усь. Но, конечно, поспать было бы неплохо.
   Таррант кивнул:
   -  Нам  надо  отъехать  еще  чуть-чуть  подальше,  пока  мы  не  отыщем
безопасное место...
   - Вы думаете, они решат гнаться за нами ночью? - резко спросил Дэмьен.
   - Нет. Но я думаю, что стены этого ущелья источены водами,  и  было  бы
глупостью похоронить наши планы под толщей паводка. А сейчас,  знаете  ли,
самый сезон. - Он топнул, словно раздавил ногой змею.  -  Когда  выберемся
куда-нибудь наверх, вы двое поспите, а я постою на страже. Так что  можете
спать спокойно. По крайней мере, до рассвета.
   "Как хорошо, что усталость  мешает  по-настоящему  оценить  только  что
полученное предложение, - подумал Дэмьен, помогая Хессет собрать  поклажу.
Иначе он наверняка испугался бы еще сильнее при одной мысли о том, что его
безопасность всецело зависит от Тарранта. - Черт побери,  -  думал  он.  -
Привыкнуть можно к чему угодно".


   Ушло еще почти два  часа  на  то,  чтобы  найти  подходящее  место  для
привала. К этому времени они уже окончательно вымотались, даже лошади едва
держались на ногах. Пять месяцев  в  полусне,  конечно,  подействовали  на
животных, и Дэмьен подумал о том, что пройдет немало времени,  прежде  чем
им удастся полностью восстановить силу  и  стремительность,  которыми  они
славятся.
   Они нашли относительно ровный и твердый клочок земли  и  разложили  там
свои одеяла. Звезды Сердца уже давно  закатились,  оставив  небо  почти  в
сплошной тьме. Дэмьен  сонно  обратился  к  своим  спутникам  с  вопросом:
известно ли кому-нибудь, когда именно наступит истинная ночь?  Может,  они
знают? Таррант заговорил о календарях,  временных  таблицах  и  о  великом
множестве сопутствующих обстоятельств... но  по  крайней  мере,  он  сумел
точно ответить на вопрос, когда. А это все, что нужно было знать  Дэмьену.
И все, что он способен был воспринять.
   Он уснул, едва преклонив голову.
   И ему приснился сон.
   "...в  кафедральном  соборе  было  темно,  сквозь  витражные  окна   не
просачивалась  и  полоска  лунного  света,  ничто  не  освещало   холодное
великолепие заключенного в камень пространства,  кроме  одной-единственной
жалкой свечи, мерцание которой напоминало свет далекой звезды...
   ...и он устремился к нефу, как  человек  мог  бы  устремиться  на  Свет
Господень, чувствуя исходящее оттуда тепло, которое  влекло  и  затягивало
его с почти материальной силой...
   ...в воздухе чем-то пахло, слаще, чем  ладаном,  сильнее,  чем  духами,
пряно и возбуждающе. Густой ласковый аромат, от которого першило  в  горле
при дыхании, звенело в легких, покалывало  в  крови,  отзываясь  в  каждом
ударе сердца, проникая во все клетки, согревая, лаская, призывая...
   У алтаря застыла фигура. Закутанная в покрывала,  которые  трепетали  и
шелестели при каждом вдохе и выдохе. Свет одной-единственной свечи  проник
сперва под одно покрывало, потом под другое и наконец  озарил  плоть.  Это
было  женское  тело,  увидел  Дэмьен,  округлое,  красивое  и   бесконечно
обольстительное. В пламени свечи он разглядел изгиб груди,  увидел  темные
соски, увидел глубокую тень между ног. Только лицо  оставалось  скрыто,  и
Дэмьен никак не мог понять, кто она такая. Но и поза женщины, и источаемый
ею аромат несли в себе несомненный призыв.
   Изящная рука скользнула к вороту прозрачной  рясы  и  расстегнула  его.
Шелк, ниспадая, зашелестел, он скользил по гладкой коже,  риза  за  ризой,
пока все они не оказались внизу, у ее ног. Ее груди были полны,  круглы  и
красивы, от  бедер  веяло  влагой.  Пряный  аромат  охватил  его  -  и  он
почувствовал, как, отвечая на призыв, напряглось его тело. И руководила им
сейчас не столько жажда наслаждения, сколько  элементарная  необходимость:
первородный  голод,  не  имеющий  названия,  потерявший   название   много
тысячелетий назад,  когда  люди  научились  облагораживать  свои  животные
инстинкты и тем самым управлять ими. Сейчас он, однако же, не мог с  собой
совладать. Ни душевных, ни интеллектуальных барьеров больше не оставалось.
