нделл. Пиркс даже не расслышал этих слов. Он смотрел в репродуктор.
     - Скоро, - спокойно сказал командир. - Включите мне оптическую связь.
Мы подходим. Через несколько минут должны  их  увидеть.  Коллега  Минделл,
дайте второе предупреждение - мы будем тормозить на форсаже.
     - Есть, - ответил Минделл и вышел.
     Репродуктор загудел, и раздался голос:
     - Луна Главная "Титану" Марс  -  Земля,  "Кобольду  семь  ноль  два"!
Внимание! Внимание! Внимание! "Баллистический  восемь"  заметил  в  центре
сектора  65  объект  светимостью  минус  четыре.  "Порыв"  и   "Альбатрос"
не отвечают на позывные. Возможен  взрыв  реактора  на  "Альбатросе".  Для
обеспечения  безопасности  пассажиров  "Титан"   Марс   -   Земля   должен
застопорить и немедленно отозваться. "Баллистический  восемь"  и  "Кобольд
семь ноль два" действуют  дальше  по  собственному  усмотрению.  Повторяю:
"Титан" Марс - Земля должен...
     Все смотрели на командора.
     - Коллега Минделл, - сказал он. - Застопорим в нанопарсеке?
     Минделл смотрел на циферблат своих часов.
     - Нет, командор. Мы входим в оптическую зону. Потребовалось бы 6 g.
     - Тогда изменим курс.
     - Все равно будет, по меньшей мере, три, - сказал Минделл.
     - Ничего не поделаешь.
     Командор встал, подошел к микрофону и заговорил:
     - "Титан" Марс - Земля Луне Главной.  Не  могу  застопорить,  у  меня
слишком большая скорость.  Меняю  курс  обходным  маневром  на  половинной
мощности двигателей и выхожу курсом двести два из сектора 65 в сектор  66.
Прошу открыть мне путь. Прием.
     - Примите подтверждение, - обратился он  к  мужчине,  который  раньше
сидел  рядом  с  ним.  Минделл  кричал  что-то  по  внутреннему  телефону.
Неустанно гудели зуммеры. На стенных табло вспыхивали огоньки. Вдруг вроде
бы потемнело - это кровь отхлынула от глаз. Пиркс широко  расставил  ноги.
"Титан" тормозил на повороте. Корабль едва заметно  вибрировал,  слышалось
протяжное, на высокой ноте гудение двигателей.
     - Садитесь! - крикнул командор. - Мне не нужны  здесь  герои!  Сейчас
три!
     Все сели на пол, вернее повалились на него.  Он  был  покрыт  толстым
слоем пенопласта.
     - Ну и ну! Теперь там все перебьется! - пробурчал  человек,  сидевший
рядом с Пирксом. Командир услышал это.
     - Страховое общество заплатит, - ответил он из своего кресла.
     Кажется, было больше  3 g  -  Пиркс  не  мог  поднять  руку  к  лицу.
Пассажиры, наверное, все лежали  в  каютах,  но  что  делалось  в  кухнях,
в столовых! Он представил  себе  оранжерею.  Ведь  этого  ни  одно  дерево
не выдержит. А внизу? Целые вагоны битого фарфора! Недурное зрелище!
     Репродуктор отозвался:
     - "Баллистический  восемь"  ко  всем.  Нахожусь  в  оптической   зоне
"Альбатроса". Он - в  туче.  Корма  раскалилась.  Прекращаю  торможение  и
высылаю в пространство отряды для поисков экипажа "Альбатроса". "Порыв" не
отвечает на позывные. Конец.
     Ускорение уменьшилось. Кто-то показался в дверях, что-то крикнул. Уже
можно было встать. Все двинулись  к  дверям,  ведущим  в  главную  рулевую
рубку. Пиркс вышел последним. Экран размером восемь на шестнадцать  метров
занимал всю переднюю стену - вогнутый, огромный, словно в  кинотеатре  для
гигантов. Все огни в рубке  были  погашены.  В  пространстве,  на  черном,
усыпанном звездами фоне, ниже главной  оси  "Титан",  в  левом  квадранте,
тлела  тонкая  черточка,  оканчивающаяся  раскаленным  вишневым  угольком,
похожим на огонек папиросы. Она была ядром бледного, слегка  приплюснутого
пузыря, от которого во все стороны расходились утончающиеся  остроконечные
отростки. Сквозь это шаровидное все отчетливее  пробивался  свет  наиболее
ярких звезд. Вдруг все подались вперед, словно желая войти в экран. Совсем
низко, в правом  нижнем  углу,  сверкнула  среди  звезд  белая  точечка  и
принялась быстро мигать. Это был "Порыв".
