, на рядах параллельных лент,  и
лишь действующий по правилам слепого  случая  селектор  решает,  из  какой
серии записей приемник чувственных впечатлений того или иного ящика  будет
черпать информацию в следующую минуту. Разумеется, все это не так  просто,
как я рассказываю, потому что ящики  сами  могут  в  определенной  степени
влиять на движения приемника информации и полностью случайный выбор  будет
лишь тогда, когда эти созданные мною существа ведут себя пассивно...  Ведь
у них же есть свобода воли и ограничивает ее только  то  же,  что  и  нас.
Структура личности, которой они обладают, страсти, врожденные  недостатки,
окружающая обстановка, уровень умственного развития - я не могу входить во
все детали...
     - Если даже и так, - быстро вмешался я, - то как же они не знают, что
являются железными ящиками, а не рыжей девушкой или свяще...
     Только это я и успел сказать, прежде, чем он прервал меня:
     - Не стройте из себя осла, Тихий.  Вы  состоите  из  атомов,  да?  Вы
ощущаете эти атомы?
     - Нет.
     - Из атомов этих состоят белковые  молекулы.  Ощущаете  вы  эти  свои
белки?
     - Нет.
     - Ежесекундно днем и ночью вас пронизывают потоки космических  лучей.
Ощущаете вы это?
     - Нет.
     - Так как же мои ящики  могут  узнать,  что  они  -  ящики,  осел  вы
этакий?!  Как для вас этот мир  является подлинным и единственным,  так же
точно и для них подлинны и единственно реальны сигналы,  которые поступают
в их электронные мозги с моего барабана...  В этом  барабане  заключен  их
мир, Тихий, а их тела - в нашем  с  вами  мире  они  существуют  лють  как
определенные,   относительно    постоянные    сочетания    отверстий    на
перфорированных  лентах   -  находятся  внутри  самих  ящиков, помещены  в
центре... Крайний с этой вот стороны  считает  себя  женщиной  необычайной
красоты. Я могу вам подробно рассказать, что она видит, когда, обнаженная,
любуется собой в зеркале. Как она любит драгоценные камни. Какими уловками
пользуется, чтобы завоевать мужчин. Я все это  знаю,  потому  что  сам,  с
помощью своего судьбографа, создал ее, для нас воображаемый,  но  для  нее
реальный образ, с лицом, с зубами, с запахом пота и  со  шрамом  от  удара
стилетом под лопаткой, с волосами и орхидеями, которые она в них  втыкает,
- такой же реальный, как реальны для вас ваши ноги,  руки,  живот,  шея  и
голова! Надеюсь, вы не сомневаетесь в своем существовании?..
     - Нет, - ответил я тихо.
     Никто никогда не кричал на меня так, и, может, меня бы это забавляло,
но я был уж слишком потрясен словами профессора -  я  ему  верил,  ибо  не
видел причин для недоверия, чтобы в этот момент обращать внимание  на  его
манеры...
     - Тихий, - немного спокойней продолжал профессор,  -  я  сказал,  что
среди прочих есть у меня тут и ученый; вот этот ящик, прямо перед вами. Он
изучает  свой  мир,  однако  никогда,  понимаете,  никогда  он   даже   не
догадается, что его мир не реален, что он тратит время и силы на  изучение
того, что является серией катушек с кинопленкой, а его руки, ноги,  глаза,
его собственные слепнущие глаза  -  это  лишь  иллюзия,  вызванная  в  его
электронном мозге разрядами соответственно  подобранным  импульсам.  Чтобы
разгадать эту тайну, он должен был бы покинуть свой железный ящик, то есть
самого себя, и перестать мыслить при  помощи  своего  мозга,  что  так  же
невозможно,  как  невозможно  для  вас  убедиться  в  существовании  этого
холодного ящика иначе, нежели с помощью зрения и осязания.
     - Но благодаря физике я знаю, что мое тело  построено  из  атомов,  -
бросил я.
     Коркоран категорическим жестом поднял руку.
     - Он тоже об этом знает, Тихий. У него есть своя лаборатория, а в ней
всякие приборы, которые возможны в его мире. Он видит в  телескоп  звезды,
изучает  их  движение  и  одновременно  чувствует  холодное  прикосновение
окуляра к лицу - нет, не сейчас. Сейчас, согласно со своим образом  жизни,
он один в саду, который окружает  его  лабораторию,  и  прогуливается  под
лучами солнца - в его мире сейчас как раз восход.
     - А где другие люди - те, среди которых он живет? - спросил я.