Он покорялся инстинкту, настолько глубоко вошедшему в плоть и кровь, что и
миллион лет, проведенных человеком в статусе "гомо сапиенс", ничего не мог
этому противопоставить.
   Он потянулся к ней. Кожа вокруг  грудей  была  немного  темнее,  и  под
каждой грудью рядком тянулись бурые родинки. И что-то в этом было не  так.
И у него разболелась голова от одной попытки задуматься, от одной  попытки
припомнить. Эти родинки, этот запах, осязательные ощущения тела,  мягкого,
как  шелк,  больше  похожего  на  чрезвычайно  тонкую   шерсть,   чем   на
человеческую кожу...
   Стремясь к ней, он в то же самое время чувствовал, что  весь  холодеет.
Что-то не так, что-то совершенно не так... Голова у него раскалывалась. Он
отчаянно пытался как-то сориентироваться именно в те мгновения, когда  его
тело реагировало на ее призыв. Нет, на ее требование...
   И наконец он взглянул ей в лицо. Пламя свечи заливало ее черты янтарным
светом, давая возможность узнать ее.
   Золотые глаза.
   Золотая щетина.
   Корона Матери..."
   Он внезапно проснулся. Сорвав дыхание. Испытывая  потрясение.  Ушло  не
меньше  минуты  на  то,  чтобы  сообразить,  где  он  находится,   увидеть
проступающий во мраке силуэт Тарранта. Охотник  смотрел  на  него  во  все
глаза. Дэмьен поежился,  с  омерзением  ощутив,  что  все  еще  испытывает
сексуальное возбуждение. Не страстное, не стремящееся к разрядке, но  туго
налившееся ощущением опасности. И страхом.
   Придерживая одеяло на бедрах, он еле-еле сел. И глубоко вдохнул  ночной
воздух, пытаясь немного успокоиться.
   - Дурной сон? - поинтересовался Охотник.
   - Да. - Священник взглянул на него снизу вверх. - Ваша работа?
   Таррант вяло усмехнулся:
   - Сейчас в этом нет никакой надобности, не так ли?
   Дэмьен потер виски. Образы сна  быстро  исчезали  из  сознания.  Однако
важно было запомнить... что именно? Мысли не желали складываться  в  общую
картину. Нечто важное. Нечто такое, что он уже чуть было не понял.
   - Вам помочь? - тихо спросил Таррант.
   Дэмьен заметил, что меч Тарранта воткнут в землю неподалеку  от  места,
где стоял сам Охотник. Копит земное Фэа? Он и сам  чувствовал,  как  холод
темной энергии закрадывается под одеяло.
   - Мне приснилась Мать... вроде бы так... Только это была  не  она.  Это
была ракханка...
   Ракханка.
   Теперь он все вспомнил. Вспомнил ракхене из лагеря Хессет.  У  кое-кого
из их самок была течка - или как там она у них называется, - и их ничем не
прикрытый  голод  притягивал  к  себе  любого  самца,  которому  случалось
оказаться  поблизости.  Ясно,  что  этот  образ  запечатлелся  у  него   в
подсознании, наряду с гормональными импульсами, ими вызванными.
   Теперь он вспомнил и другое. Вещи, которые он понял в ходе  совместного
путешествия. Теперь все начало сходиться воедино - пожалуй,  даже  слишком
стремительно для восприятия.
   - Ракхене, - прошептал он. - О Господи...
   Кое-как ему удалось не упасть. Его  трясло.  Лицо  Тарранта  оставалось
где-то в тени, но даже сейчас священник понимал, с каким вниманием за  ним
наблюдают.
   - Вы спрашивали, почему  только  женщины  могут  быть  ясновидящими  и,
соответственно, Матерями, если они обладают пророческим даром не в большей
степени и не чаще, чем мужчины. Но это не так.  И  вы  сами  сказали  это,
когда... ах ты, черт, я не помню когда. Вскоре после нашей первой встречи.
Вы сказали, что только женщины могут  использовать  приливное  и  отливное
Фэа... Припоминаете?
   - Я сказал  только,  что  женщины  иногда  могут  благодаря  этой  силе
обретать Видение, - холодно отозвался Охотник. - Никто из людей  не  может
воздействовать на нее Творением. Она не поддается такого рода контролю...
   - Вы в этом уверены?
   - Я и сам пытался заняться этим, преподобный Райс.  И  чуть  не  погиб.