     "В реакторе Альбатроса началась неуправляемая  цепная  реакция  точка
Имею потери в  людях  точка  Есть  обожженные  точка  Прошу  врачей  точка
Передатчик   поврежден   взрывом   точка   Течь   реактора   точка   Готов
катапультировать  реактор  запятая  если  не  остановлю  течь   точка",  -
расшифровал Пиркс по мигающей точечке.
     "Альбатроса" уже не было видно. Среди звезд висело  тяжелое  янтарно-
бело-бурое  облако  дыма,  увенчанное   взбитой   гривой.   Оно   оседало,
передвигалось  в  нижний  левый  угол  экрана.  "Титан"  прошел  над  ним,
прокладывая новый курс из сектора катастрофы.
     В темную комнату из дверей радиорубки  упала  длинная  полоса  света.
Слышался голос "Баллистического":
     - "Баллистический восемь"  Луне  Главной.  Застопорил  в  центральной
части сектора 65. "Порыв" в нанопарсеке подо мной оптически  сигнализирует
о потерях в людях и  о  течи  реактора,  готов  катапультировать  реактор,
запрашивает  врачебную  помощь,  которую   ему   окажу.   Поиски   экипажа
"Альбатроса"   затруднены   заражением   вакуума    радиоактивной    тучей
с температурой на поверхности свыше 1200 градусов. Нахожусь  в  оптической
зоне "Титана" Марс - Земля, который  движется  около  меня  полным  ходом,
выходя  в  сектор  66.  Ожидаю  прибытия  "Кобольда  семь  ноль  два"  для
проведения совместных спасательных действий. Прием.
     - Все по местам! - раздался громкий возглас.  Одновременно  вспыхнули
сигнальные огни в рулевой рубке. Началось движение, люди  разошлись  вдоль
стен   в   трех   направлениях,   Минделл   отдавал    приказания,    стоя
у  распределительного  пульта;  одновременно  гудело  несколько  зуммеров.
Наконец  зал   опустел,   и,   кроме   командора,   Минделла   и   Пиркса,
остался лишь молодой телеграфист, который стоял в  углу  перед  экраном  и
глядел на постепенно рассеивающееся, все больше расплывающееся и меркнущее
облако дыма.
     - А, это вы, - сказал командор "Титана", словно только сейчас  увидел
Пиркса, и подал ему руку, - "Кобольд" отзывается? - спросил  он  человека,
появившегося в дверях радиорубки.
     - Да, командор, идет обратным.
     - Хорошо.
     Они постояли минуту, гладя на экран. Последний клок грязно-серой тучи
исчез. Экран вновь заполнился чистой, искрящейся звездами тьмой.
     - Кто-нибудь спасся? - спросил Пиркс,  точно  командор  "Титана"  мог
знать больше его самого. Но тот был командором, а  командор  должен  знать
все.
     - Вероятно, у них заело дроссели, - ответил командор.
     Он был на голову ниже Пиркса. Волосы как из олова -  то  ли  поседел,
то ли всегда были такие.
     - Минделл, - бросил командор проходящему инженеру, - будьте  любезны,
дайте отбой. Пускай танцуют. Вы знали "Альбатрос"? - спросил он, обращаясь
к Пирксу.
     - Нет.
     - Западная компания. Двадцать три тысячи тонн. Что там?
     Радиотелеграфист приблизился и  подал  ему  исписанный  бланк.  Пиркс
прочел первое слово "Баллистический..." и отступил на шаг.  Однако  теперь
он мешал людям,  которые  ежеминутно  проходили  через  рулевую  рубку,  и
поэтому стал у самой стены в углу. Прибежал Минделл.
     - Как "Порыв"? -  спросил  у  него  Пиркс.  Минделл  вытирал  платком
вспотевший лоб. Пирксу казалось, что они знакомы целую вечность.
     - Не так уж скверно, - засопел Минделл. - Система охлаждения реактора
от сотрясения при взрыве вышла из строя  -  эта  дрянь  всегда  отказывает
в первую очередь. Имеются ожоги первой и второй степени. Врачи уже там.
     - С "Баллистического"?
     - Да.
     - Командор! Луна Главная! - позвал кто-то из радиорубки,  и  командор
вышел. Пиркс стоял против Минделла, который машинально прикоснулся к  свой
опухшей щеке и спрятал платок, в карман.
