невидимого  костра.  Альфен  в  меховой
повязке кончает рисовать огромного бизона. Рядом  сидит  на  корточках  по
возможности растрепанная, перемазанная, одетая в большую  медвежью  шкуру,
но несмотря на это красивая девушка - Пещерная красотка.

   Альфен  (кончает  рисовать,  поворачивается  к  ней).  Хе-хе...  Моя  -
художник, моя - сильный... Моя - убивать мамонта... Твоя  -  быть  самочка
моя художник... Хе-хе...
   Тарантога. Прекрасно рисует, честное  слово!  Что  делает  адаптация  к
местным условиям.
   Альфен. Самочка... самочка идти к художнику...

   Альфен пытается ее обнять. Красотка сильно его отталкивает.

   Альфен (ворчит). Гррр... грр... Самочка хотеть еще одна бизон? Художник
нарисовать...  Художник  дать...  Но  самочка  тоже  дать...  Э?  Художник
сильный... красивый... (Бьет себя в грудь.)
   Тарантога. Ну, этих можно, пожалуй, оставить. (Выключает  аппарат,  они
исчезают.)
   Меланья. Э-эх, у господина профессора вечно одно озорство на уме.
   Тарантога. Прошу тебя, Меланья, не говори о  вещах,  в  которых  ты  не
разбираешься. Без пещерной живописи не было бы живописи вообще.
   Меланья. А я разве что-нибудь говорю? Так просить того господина?
   Тарантога. Ах да! Совершенно забыл! Проси, немедленно проси!!!



    Станислав Лем.
    "Перикалипсис"

   -----------------------------------------------------------------------
   Stanislaw Lem. "Perycalypsis" (1971). Пер. с польск. - К.Душенко.
   "Собрание сочинений", т.10. М., "Текст", 1995.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 11 April 2001
   -----------------------------------------------------------------------

   Joachim Fersengeld "PERYCALYPSIS" (Editions de minuit - Paris)