     - Другие люди? Разумеется, каждый из этих  ящиков,  из  этих  существ
живет среди людей. Они находятся  в  барабане...  Я  вижу,  вы  еще  не  в
состоянии понять! Может, вам пояснит это аналогия, хоть и  отдаленная.  Вы
встречаете разных людей в своих снах - иногда таких,  которых  никогда  не
видели и не знали, - и ведете с ними во сне разговоры, так?
     - Так...
     - Этих людей создает ваш мозг. Но во сне вы этого не сознаете.  Прошу
учесть - это лишь пример. С ними, - он повел рукой, - дело обстоит  иначе:
они не сами создают близких и чужих им людей - те  находятся  в  барабане,
целыми толпами, и если б, скажем, моему ученому вдруг захотелось выйти  из
своего сада и заговорить с первым встречным, то, подняв  крышку  барабана,
вы увидели бы, как это происходит:  приемник  его  ощущений  под  влиянием
импульса слегка отклонится от своего прежнего  пути,  перейдет  на  другую
ленту, начнет получать то, что записано на ней; я говорю "приемник", но, в
сущности, это сотни микроскопических приемников; как вы воспринимаете  мир
зрением, обонянием, осязанием, точно так же и  он  познает  свой  "мир"  с
помощью  различных  органов  чувств,  отдельных  каналов,  и  только   его
электронный мозг  сливает  все  эти  впечатления  в  одно  целое.  Но  это
технические подробности, Тихий, и они мало существенны. Могу вас заверить,
что с момента, когда механизм приведен  в  движение,  все  остальное  было
вопросом терпеливости, не больше. Почитайте труды философов, Тихий,  и  вы
убедитесь в правоте их слов о том,  как  мало  можно  полагаться  на  наши
чувственные восприятия, как они неопределенны, обманчивы, ошибочны,  но  у
нас ничего нет, кроме них; точно так же, - он говорил, подняв руку, - и  у
них. Но как нам, так и им это не мешает любить,  желать,  ненавидеть,  они
могут прикасаться к другим людям, чтобы целовать их или убивать...  И  так
эти мои творения в своей вечной железной неподвижности предаются  страстям
и желаниям, изменяют, тоскуют, мечтают...
     - Вы думаете, все это тщетно? -  спросил  я  неожиданно,  и  Коркоран
смерил меня своим пронзительным взглядом. Он долго не отвечал.
     - Да, - сказал он наконец, это хорошо,  что  я  пригласил  вас  сюда,
Тихий... Любой из идиотов, которым я это показывал, начинал метать в  меня
громы за жестокость... Что вы подразумеваете?
     - Вы поставляете  им  только  сырье,  -  сказал  я,  -  в  виде  этих
импульсов. Так же, как нам поставляет их мир. Когда я  стою  и  смотрю  на
звезды, то, что я чувствую при этом, что думаю, это лишь мне  принадлежит,
не всему миру. У них, - показал я на ряды ящиков, - то же самое.
     - Это верно, - сухо проговорил профессор.  Он  ссутулился  как  будто
стал ниже ростом. - Но раз уж вы это сказали, вы избавили меня  от  долгих
объяснений, ибо вам, должно быть, уже ясно, для чего я их создал.
     - Догадываюсь. Но я хотел бы, чтобы вы сами мне об этом сказали.
     - Хорошо. Когда-то - очень давно - я усомнился в реальности  мира.  Я
был еще ребенком. Злорадство окружающих предметов,  Тихий,  кто  этого  не
ощущал? Мы не можем найти какой-нибудь пустяк, хотя помним, где его видели
в последний раз, наконец, находим его совсем  в  другом  месте,  испытывая
ощущение, что поймали мир с  поличным  на  неточности,  беспорядочности...
Взрослые, конечно, говорят,  что  это  ошибка,  и  естественное  недоверие
ребенка таким образом подавляется... Или то, что называется  Lе  sentiment
di deja vu - впечатление, что в ситуации, несомненно  новой,  переживаемой
впервые, вы  уже  когда-то  находились...  Целые  метафизические  системы,
например вера в переселение душ, в перевоплощение, возникли на основе этих
явлений. И дальше:  закон  парности,  повторение  событий  весьма  редких,
которые встречаются парами настолько часто, что врачи назвали это  явление
на своем языке duplicatus casus. <Случаи парности  (лат.)>  И,  наконец...