     Пирксу хотелось расспросить  его  подробнее,  но  Минделл  ничего  не
сказал, только кивнул  ему  и  пошел  в  радиорубку.  Репродуктор  говорил
десятью голосами, корабли из пяти  секторов  спрашивали  об  "Альбатросе",
о "Порыве". Луна Главная  потребовала  наконец,  чтобы  все  замолчали,  и
пыталась восстановить график движения ракет,  который  был  нарушен  в  65
секторе. Командор сидел рядом с телеграфистом и что-то  писал.  Неожиданно
телеграфист снял наушники и отложил их. Будто  они  стали  ему  не  нужны.
По крайней мере, так показалось Пирксу. Он подошел  к  нему  сзади,  хотел
спросить, что с  людьми  "Альбатроса"  -  удалось  ли  им  выбраться.  Тот
почувствовал его присутствие, поднял голову и  взглянул  Пирксу  в  глаза.
Пиркс ни о чем не спросил его. Он вышел из зала, отворив дверь с надписью:
"Вход только для звездного персонала".


   Станислав Лем.
   Рассказ Пиркса


Пер. с польск. - А.Громовой.
Stanislaw Lem.  Opowiadanie Pirxa (1965)


                       Перевод с польского - А. Громовой.


     Фантастические романы? Да, я их люблю, но только плохие.  Вернее,  не
то что плохие, а выдуманные. На ракете у меня всегда есть под рукой книжки
в этом духе, чтобы на досуге прочесть пару страниц, хоть даже из середины,
а потом отложить. Хорошие - совсем другое  дело;  я  их  читаю  только  на
Земле.
     Почему? Откровенно говоря, толком не знаю. Не задумывался  над  этим.
Хорошие книги всегда  правдивы,  даже  если  в  них  описываются  события,
которых никогда не было и не будет. Они правдивы в другом смысле - если  в
них говорится, к примеру, о космонавтике, то  говорится  так,  что  словно
чувствуешь  эту  тишину,  которая  совсем  не  похожа   на   земную,   это
спокойствие,  такое  абсолютное,  нерушимое...  И  что   бы   в   них   ни
изображалось,  а  мысль  всегда  одна  -  человек  там  никогда  не  будет
чувствовать себя как дома.
     На Земле ведь все какое-то случайное - дерево, стена, сад, одно можно
заменить другим, за горизонтом открывается другой  горизонт,  за  горой  -
долина; а там все  выглядит  совсем  иначе.  На  Земле  людям  никогда  не
приходит в голову, до чего это ужасно, что звезды  неподвижны:  лети  хоть
целый год на предельной скорости - и никаких перемен не  заметишь.  Мы  на
Земле летаем и ездим, и нам кажется, что мы знаем, что такое пространство.
     Этого  не  передашь  словами.  Помню,  однажды   возвращался   я   из
патрульного полета, где-то у Арбитра слышал отдаленные разговоры -  кто-то
с кем-то ругался из-за очереди на посадку  -  и  случайно  заметил  другую
ракету. Парень думал, что он один в космосе. Он так  кидал  свой  бочонок,
будто припадочный. Все мы знаем, как это бывает:  пробудешь  пару  дней  в
космосе, и одолевает тебя нестерпимая охота что-нибудь сделать, все  равно
что - дать полный  ход,  помчаться  куда-нибудь,  крутануться  на  большом
ускорении так, чтоб  язык  высунуть...  Прежде  я  думал,  что  это  вроде
неприлично - человек не должен чересчур потворствовать себе. Но,  по  сути
дела, тут лишь отчаяние, лишь охота показать этот язык космосу. Космос  не
меняется так, как меняется, к примеру, дерево, и поэтому, наверное, трудно
с ним свыкнуться.
     Ну вот, хорошие книги как раз об этом и говорят. Ведь  обреченные  на
смерть не станут читать описание агонии - так и мы все слегка  побаиваемся
звезд и не хотим слышать о них правду, когда оказываемся среди них. Это уж
точно - тут самое лучшее то, что отвлекает внимание; но  мне,  по  крайней
мере, больше всего подходят именно вот такие звездные истории - ведь в них
все,   даже    космос,    становится    таким    добропорядочным...    Это
добропорядочность для взрослых, - конечно, там есть катастрофы, убийства и
всякие другие ужасы, но все равно они  добропорядочные,  невинные,  потому
что с начала до конца выдуманные: тебя стараются  напугать,  а  ты  только
посмеиваешься.
     То, что я вам расскажу, - это и есть вот  такая  история.  Только  со
мной она вправду случилась. Ну да это неважно.