Позже, придя к выводу, согласно  которому  неудача  была  связана  с  моей
мужской сущностью, я попытался манипулировать женщиной, обретающей Видение
посредством приливной Фэа. - Он мрачно покачал головой. - Даже  моей  воле
не справиться с такой мощью. А если уж не моей, то тогда чьей же?
   - Воле ракхов, - прошептал Дэмьен. Понимая все безумие этой  догадки  и
вместе с тем высказывая ее. - Именно это Фэа они и притягивают. Помните? А
кое-кто из них наверняка умеет управлять этой энергией сознательно.  -  Он
посмотрел на спящую Хессет. - Она умеет, - выдохнул он.  -  Мы  обнаружили
это вскоре после того, как вас взяли в плен. Ракхи практикуют  колдовство.
Все ракханки! Не человеческого типа  колдовство,  не  то,  что  связано  с
земной Фэа... но все равно это колдовство. - Внезапно у  него  перехватило
дух. Внезапно он испугался. - Вы  понимаете?  Только  их  женщины.  Только
ракханки.
   Охотник возразил тихим и спокойным голосом:
   - Значит, по-вашему, Мать - ракханка?
   - По-моему?.. - Дэмьен потряс головой, словно желая прочистить ее. - Но
разве такое возможно? Это кажется  сущим  безумием...  но  ведь  и  многое
другое  здесь  кажется  сущим  безумием...  Вы  ведь  сами  задались  этим
вопросом:  почему  на  должность  высшего  церковного  иерарха  здесь   не
допускают мужчин? Если речь идет о людях, то никакого разумного объяснения
этому и впрямь подыскать невозможно. А если о ракхах? О ракханках?.. -  Он
вновь посмотрел на Хессет. Красти спала, должно быть, ей  что-то  снилось,
ее когти слегка подрагивали, словно реагируя на  незримую  угрозу.  -  Она
утверждает, что они пользуются приливной Фэа. А люди на такое способны?
   Таррант колебался.
   - Женщины, способные в связи с этим обретать Видение, встречаются, судя
по моему опыту, крайне редко... и обычно  бывают  безумны.  Приливное  Фэа
непостоянно, непредсказуемо, часто насильственно. И любое погружение в эту
стихию...
   - Окажется в равной мере непредсказуемым.  Не  так  ли?  Особенно  если
использовать ее для собственной маскировки. Им приходится прятаться на все
время, на которое исчезает эта мощь, и выходить к людям,  лишь  когда  Фэа
достаточно стабильно для  Творения.  Неужели  вы  этого  не  понимаете?  О
Господи! - Он закрыл  глаза,  его  по-прежнему  трясло.  От  волнения?  От
страха? - Вот потому так и  ведет  себя  любая  Мать.  Никому  никогда  не
известно, когда она появится на людях  или  почему  вдруг  решит  покинуть
собрание. - Он пристально посмотрел на Охотника. - Вы  побывали  в  других
городах. Вот и расскажите мне. Всюду ли дело обстоит точно так же,  как  в
Мерсии?
   Таррант ненадолго задумался.
   - Действительно, - хмыкнул он. - Судя  по  всему,  так  здесь  заведено
повсюду. Я приписывал это эксцентричности здешнего Ордена, но если это  не
так... если вы правы...
   -  Это  означало  бы  пожизненное  притворство.  Годы,  проведенные  во
вражеском окружении. Хессет говорит, что ей  нестерпим  даже  человеческий
запах...
   - Это означало бы также, что  Истинная  Церковь  попала  здесь  в  руки
ракхене, - перебил его Таррант. - И это произошло уже  несколько  столетий
назад. Какова же их конечная цель?
   - Вы сказали, что здесь организуют  охоту  на  людей.  На  человеческих
детей, - ответил Дэмьен. -  А  учитывая  ненависть  ракхов  к  людям,  это
обретает некоторый смысл, не так ли?
   - Я говорил, что они используют детей для охоты на порождения Фэа.
   - А разве это большая разница? Применительно к судьбе самих детей?
   На мгновение Таррант молча уставился на Дэмьена. Затем отвернулся.
   - Есть еще кое-что, о чем я вам не поведал, - тихо признался  он.  -  В
тот миг это показалось мне не заслуживающим особого  внимания.  Но,  может
быть, это не так.  -  Он  стоял-вполоборота  к  Дэмьену,  и  все  же  тому
показалось, будто по лицу Охотника пробежала тень. И когда тот  продолжил,
в голосе его  прозвучали  строгость  и  холод,  отсутствовавшие  ранее.  -
Местные  люди  убивают  всех  посвященных,  -  сообщил  Таррант.  -  Всех.