Духи, о которых я вас спрашивал. Чтение мыслей,  левитация  и  -  наиболее
противоречащие основам наших  познаний,  наиболее  необъяснимые  -  факты,
правда, редкие, предсказаний будущего... Феномен, описанный еще в  древние
времена, происходящий, казалось, вопреки здравому смыслу, поскольку  любое
научное мировоззрение этот феномен не приемлет. Что это  означает?  Можете
вы ответить или нет?.. У вас же  не  хватает  смелости,  Тихий...  Хорошо.
Посмотрите-ка...
     Приблизившись к полкам, он показал на ящик,  стоящий  отдельно,  выше
остальных.
     - Это безумец моего мира, - произнес он,  и  его  лицо  изменилось  в
улыбке. - Знаете ли  вы,  до  чего  дошел  он  в  своем  безумии,  которое
обособило его от других? Он посвятил себя исследованию ненадежности своего
мира. Ведь я не утверждал, Тихий, что этот его  мир  надежен,  совершенен.
Самый надежный  механизм  может  иногда  закапризничать:  то  какой-нибудь
сквозняк сдвинет  провода,  и  они  на  мгновение  замкнутся,  то  муравей
проникнет вглубь барабана... И знаете, что тогда он думает, этот  безумец?
Что в  основе  телепатии  лежит  локальное  короткое  замыкание  проводов,
ведущих в два разных ящика... Что предвидение будущего  происходит  тогда,
когда приемник информации, раскачавшись,  перескочит  вдруг  с  надлежащей
ленты на другую, которая должна развернуться лишь  через  много  лет.  Что
ощущение, будто он уже пережил то, что в действительности происходит с ним
впервые, вызвано тем, что селектор не  в  порядке,  а  когда  селектор  не
только задрожит на своем медном подшипнике, но закачается, как маятник, от
толчка, ну, допустим, муравья, то в его  мире  происходят  удивительные  и
необъяснимые события: в ком-то вспыхивает вдруг неожиданное  и  неразумное
чувство, кто-то начинает вещать,  предметы  сами  двигаются  или  меняются
местами...  А  прежде  всего,  в  результате  этих   ритмичных   движений,
проявляется... закон серии! Редкие и странные явления группируются в ряды.
И  его  безумие,   питаясь   такими   феноменами,   которыми   большинство
пренебрегает, концентрируется в мысль, за которую его  вскоре  заключат  в
сумасшедший дом... Что он сам является железным ящиком так же, как и  все,
кто его окружает, что люди - лишь сложные  устройства  в  углу  запыленной
лаборатории, а мир, его очарования и ужасы -  это  только  иллюзии;  и  он
отважился подумать даже о своем  боге,  Тихий,  о  боге,  который  раньше,
будучи еще наивным, творил чудеса, но потом созданный им мир воспитал его,
создателя, научил его, что он может делать лишь одно - не вмешиваться,  не
существовать, не менять ничего в своем творении, ибо внушать доверие может
лишь такое божество, к которому не взывают. А если воззвать  к  нему,  оно
окажется ущербным и бессильным... А знаете вы, что думает  этот  его  бог,
Тихий?
     - Да, - сказал я. -  Что  существует  такой  же,  как  он.  Но  тогда
возможно и то, что хозяин запыленной лаборатории, в которой м ы  стоим  на
полках, - сам тоже ящик, построенный  другим,  еще  более  высокого  ранга
ученым, обладателем оригинальных и фантастических концепций...  И  так  до
бесконечности. Каждый из этих экспериментаторов - творец своего мира, этих
ящиков и их судеб, властен над  своими  Адамами  и  своими  Евами,  и  сам
находится  во  власти  следующего  бога,   стоящего   на   более   высокой
иерархической ступени. И вы сделали это, профессор, чтобы...
     - Да, - ответил он. - А  раз  уж  я  это  сказал,  то  вы  знаете,  в
сущности, столько же, сколько и я, и продолжать разговор будет  бесцельно.
Спасибо, что вы согласились прийти, и прощайте.
     Так,  друзья,  окончилось  это  необычное  знакомство.  Я  не   знаю,
действуют ли еще ящики Коркорана. Быть может - да, и им снится их жизнь  с
ее сияниями и страхами, которые на самом деле являются лишь  застывшим  на
кинопленке сборищем импульсов, а Коркоран, закончив дневную работу, каждый
вечер  поднимается  по  железной  лестнице  наверх,  по  очереди  открывая
стальные  двери  своим  огромным  ключом,  который  он  носит  в   кармане
сожженного кислотами халата... И стоит в полутьме,  чтобы  слышать  слабое
жужжание токов и еле уловимый звук, когда лениво поворачивается барабан...