     Было это в Год Спокойного Солнца. Как обычно, в  этот  период  делали
генеральную  уборку  в  Солнечной  системе,  подбирали  и  выметали  массу
железного лома, который кружится на уровне орбиты Меркурия; на шесть  лет,
пока строили большую станцию в его перигелии, там набросали в космос  кучу
старых поломанных ракет, потому что работы велись по системе Ле Манса,  и,
вместо  того  чтобы  сдавать  эти  трупы  ракет  на  слом,  ими   заменяли
строительные леса. Ле Манс был сильнее как  экономист,  чем  как  инженер:
станция,  построенная  по  его  системе,  действительно  обходилась  втрое
дешевле, чем обычная, но доставляла такую уйму хлопот, что после  Меркурия
никто уже не соблазнялся этой "экономией". Но тут Ле Мансу пришла в голову
идея - отправить этот ракетный морг на  Землю:  чего  ж  ему  крутиться  в
пространстве до скончания веков, если его можно переплавить в мартенах? Но
чтобы эта идея окупалась,  приходилось  посылать  для  буксирования  такие
ракеты, которые были немногим лучше этих трупов.
     Я был тогда патрульным пилотом с вылетанными часами, а это означает -
был им лишь на бумаге и по первым числам, когда получал зарплату. А летать
мне до того хотелось, что я согласился бы и на железную печку, лишь  бы  у
нее была хоть какая-нибудь тяга; поэтому нечего удивляться, что, еле успев
прочитать объявление, я отправился в бразильский филиал Ле Манса.
     Не хочу утверждать, что экипажи, которые  формировал  Ле  Манс  (или,
вернее,  его  агенты),  уподоблялись  кадрам  иностранного   легиона   или
разбойничьему сброду - такие типы вообще не летают. Но сейчас  люди  редко
отправляются в космос, чтобы искать приключений: их там  нет,  по  крайней
мере в принципе нет. Значит, на такой вот полет решаются либо с  отчаяния,
либо вообще как-то случайно; и это уже самый плохой материал,  потому  что
служба наша требует  больше  стойкости,  чем  морская,  и  тем,  кому  все
безразлично,  не  место  на  ракете.  Я  не   занимаюсь   психологическими
изысканиями, а просто хочу объяснить, почему я  уже  после  первого  рейса
потерял половину команды. Мне пришлось уволить  техников,  потому  что  их
споил  телеграфист,  маленький  метис,  который  придумывал  гениальнейшие
способы, как контрабандой протащить алкоголь на ракету. Этот тип играл  со
мной в прятки. Запускал пластиковые  шланги  в  канистры...  впрочем,  это
неважно. Я думаю, он и в реактор  запрятал  бы  виски,  если  б  это  было
возможно.  Воображаю,  до  чего  возмутили  бы  такие   истории   пионеров
астронавтики! Не пойму, почему они верили, что сам по себе выход на орбиту
превращает человека в ангела. Этот метис  родом  из  Боливии  подрабатывал
продажей марихуаны и делал мне  все  назло  просто  потому,  что  его  это
развлекало. Но у меня бывали парни и похуже.
     Ле Манс был важной персоной,  деталями  не  интересовался,  а  только
установил  финансовые  лимиты,  и  мало   того,   что   мне   не   удалось
укомплектовать экипаж, я еще вынужден был дрожать  над  каждым  киловаттом
энергии;  никаких  резких  маневров,  ураганографы  после  каждого   рейса
проверялись, словно бухгалтерские книги, - не уплыл ли куда,  упаси  боже,
десяток долларов, превратившись в нейтроны. Тому, что я тогда делал,  меня
нигде не обучали; нечто подобное, может быть, творилось лет сто назад,  на
старых корытах, курсировавших между Глазго и Индией. Я, впрочем,  и  тогда
не жаловался, а теперь, как  вспомню  об  этом,  так,  стыдно  признаться,
расчувствуюсь.
     "Жемчужина ночи" - ну и имечко! Корабль потихоньку разваливался, весь
рейс мы только и делали, что искали то течь, то короткое замыкание. Каждый
старт и каждая посадка совершались вопреки законам  -  не  только  физики;
наверное, у этого лемансовского агента были знакомства в  порту  Меркурия,
иначе любой контролер немедленно опечатал бы у  нас  все  -  от  рулей  до
реактора.
     Ну вот, выходили мы на  охоту  в  перигелий,  искали  радаром  остовы
ракет, а потом  подтягивали  их  и  формировали  "поезд".  На  меня  тогда
сваливалось все  сразу:  скандалы  с  техниками,  вышвыривание  бутылок  в
пространство (там и сейчас полным-полно "Лондон Драй Джин") и  дьявольская
математика -  ведь  во  время  рейса  я  только  и  делал,  что  изыскивал
приближенные решения задачи многих тел. Но больше всего, как обычно,  было
пустоты. В пространстве и во времени.