   Иоахим Ферзенгельд - немец;  "Перикалипсис"  он  написал  по-голландски
(почти не зная этого языка, как сам признает в предисловии),  а  издал  во
Франции, известной своими скверными корректурами. Пишущий эти строки  тоже
вообще-то не знает голландского,  но,  ознакомившись  с  названием  книги,
английским предисловием  и  немногими  понятными,  выражениями  в  тексте,
решил, что в рецензенты все же годится.
   Иоахим Ферзенгельд не желает быть  интеллектуалом  в  эпоху,  когда  им
может быть каждый. Он также не стремится прослыть  литератором;  настоящее
творчество возможно лишь там,  где  имеется  сопротивление  материала  или
людей, которым  оно  адресовано.  Но  так  как  по  смерти  религиозных  и
цензурных запретов говорить можно  все,  то  бишь  всякую  всячину,  а  по
исчезновении внимательных, чутких к слову  читателей  можно  верещать  что
попало кому попало, литература вместе со всею  своей  гуманитарной  родней
есть труп, прогрессирующее разложение которого упорно скрывается близкими.
Значит,  нужно  искать  новые  области  творчества,  в  которых   отыщется
сопротивление, гарантирующее угрозу и риск - а  тем  самым  серьезность  и
ответственность.
   Такой  областью  и  такой  деятельностью   может   быть   ныне   только
пророчество. Но так как оно заведомо невозможно, пророк, то есть тот,  кто
знает заранее, что не будет ни выслушан, ни  узнан,  ни  признан,  априори
должен примириться со своей немотой. А нем не только тот, кто молчит, но и
тот, кто,  будучи  немцем,  обращается  по-голландски  к  французам  после
английских предисловий. Поэтому Ферзенгельд поступает согласно собственным
принципам.  Наша  могущественная  цивилизация,   говорит   он,   стремится
производить  возможно  менее  долговечные  продукты   в   возможно   более
долговечной упаковке. Недолговечный продукт приходится заменять новым, что
облегчает сбыт; а долговечность упаковки  затрудняет  ее  устранение,  что
способствует развитию техники и  организации.  Поэтому  с  потребительской
серийной  халтурой  покупатели  кое-как  управляются  поодиночке,  а   для
устранения  упаковки  необходимы  особые  антизагрязнительные   программы,
ассенизационная и очистная индустрия, координация и  планирование.  Раньше
можно было рассчитывать, что напластование мусора удержится на  приемлемом
уровне благодаря природным стихиям, как-то: ливням,  бурям,  половодьям  и
землетрясениям. Теперь же то, что некогда смывало и размывало мусор,  само
стало экскрементом цивилизации: реки нас травят, воздух выжигает легкие  и
глаза, ветер посыпает нам голову  промышленным  пеплом,  а  с  пластиковой
упаковкой, по причине ее эластичности, даже  землетрясения  сладить  не  в
силах. Так что обычный наш пейзаж - хламогорье, а природные заповедники  -
лишь редкое исключение из него.  На  фоне  пейзажа  из  упаковки,  которую
слущили с себя продукты,  снуют  оживленные  толпы,  занятые  потреблением
всего распакованного, а также последнего натурального продукта, каким  еще
остается секс. Но и он снабжен уймой оберток и фантиков,  ведь  что  такое
платья, зрелища, розы, помада,  как  не  рекламная  упаковка?  Цивилизация
достойна восхищения лишь в отдельных своих фрагментах, подобно  тому,  как
достойна  восхищения  безукоризненность  сердца,  печени,  почек,  легких:
бесперебойная  работа  этих  органов   вполне   осмысленна,   пусть   даже
деятельность тела, состоящего из столь совершенных частей, начисто  лишена
смысла - если это тело безумца.
   То  же  самое,  вещает  пророк,  наблюдается  в  сфере  духовных  благ:
чудовищная махина цивилизации, разогнавшись, стала  автодояркой  муз  -  и
теперь распирает  библиотеки,  затапливает  книжные  магазины  и  газетные
киоски,   переполняет   телеэкраны,   громоздясь   избытком,   одна   лишь
нумерическая мощность которого означает немалый  убыток.  Если  по  Сахаре
разбросаны сорок песчинок, от отыскания которых зависит спасение мира,  то
мы не найдем их точно так же, как четыре десятка спасительных книг,  давно
написанных, но  потонувших  в  груде  макулатуры.  А  они  ведь  наверняка
написаны - порукой тому статистика работы духа, изложенная по-голландски -
на математический лад - Иоахимом Ферзенгельдом (что рецензент принимает на
веру, не зная ни голландского, ни математического языка). Итак, прежде чем
наши души напитаются этими откровениями, они подавятся хламом, которого  в
четыре миллиарда раз больше, - а  впрочем,  уже  подавились.  Предреченное
пророчеством уже сбылось, только осталось незамеченным во всеобщей спешке.
Выходит, это не пророчество, а  ретророчество,  потому-то  и  зовется  оно
Перикалипсис,  а  не  Апокалипсис.  Его  пришествие  возвещают   Знамения:
утомление, опошление и отупение духа,  а  также  акселерация,  инфляция  и
мастурбация. Духовная мастурбация - это удовлетворение _обещаниями_ вместо
их исполнения: сперва нас до истощения онанизировала реклама (выродившаяся
форма Откровения, которая только и по плечу Товарной Мысли - в отличие  от
Персональной), а потом рукоблудие - как творческий метод  -  охватило  все
остальные искусства. И все потому, что во всеспасающую силу Товара  нельзя
уверовать так же истово, как в силу Господа Бога.
   Умеренный рост числа дарований; их неспешное, в  согласии  с  природой,
созревание;  тщательный  уход  за  ними;  естественный   отбор   в   кругу
благосклонных и тонких ценителей - вот приметы  былого,  которого  уже  не
вернуть. Силу воздействия сохраняет лишь один раздражитель -  мощный  рев;
но так как все больше народу ревет, используя все более мощные  усилители,
то раньше полопаются перепонки, чем что-то  постигнет  дух.  Имена  гениев
прошлого, все чаще призываемые  всуе,  обратились  в  пустой  звук;  итак:
"Мене,  Текел,  Упарсин",  -  если  только  мы  не   послушаемся   Иоахима