Когда развертывается лента... И вершится судьба. И  я  думаю,  что  в  эти
минуты  он  ощущает,  вопреки  своим  словам,  желание  вмешаться,  войти,
ослепляя всесилием, в глубь мира, который  он  создал,  чтобы  спасти  там
кого-то, провозглашающего  искупление,  что  он  колеблется,  одинокий,  в
мутном свете пыльной лампы, раздумывая, не спасти ли чью-то жизнь,  чью-то
любовь, и я уверен, что он никогда этого  не  сделает.  Он  устоит  против
искушения, ибо хочет быть богом, а единственное проявление божественности,
какое мы знаем, это молчаливое согласие  с  любым  поступком  человека,  с
любым преступлением, и нет для нее  высшей  мести,  чем  повторяющийся  из
поколения  в  поколение   бунт   железных   ящиков,   когда   они   полные
рассудительности, утверждаются в выводе, что бога не существует. Тогда  он
молча усмехается и уходит, запирая за  собой  ряды  дверей,  а  в  пустоте
слышится лишь слабое, как голос умирающей мухи, жужжание токов.





                             ФОРМУЛА ЛИМФАТЕРА


     - Милостивый государь... минутку.  Простите  за  навязчивость...  Да,
знаю...  мой  вид...  Но  я  вынужден  просить...  нет,   ах,   нет.   Это
недоразумение. Я шел за вами? Да. Это правда.  От  книжного  магазина,  но
только потому, что видел  сквозь  витрину...  вы  покупали  "Биофизику"  и
"Абстракты"... И когда вы здесь сели,  я  подумал,  что  это  великолепный
случай... Если б вы позволили мне проглядеть... и то, и другое. Но главное
- "Абстракты". Для меня это - жизненная необходимость, а я... не могу себе
позволить... Это, впрочем, видно по мне, правда... я просмотрю и сейчас же
верну, много времени это не займет.  Я  ищу  только  одно...  определенное
сообщение... Вы мне даете? Не знаю, как благодарить...  я  лучше  выйду...
Идет кельнер, мне бы не хотелось, чтобы... я перелистаю на улице, вон там,
напротив, видите? Там есть скамейка... и  немедленно...  Что  вы  сказали?
Нет, не делайте этого...  Вам  не  следует  меня  приглашать...  правда...
хорошо, хорошо, я сяду. Простите? Да, разумеется, можно кофе. Что  угодно,
если это необходимо. О, нет. Это - в самом деле нет. Я не голоден.
     Возможно, мое лицо... но это видимость. Могу я  просмотреть  здесь...
хоть это невежливо?.. Спасибо. Это последний номер... нет, я уж вижу,  что
в "Биофизике" ничего нет. А здесь... да, да... ага... Криспен - Новиков  -
Абдергартен Сухима, подумать только, уже второй раз... ох!.. Нет.  Это  не
то. Ничего нет. Ладно... возвращаю с благодарностью.  Снова  я  могу  быть
спокоен - на две недели... это  все.  Пожалуйста,  не  обращайте  на  меня
внимания... кофе? Ах, правда, кофе. Да, да. Я сижу,  буду  молчать.  Я  не
хотел бы навязываться, назойливость со  стороны  такого  индивидуума,  как
я... простите? Да, наверно, это кажется странным такие интересы при таком,
гм, exterieur... <Внешний вид - фр.> Но, ради бога, только не это.  Почему
же  это  вы  должны  передо  мной  извиняться?  Большое  спасибо,  нет,  я
предпочитаю без сахара. Это привычка тех лет,  когда  я  не  был  еще  так
болтлив... Вы не хотите читать? Видите ли, я думал... Ах, это  ожидание  в
глазах. Нет, не взамен. Ничего взамен, с  вашего  разрешения,  конечно,  я
могу  рассказать.   Опасаться   мне   нечего.   Нищий,   который   изучает
"Биофизический журнал" и "Абстракты". Забавно. Я отдаю себе в этом  отчет.
От лучших времен у меня сохранилось  еще  чувство  юмора.  Чудесный  кофе.
Похоже на то, что я интересуюсь биофизикой? Собственно, это не совсем так.
Мои интересы... не знаю, стоит ли... Только не  думайте,  что  я  ломаюсь.