     Я запирался в каюте и читал. Автора не помню, какой-то американец,  в
названии было что-то о звездной пыли - нечто в этом духе. Не знаю, как эта
книга начиналась, - я стал читать примерно с середины; герой  находился  в
камере реактора и разговаривал по телефону с пилотом, когда раздался крик:
"Метеоры за кормой!" До этой минуты не было тяги, а тут он  вдруг  увидел,
что  огромная  стена  реактора,  сверкая  желтыми   глазами   циферблатов,
наплывает на него с возрастающей быстротой: это  включились  двигатели,  и
ракета рванулась вперед, а он, вися в воздухе, по инерции сохранял прежнюю
скорость. К счастью, он успел оттолкнуться ногами, но ускорение вырвало  у
него трубку из рук, и  он  повис  на  телефонном  шнуре;  когда  он  упал,
распластавшись, эта трубка качалась над ним,  а  он  делал  нечеловеческие
усилия, чтобы ее схватить, но, конечно, он весил тонну и  не  мог  пальцем
шевельнуть, потом как-то зубами поймал ее  и  отдал  команду,  которая  их
спасла.
     Эту сцену я хорошо  запомнил,  а  еще  больше  мне  понравилось,  как
описано прохождение сквозь метеоритный рой. Облако пыли покрыло, заметьте,
третью часть неба, только самые яркие звезды просвечивали  сквозь  пылевую
завесу, но это еще ничего,  а  вот  вскоре  герой  увидел  -  на  экранах,
конечно, - что из этого желтого тайфуна исходит бледно светящаяся полоса с
черной сердцевиной; уж не знаю, что это должно было означать, но только  я
наплакался со смеху. Как он все это прелестно себе  вообразил!  Эти  тучи,
тайфун, эта трубка -  я  прямо  воочию  видел,  как  парень  болтается  на
телефонном шнуре, - ну а что в  каюте  его  ждала  необыкновенно  красивая
женщина, это уж само собой разумеется. Была она тайным  агентом  какого-то
общества космической тирании или, может, боролась против этой тирании,  уж
не помню. Во всяком случае, она была красива, как положено.
     Почему я так распространяюсь об этом? Да потому, что это  чтиво  меня
спасало. Метеоры? Да ведь я остовы ракет по двадцать-тридцать  тонн  искал
неделями и половину из них даже в радаре не увидел. Легче заметить летящую
пулю. Мне вот однажды пришлось схватить за шиворот моего метиса, когда  мы
были в невесомости; это наверняка труднее,  чем  тот  номер  с  телефонной
трубкой, - мы ведь оба парили в воздухе, - но не так эффектно. Похоже, что
я начал брюзжать. Сам вижу. Но такая уж эта история.
     Двухмесячная охота кончилась, у меня на буксире было сто  двадцать  -
сто сорок тысяч тонн мертвого металла, и я шел в  плоскости  эклиптики  на
Землю.  Не  по  правилам?  Ну,  ясно!  У  меня  не   было   горючего   для
маневрирования, я ведь уже говорил. Приходилось тащиться без  тяги  больше
двух месяцев.
     И тут случилась катастрофа. Нет, не метеоры - это ведь  не  в  романе
происходило. Свинка. Сначала  техник,  обслуживавший  реактор,  потом  оба
пилота сразу, а потом  и  остальные:  морды  распухли,  глаза  как  щелки,
высокая температура, о вахтах  уж  и  говорить  не  приходилось.  Какой-то
взбесившийся вирус  притащил  на  палубу  Нгей,  негр,  который  на  нашей
"Жемчужине ночи" был коком, стюардом, экономом и еще там чем-то.  Он  тоже
заболел, а как же! Может, в Южной Америке у детей  не  бывает  свинки?  Не
знаю. В общем, у меня оказался корабль без экипажа.
     Остались на ногах лишь телеграфист да второй инженер; но  телеграфист
с утра, прямо к завтраку, напивался. Собственно, не совсем напивался -  то
ли голова у него была такая крепкая, то ли он тянул понемножку, но в общем
двигался он вполне прилично, даже когда не было силы тяжести (ее  не  было
почти все время, не считая  поправок  курса).  Алкоголь  сидел  у  него  в
глазах, в мозгу, и каждое свое распоряжение, каждый приказ мне приходилось
неустанно контролировать. Я мечтал о том, как я  его  отколочу,  когда  мы
пр