Ферзенгельда и не учредим Humanity  Salvation  Foundation,  Фонд  Спасения
человечества, с капиталом в шестнадцать миллиардов  золотом  и  доходом  в
четыре процента годовых. Из этих средств следует оплачивать всех  творцов:
изобретателей,   ученых,   инженеров,   художников,   прозаиков,   поэтов,
драматургов, философов и проектировщиков - по следующей системе. Тот,  кто
_ничего_ не пишет, не проектирует, не рисует, не патентует, не предлагает,
получает пожизненную стипендию в размере 36.000 долларов в  год.  Тот  же,
кто  _делает_  что-либо  из   вышеизложенного,   получает   соответственно
_меньше_.
   В  "Перикалипсисе"  дана  полная  таблица  вычетов   за   любые   формы
творчества. Сотворивший одно изобретение или две книги в год  не  получает
ни гроша; за третью книгу он уже должен  приплачивать.  В  таких  условиях
лишь истинный альтруист,  аскет  духа,  любящий  ближних,  а  себя  ни  на
столечко, решится творить  что  бы  то  ни  было.  Наконец-то  прекратится
изготовление  продажного  мусора,  о  чем  Иоахим  Ферзенгельд  знает   не
понаслышке:  ведь  "Перикалипсис"  издан  им  за  собственный  счет  (и  в
убыток!). Так  что  абсолютная  нерентабельность  не  означает  ликвидации
всякого творчества.
   Эгоизм, однако, выражается не только в почитании маммоны, но и в  жажде
славы; дабы наглухо  закупорить  ее,  Программа  Спасения  предусматривает
полную анонимность творцов. Чтобы  воспрепятствовать  наплыву  бесталанных
кандидатов  в  стипендиаты,  Фонд  при  помощи  надлежащих  органов  будет
аттестовывать  их.  При   этом   научная   или   художественная   ценность
предлагаемых ими идей ни малейшего значения не имеет. Важно лишь, обладает
ли данный проект товарной ценностью, то есть годится  ли  он  на  продажу.
Если  да  -  стипендия  предоставляется  незамедлительно.  За   подпольные
художества  предусмотрены  наказания  и  взыскания,  налагаемые   судебным
порядком, под контролем Спасательного Надзора; вводится также новая  форма
полиции - Слепансы  (Следственные  Патрули  Антитворительной  Службы).  По
новому уголовному кодексу нелегальное сочинение, распространение, хранение
и  даже  изъяснение  жестами  какого-либо  продукта  творчества  с   целью
извлечения   барыша   или   славы   карается   изоляцией   от    общества,
принудительными работами, а  в  случае  рецидива  -  темницей  со  строгим
режимом, твердым ложем и поркой  в  каждую  годовщину  правонарушения.  За
контрабандное распространение в обществе идей,  пагубное  влияние  которых
сравнимо с  автомобильной,  кинематографической,  телевизионной  и  прочей
заразой,  грозят  суровые  наказания  вплоть  до  исключительной  меры,  с
выставлением к позорному столбу и пожизненным принудительным употреблением
собственного изобретения. Наказуемы также покушения на подобные деяния,  а
в случае заранее обдуманного намерения предусмотрена постыдная  маркировка
в  виде  несмываемого  штампа  на  лбу  "Враг  Человека".  Графомания,  не
преследующая  целей  наживы  (или,  иначе,  Творческая   Нимфомания),   не
наказуема, но лица, страдающие этим недугом, изолируются от  общества  как
социально опасные; их помещают в особые закрытые  заведения,  снабжая,  из
человеколюбия, изрядным количеством чернил и бумаги.
   Разумеется, мировая культура ничего не потеряет от такой регламентации,
напротив, начнет расцветать. Человечество  вновь  обратится  к  сокровищам
прошлого; ведь имеющихся изваяний, картин, драм, романов, машин, аппаратов
хватит на многие столетия. Вдобавок всякому будет дозволено совершать  так
называемые эпохальные открытия - только бы сидел себе тихо.
   Устроив все наилучшим  образом,  то  есть  спася  человечество,  Иоахим
Ферзенгельд  переходит  к  последнему  вопросу:  как  поступить  с   _уже_
существующим кошмарным избытком? Человек  редкого  гражданского  мужества,
Ферзенгельд заявляет: все созданное в XX веке - даже  если  там  и  укрыты
бриллианты мысли - ничего не стоит, взятое в совокупности, ведь  никто  не
отыщет этих бриллиантов в океане мусора. Поэтому он предлагает  уничтожить
буквально все, что создано в нашем столетии,  -  фильмы,  иллюстрированные
журналы, открытки, партитуры, книги, научные труды, газеты;  такое  деяние
стало бы истинной чисткой авгиевых конюшен - при полном сведении прихода с
расходом в конторских книгах истории. (Между прочим,  будут  уничтожены  и
данные об атомной энергии, что устранит опасность ядерного  апокалипсиса.)
Иоахим Ферзенгельд отмечает, что омерзительность сожжения книг и тем более
- целых библиотек ему хорошо известна. Но аутодафе, известные из истории -
например, в третьем рейхе, - омерзительны потому, что реакционны. Все дело
в  том,  с  каких   позиций   жечь.   Он   выступает   за   прогрессивные,
благодетельные, спасительные аутодафе, а  так  как  Иоахим  Ферзенгельд  -
пророк до конца последовательный, то в заключение он предлагает  разодрать
на куски и поджечь его собственное пророчество!



    Станислав Лем.
    "Абсолютная пустота" (предисловие)

   -----------------------------------------------------------------------
   Stanislaw Lem. "Doskonala proznia" (1971). Пер. с польск. - К.Душенко.
   "Собрание сочинений", т.10. М., "Текст", 1995.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 11 April 2001
   -----------------------------------------------------------------------



   Рецензирование несуществующих книг не есть  изобретение  Лема;  примеры
можно найти не только  у  современного  писателя  -  Х.Л.Борхеса  (скажем,
"Анализ творчества Герберта Куэйна"  в  сборнике  "Хитросплетения"),  идея
гораздо старше -  и  даже  Рабле  был  не  первым,  кто  ее  воплотил.  Но
курьезность "Абсолютной пустоты" в том,  что  автор  решил  создать  целую
антологию таких критических опытов. Систематичность педанта  или  шу