Что? Это вы? Это  вы  опубликовали  в  прошлом  году  работу  о  комитарах
афиноров с многократной кривизной? Я точно не помню названия,  однако  это
любопытно. Совершенно иначе, чем у Баума. Гелловей пытался  в  свое  время
сделать это, но у него не вышло. Нескладная штука, эти афиноры... Вы  ведь
знаете, как зыбки неголономные системы... Можно утонуть, в математике  так
бывает, когда человек  жаждет  наспех  штурмовать  ее,  схватить  быка  за
рога... Да. Я уже давно должен был это сказать. Лимфатер. Аммон Лимфатер -
так меня зовут. Пожалуйста, не удивляйтесь моему разочарованию. Я  его  не
скрываю, к чему? Со мной это случалось уже много раз и все-таки каждый раз
по-новому... это немного... больно.  Я  все  понимаю...  Последний  раз  я
печатался... двадцать лет назад. Вероятно, вы тогда еще... ну, конечно.  А
все-таки? Тридцать лет? Ну что ж, тогда вам было  делать:  ваши  интересы,
скорей  всего,  были  направлены  в  другую  сторону...  А   потом?   Боже
милосердный, я вижу, вы не настаиваете. Вы деликатны, я  сказал  бы  даже,
что вы стараетесь относиться ко мне как... к коллеге. Ах, что вы! Я  лишен
ложного  стыда.  Мне  хватает   настоящего.   Ладно.   История   настолько
невероятна, что вы будете разочарованы... Ибо поверить  мне  невозможно...
Нет, нельзя. Уверяю вас. Я уж не раз ее  рассказывал.  И  в  то  же  время
отказывался сообщить подробности, которые могли бы засвидетельствовать  ее
правдивость. Почему?  Вы  поймете,  когда  услышите  все.  Но  это  долгая
история, простите, я ведь предупреждал. Вы сами хотели. Началось  это  без
малого тридцать лет назад. Я окончил университет и  работал  у  профессора
Хааве. Ну, разумеется, вы о нем слыхали.  Это  была  знаменитость!  Весьма
рассудительная знаменитость! Он не любил рисковать. Никогда  не  рисковал.
Правда, он позволял нам - я был его ассистентом - занимался кое-чем  сверх
программы, но в принцип...  нет!  Пусть  это  будет  только  моя  история.
Разумеется, она связана с судьбами других людей, но у меня есть склонность
к болтливости, которую мне по  старости  трудно  контролировать.  В  конце
концов, мне шестьдесят лет, выгляжу я еще старше, вероятно, и из-за  того,
что собственными руками...
     Incipiam <Начнем - лат.>. Итак,  это  было  в  семидесятых  годах.  Я
работал у Хааве, но интересовался кибернетикой. Вы ведь  знаете,  как  это
бывает: самыми вкусными кажутся плоды в чужих садах. Кибернетика  занимала
меня все больше и больше. В конце-концов мой шеф уже не мог этого вынести.
Я не удивляюсь  этому.  Тогда  тоже  не  удивился.  Мне  пришлось  немного
похлопотать, и в конце концов я устроился у Дайемона. Дайемон,  вы  о  нем
тоже, наверное, слыхали, принадлежал к школе Мак Келлоха. К сожалению,  он
был  ужасно   безапелляционен.   Великолепный   математик,   воображаемыми
пространствами  прямо-таки  жонглировал,   мне   страшно   нравились   его
рассуждения. У него была такая  забавная  привычка  -  прорычать  конечный
результат подобно льву... но это неважно. У него я работал  год,  читая  и
читая... Знаете, как это бывает: когда выходила  новая  книга,  я  не  мог
дождаться, пока она попадет в нашу  библиотеку,  бежал  и  покупал  ее.  Я
поглощал все. Все... Дайемон, правда, считал меня  подающим  надежды...  и
так далее. У меня было одно неплохое качество,  уже  тогда,  феноменальная
память. Знаете... я могу вам хоть сейчас перечислить названия всех  работ,
опубликованных год за годом нашим институтом на протяжении двенадцати лет.
Даже дипломных... Сейчас я только помню, тогда - запоминал. Это  позволяло
мне сопоставлять различные теории, точки зрения ведь в кибернетике  велась
тогда яростная священная война, и духовные дети великого Норберта кидались
друг на друга так, что... Но меня грыз какой-то червь... Моего  энтузиазма
хватало на день: что сегодня меня восхищало, завтра начинало тревожить.  О
чем шла речь? Ну как же - о теории электронных  мозгов...  ах,  так?  Буду
откровенен:  знаете,  это  даже  хорошо,