Приканчивают  еще  в  колыбели,  пока  те  не  обрели  защиту  -  даже  на
рефлекторном уровне, - безжалостно убивают. Всех. Без исключения.
   - Но как же их опознают?
   - Такого не скроешь, - с неожиданным жаром ответил Таррант. - В  первые
годы жизни это свойство всегда проступает наружу. Дитя реагирует на  вещи,
которых не видит и не  слышит  никто  другой.  Посвященный  живет  в  мире
впятеро более сложном, чем мир его родителей, и  должен  бороться  за  то,
чтобы разобраться в нем. А этого никак  не  скроешь.  Поверьте  мне.  Люди
пытались. В мои времена, когда этого  дара  страшились,  принимая  его  за
одержимость, когда за такой дар могли сжечь на костре... Этого не скроешь,
преподобный Райс. Никогда и ни за что. - Он покачал головой, лицо его было
чернее ночи. -  Во  всей  этой  стране  не  осталось  в  живых  ни  одного
посвященного. Я знаю это наверняка. Я употребил всю свою мощь на то, чтобы
проверить все потоки, на то, чтобы найти любые знаки - повторяю, любые!  -
и ничего не нашел. Ничего! Быть посвященным - это величайшее  счастье  для
человека, живущего в  этом  мире,  это  единственное  возможное  для  него
счастье, - а здешний народ истребляет таких счастливцев. Одного ребенка за
другим.
   На мгновение Дэмьену отказал  дар  речи.  В  конце  концов  он  еле-еле
выдавил из себя:
   - И это показалось вам не заслуживающим особого внимания?
   Охотник вновь повернулся к нему. Глаза его были черны, ледяным пламенем
в них горела ненависть.
   - Мне кажется, здесь все идеально согласуется одно с другим, -  рявкнул
он. - А вам так не кажется?  Страна,  управляемая  железной  рукой  Святой
Церкви, не терпит философического отношения к вере... не терпит  подлинной
и мнимой утопии, и  существует,  лишь  пока  никто  не  покушается  на  ее
основополагающую доктрину. А посвященный непременно покусится на доктрину,
иначе ему не выжить. - Он горько хохотнул. -  Разумеется,  в  этой  стране
убивают всех посвященных, преподобный Райс. Я  понял,  что  так  и  должно
быть, едва распознав, что за народ тут живет - и как он живет. А вы  этого
не поняли?
   - Нет... я... никогда...
   - Вы ведь понимаете, что вся их  система  святости  представляет  собой
лишь иллюзию,  не  так  ли?  Они  фантастически  преуспели  в  самообмане.
Научились контролировать Фэа, это верно, но за это им  пришлось  заплатить
собственными душами. - Охотник смотрел сейчас куда-то вдаль,  возможно,  в
глубь прошлого. А может, и в глубь собственной души. - Именно  этого  я  и
боялся заранее, - прошептал он. - Именно против этого я и предостерегал. -
Он закрыл глаза. - Но почему меня не послушали? Почему меня никто  никогда
не слушал?
   Таррант отошел в сторону, положил руку на круп своей лошади.  Дэмьен  с
изумлением видел, что всегда невозмутимого Охотника бьет дрожь. Он  боялся
произнести хоть  что-нибудь,  боялся,  что  хрупкое  мгновение  разлетится
вдребезги, как стекло, при одном только звуке его  голоса.  Нечто  глубоко
захороненное и предельно интимное внезапно  всплыло  на  поверхность  души
Тарранта; возможно, это произошло впервые за несколько  столетий.  Дэмьену
показалось, будто он услышал скрип двери,  на  мгновение  и  лишь  чуточку
приотворившейся, позволив бросить взгляд в душу Тарранта, но он чувствовал
также, что стоит ему  сказать  что-то  не  так  или  вообще  сказать  хоть
что-нибудь - эта дверь захлопнется раз  и  навсегда,  захлопнется,  словно
крышка гроба. И короткое мгновение истинной человечности,  прозвучавшей  в
последних словах Тарранта, бесследно пройдет и, возможно, не появится  еще
целую тысячу лет. А возможно, и никогда.
   В конце концов Охотник убрал руку с лошадиного  крупа,  но  трясло  его
по-прежнему.
   - Все это не имеет теперь значения, - спокойно сказал он.  -  Не  имеют
значения даже мотивы, которыми они руководствовались.  Конечный  результат
заключается в  том,  что  в  этой  стране  нет  колдунов,  как  обладающих
Видением, так и не обладающих им.  И  это  означает,  что  местные  жители
совершенно  беспомощны.  И  что  бы  ни  имел  в  виду  наш   враг...   мы
единственные, кто сможет противостоять ему.
   - И это также означает, что наш враг не готов к противоборству, не  так
ли? Если люди не прибегают здесь к колдовству, то и он отвык иметь с  этим
дело. -  Дэмьен  говорил  медленно,  осторожно,  по  возможности  стараясь
исключить ноты и обертоны  страха.  -  И  это  может  обернуться  для  нас
преимуществом.
   Охотник покосился на него. И вдруг Дэмьену показалось, будто серебряные
глаза стали зеркалами, в которых отразился  опыт  стольких  столетий,  что
одному-единственному человеку такого было бы просто не вынести. Отразилось
больше ужасов, чем способна засвидетельствовать человеческая душа, как  бы
ни была она сама подвержена порче.
   - Будем надеяться, что так, - прошептал Охотник.



        15

   Когда Истрам Изельдас вошел в покои протектора, там было совсем  темно,
и это показалось ему странным. Но, в конце концов, все в последние  месяцы
было каким-то странным.  Сперва  начали  поступать  донесения  об  отрядах
захватчиков, продвигающихся побережьем, - слава милосердному Богу, что  за
этим  так  ничего  и  не  воспоследовало,  -  а  затем  это  исключительно
загадочное сообщение от Матери города Мерсия. И наконец суматоха и  аресты
прошлой ночью... все это было очень странно. В высшей степени странно.
   Он поднял тяжелый молоток (в форме головы  гончей  -  символа  здешнего
протектората) и несколько раз постучал в массивную дубовую  дверь.  Солнце
уже садилось, заметил  он,  что  означало,  что  здесь  ему,  по-видимому,
придется провести всю  ночь.  Бог  свидетель,  они  с  соседом-протектором
вполне неплохо ладили, чтобы такое стало возможным.
   Тяжелую дверь открыли. Слуга,  которого  он  здесь  никогда  раньше  не
видел, уставился на него темными, ничего не говорящими  глазами.  Учитывая
ранг Истрама и его частое появление в этих покоях, прием выглядел  пугающе
холодным.
   - Протектор Изельдас, -  представился  он.  -  Я  прибыл  повидаться  с
Леманом Кирстаадом.
   Слуга, не произнеся ни слова, отступил на шаг, благодаря чему  у  гостя
появилась возможность войти. Темные глаза, бледное  лицо,  черные  волосы,
темное  платье,  -  вид  довольно  угнетающий,  подумал  Истрам.  И   явно
болезненный. Он бы давным-давно выгнал такого человека на улицу, чтобы тот
подзагорел, как приличествует нормальному человеку.
   - Если хозяин у себя в кабинете, я его найду.
   - Следуйте за мной, - произнес бледный.
   И Истрама,  соблюдая  полное  молчание,  повели  по  покоям,  его  шаги
призрачно звучали в пустых коридорах. Вопреки тому,  что  время  было  еще
практически дневное, здесь уже кое-где горели  лампы,  в  результате  чего
тени, собиравшиеся в углах и за тяжелой мебелью, казались по природе своей
чуть ли не ночными. Разумеется, Кирстаад сильно помрачнел с тех  пор,  как
умерла его жена, -  то  ли  скорбя  по-настоящему,  то  ли  изо  всех  сил
изображая скорбь, этого Истрам не мог бы сказать наверняка, но  атмосфера,
стоявшая здесь, еще никогда не была столь  гнетущей,  как  сегодня.  Столь
откровенно удручающей. Следуя за слугой, Истрам  невольно  вздрогнул:  ему
пришло в голову, что если уж дом таков, то каково же должно быть на душе у
его старинного приятеля. Может быть, нагрузки, испытываемые протектором, и
боль,  ощущаемая  вдовцом,  в  своей  совокупности  оказались   для   него
непосильным бременем?
   Но когда в конце концов его привели к Леману Кирстааду, комнату заливал
яркий свет - свет янтарных лампад, струясь со стен,  напоминал  солнечный.
Гость заметил, что здесь, как и повсюду в доме, были наглухо закрыты  окна
и опущены ставни, но  какое  это  имело  значение?  Лампы  горели  ярко  и
празднично, и Истрам почувствовал, что настроение у него поднимается.
   Протектор сидел в широком резном кресле, закутавшись в шерстяной  плед.
Он едва приподнялся, приветствуя гостя, и тут же опустился на место.
   - Истрам! Какой